20.03.2008 | Архив "Итогов" / Путешествия

Реставрированный заповедник

Передовой опыт братской Белоруссии по восстановлению советского быта

В Минске нет мест. Ни в "Минске", ни  в "Беларуси", ни в "Юпитере". В "Минске" мне многозначительно говорят: "У нас живут депутаты". В "Юпитере" - акробаты. В отчаянии ловлю такси и прошу водителя посоветовать гостиницу.

- А вы откуда? Из Белоруссии?

- Нет, из России.

- А, тогда, может, и получится. С белорусской пропиской очень дешево, вот и не селят. У нас Советский Союз. Даже деньги даешь - все равно не селят. Боятся. - После паузы водитель решает сменить тему: -А что у вас в Москве происходит?

- Кризис. А у вас?

- А у нас - ничего. Помните, как в Советском Союзе ничего не происходило? По телевизору все время показывают, как в этом колхозе хорошо, в том совхозе тоже хорошо. У нас по сути диктатура, - подводит он неожиданный итог. - Все боятся слово худое сказать.

- А что за это будет?

Водитель снимает руки с руля и скрещивает два пальца одной руки с двумя пальцами другой. "Три года, без суда и следствия. Закон ввели, за оскорбление президента".

Я чуть было не начинаю задавать дурацкие вопросы. При чем тут закон, если без суда и следствия? Да закон вроде еще не ввели, только проект существует? И почему тогда не страшно первой встречной журналистке такое говорить? Иными словами, я чуть не начинаю себя вести, как западные журналисты, писавшие из застойной Москвы репортажи об удивительной стране, где "в магазинах ничего нет, а в домах на столе есть все", или где "все запрещено, но все все знают и не боятся рассказать корреспонденту".

Через несколько часов, когда я уже живу на пустом 21-м этаже гостиницы "Беларусь", в которой по-прежнему нет мест, мои представления о действительности вновь не совпадают с действительностью белорусской. По предложению горничной я меняю деньги через нее, то есть мы вместе ждем, чтобы наверх поднялась кассирша с завернутой в газету пачкой белорусских рублей. Тем временем горничная расспрашивает меня о московской жизни.

"А у вас какой курс?" - "Примерно 17", - отвечаю я. - "Это в обменнике?" - "Да". - "А у фарцовщиков?" - "А их нет. Обменные пункты же сами назначают курс". - "А фарцовщики?" - "Так их нет". - "Гоняют так, да?" - "Да нет же. Нет их".

Мы друг друга не понимаем. В Белоруссии четыре курса валюты. Есть курс Национального банка: 60 тысяч белорусских рублей к доллару. По этому курсу продают валюту экспортеры. Есть так называемый межбанковский курс: 300 тысяч. По этому курсу покупают валюту импортеры. Есть еще и курс обмена наличной валюты: 80 тысяч. По этому курсу у вас купят валюту в обменных пунктах (продать не продадут). Если у вас есть пейджер, то, как и в России, вы можете получать на него сведения о курсах валют. Только в Белоруссии за информацией о всех вышеперечисленных курсах последует таинственная фраза: "Согласно опросам общественного мнения, 1 доллар США стоит 160 - 180 тысяч белорусских рублей". Это курс покупки и продажи валюты у фарцовщиков.

Горничная между тем меняет тему: "У меня муж ездил в Москву в командировку, только вернулся. Говорит, там в магазинах все есть. Что с мужика взять, даже цены не посмотрел".

Она мужу явно не верит и перепроверяет у меня: "И мясо есть?" - "Да. А у вас?" - "У нас пропало. Даже в престижных магазинах, которые по ночам работают, одни свиные головы лежат. И копыта. Говорят, все мясо в Россию ушло как плата за газ. И яйца тоже пропалиг".

Яйца дают на улице Карла Либкнехта, в институтском подвале с ностальгическим названием "Стол заказов". Этот подвал нам показывают сотрудники правозащитной организации "Белорусский хельсинкский комитет", расположенной в этом же здании. Длинный темный коридор, ведущий в "стол", заполнили женщины. "Там что-то, кроме яичек, есть?" - спрашивает кто-то из конца очереди. "Водочка есть", - отвечает исполнительный директор Хельсинкского комитета Олег Гулак. В этом он и многие другие белорусские диссиденты видят особое значение, сознательную политику белорусского президента. Водочка есть везде, и стоит она 89 тысяч, то есть чуть больше 50 центов за пол-литра. Это на 50 процентов меньше, чем килограмм сливочного масла - а масло еще и достать надо. Пить значительно проще и дешевле, чем закусывать.

"Тут же половина людей, которые должны сидеть на работе, - говорит Олег Гулак. - Зато когда введут указ о трудовой дисциплине, очередей не будет". У президента Лукашенки есть интересная привычка обкатывать свои декреты заранее в печати. В прошлом году обкатывался проект указа о трудовой дисциплине. Теперь правозащитники ожидают, что вот-вот занафталиненный проект станет законом. Содержание заранее точно не известно, да и не важно: одна из особенностей законотворчества в Республике Беларусь заключается в том, что правит дух, а не буква, и не закона, а президентского декрета - а дух и так ясен. Женщины, впрочем, стоят в очереди и не обращают никакого внимания на пророчества Олега Гулака или слесаря в синей спецовке, который проходит по коридору, дымя чем-то невыносимым, и объявляет: "Не стойте. Яйца не хватит. Я посчитал: там две тысячи. На 100 человек. А вас здесь 200". Яйца дают по два десятка в одни руки. Женщины продолжают стоять.

