21.04.2008 | Арт

Гедонизм без границ

Кравченко - печальное порождение Серебряного века, сохранившееся в бронзовую эпоху сталинизма

Несмотря на то, что до галереи "Наши художники" довольно сложно доехать (деревня Борки находится на Рублево-Успенском шоссе, а оно является правительственной трассой с непредусмотренными пробками), надо сделать над собой усилие. Наверное, это усилие в автомобильной пробке заставило меня по-иному взглянуть на искусство Алексея Кравченко. И полюбить его безвозмездно.

Как все мы, я знал Кравченко-иллюстратора. Пошарьте по семейным книжным шкафам и там обнаружите издания Пушкина, Цвейга, Гоголя, Леонида Леонова (в крайнем случае, как досталось мне) с картинками-ксилографиями Кравченко. Их оригиналы, авторские гравюры на дереве, тоже есть на этой выставке, но они отправлены на последний этаж галереи.

А выставка под названием "Грани романтизма" в галерее "Наши художники" показывает прежде всего живопись Кравченко. И превращает блистательного книжного графика в шедеврального живописца.

Нет, таковым он не являлся. Но, вероятно, долгое томление в машине его таким сделало в моих глазах. Его нельзя воспринять по-другому. Вот стоишь на въезде на Рублевку, ругаешься про себя последними словами, хочешь выйти, а выхода - нет. И только на вернисаже понимаешь, что так и было задумано. Точнее, так сложилось само собой. Нужно было помучиться в начале XXI века, чтобы понять искусство начала XX.

Алексей Кравченко - так, как его неожиданно показывают на этой выставке, - и пытался найти выход из государственной машины власти. Он по-своему тоже торчал на Рублевке, награждаясь премией Академией художеств в 1927-м, командируясь в Нью-Йорк для организации художественного раздела Советского павильона на Международной выставке искусств и художественной промышленности в 1929-м или уезжая на Днепрострой от Наркомпроса в творческую поездку в 1930-м.

И вот вживую представляешь себе этого человека. Ученик Серова и Коровина (это такой импрессионизм по-русски), благословленный в Риме в доме князя Волконского самим Репиным (который передвижник), участник выставок "Мира искусства" (то есть еще и декадент). И после всего - какой-то советский павильон в Нью-Йорке и дача на Николиной Горе, в которой он и умер в 1940-м. Умрешь тут - после всего.

Но всего и не было. Живопись живого Кравченко являлась чистейшим вариантом эскапизма. Натурщицы, купальщицы, бесконечная обнаженка... Какие-то символистические пейзажи, столь же многосмысленные, сколь и бессмысленные. Виды Корольковских дач под Саратовом. А сколь хорош сам художник в офицерском мундире времен Первой мировой на снимках в каталоге. Он-то не воевал, а лишь бравировал в фотоателье.

Кравченко - печальное порождение Серебряного века, сохранившееся в бронзовую эпоху сталинизма.

Отсюда жесть и дерево офорта. Время взяло свое, заставив выбрать соответствующую технику.

А он - другой. И вот для себя, в тиши, писал эту гедонистическую живопись с купальщицами. Когда нельзя утопиться (заказы, семья, дача, выстроенный имидж) - грезишь прудом.

Но тут романтизма ни грана. Сплошная бутафория.

Когда стоишь на въезде на Рублевку и видишь милиционера, пропускающего по две машины в полчаса, начинаешь понимать эту кравченковскую тоску о гиблой и красивой пустоте. Нечто ни о чем. Абсурд, посланный свыше.

И думаешь о купальщицах, садах, всяких красотах.

Но лучше в этом случае взять с собой книжку с иллюстрациями Алексея Кравченко.

Источник: "Культура" № 15, 17-23.04.2008,