Так же стоят другие женщины в другом магазине в квартале отсюда. В этой очереди-толпе утверждают, что сегодня привезут курей.

Четыре молоденькие продавщицы в синих платьях в белый горошек и пилотках из той же ткани сидят на столе, болтая ногами. Информацию о грядущем завозе не подтверждают и не опровергают: "Что-то привезут. Что - не знаем". В ответ на чей-то вопрос, однако, уточняют: "Колбаски сегодня не будет". На прилавке перед ними под стеклом лежат "макаронные изделия", "крупа перловая", "свекла маринованная" в полуторалитровой банке и в такой же банке желтоватого оттенка "борщ".

Стряхивая "вшивых блох"

Минск - приглаженный, без мусора, без бездомных, без курей и без яиц - предстает приезжему из Москвы заповедником советского образа жизни. Но это не заповедник, это - реставрация. Здесь помнят, что до определенного момента - не то до 1994 года, когда избрали Лукашенку, не то до 1996-го, когда он разогнал парламент, - здесь существовало и иное. "В конце 80-х - начале 90-х начала развиваться параллельная реальность в виде новых структур, новых идей, новых социальных механизмов, - говорит Олег Манаев, директор Независимого института социально-экономических и политических исследований. - Она должна была постепенно занять равное место с той, старой, реальностью, и мы стали бы жить, как все остальные. Но последние три-четыре года эта параллельная реальность опять скукоживается".

Спросить кого-то из минских независимых журналистов или интеллектуалов, что произошло за последние четыре года, все равно что задать вопрос о протекании болезни у недавно скончавшегося родственника: следует подробнейший горестный рассказ, перемежающийся более или менее внятными предостережениями - такое может случиться и с вами.

- Это происходит ведь не сразу, - говорит Юрий Дракохруст, журналист и один из основателей Независимого института. - Раньше можно было сказать: "Зато нет политзаключенных". Уже есть. Раньше можно было сказать: "Зато есть Фонд Сороса". Уже нет. Раньше можно было сказать: "Зато есть парламент". Уже нет.

Выстраивать хронологию лукашенковских преобразований можно по-разному. Если говорить о большой политике, надо начать с 1994 года, когда лично президентом стали назначаться абсолютно все должностные лица - от председателя горисполкома до мелкого местного начальства.

Затем, пожалуй, референдум мая 1995 года, сделавший русский вторым государственным языком и изменивший государственную символику на модифицированную советскую, а также давший президенту право распускать парламент. Впрочем, еще до референдума был разгон голодающих членов парламента. Затем началось правление посредством президентских указов; к концу 1995 года их, отмененных Конституционным судом, набралось полторы дюжины. На это Лукашенко издал указ, объявлявший, что все отмененные указы остаются в силе. И, наконец, ноябрь 1996 года: разгон парламента, введение новой конституции и назначение нового парламента из числа лояльных Лукашенке членов старого парламента. Теперь уже в конституции президентский указ приравнивается к закону, и президент получает право отменять законы своим указом.

Можно написать хронологию иначе. Задавшись вопросом о том, почему в магазинах опять очереди за мифологическими курами, а близ обменных пунктов суетятся молодые люди с перманентно втянутыми в плечи головами, можно начать с 1995 года, когда Лукашенко пообещал "стряхивать коммерсантов, как вшивых блох". А с 1996 года, по словам профессора Александра Потупы, вице-президента Белорусского союза предпринимателей, "начинается четкий фазовый переход экономики в командно-административную, экспроприационно-репрессивную -именно переход в другую фазу, как жидкое вещество превращается в твердое тело". Указом президента снимается руководитель межбанковской валютной биржи, а сама биржа национализируется. В том же году появляется правительственная телеграмма - еще одна новая форма законотворчества, - приостанавливающая регистрацию новых компаний. Затем, в 1997-м, выходит запрет на повышение цен более чем на два процента в месяц (хотя некоторые импортеры могут выбить для себя исключение). Возобновляется регистрация компаний, но в сентябре 1998-го приостанавливается снова (опять телеграммой). В конце октября новая телеграмма: регистрация начинается снова, но отменяется форма ограниченной ответственности. Теперь любой предприниматель отвечает перед кредиторами не только суммой уставного капитала, но и всем своим - и своих родственников до третьего колена - личным имуществом. "Это фактически означает ликвидацию предпринимательства", - утверждает профессор Потупа.

А можно выстроить такую хронологию: ноябрь 1994 года - "дело турецких шпионов". Два журналиста государственных изданий задержаны за то, что по просьбе турецкого посольства составляли обзоры прессы.

После оперативного покаяния журналистов отпустили. В декабре того же года три газеты выходят с белыми пятнами - там, где должны были появиться репортажи о докладе депутата Юрия Антончика о коррупции в президентской администрации. В августе 1995 года во время забастовки минского метро задержаны несколько депутатов парламента; пару дней никто из близких не может их найти. В 1996 году начинаются массовые политические задержания: участников оппозиционных митингов забирают, избивают, штрафуют. За стихотворение под названием "Убей президента" полтора года проводит в тюрьме под следствием поэт Славомир Адамович. В 1997 году начинаются аресты по обвинениям во взяточничестве и злоупотреблениях высокопоставленных чиновников и видных предпринимателей. Садятся председатель нацбанка Тамара Винникова, депутат парламента Владимир Кудинов, министр сельского хозяйства Василий Леонов, председатель колхоза Василий Старовойтов, банкир Андрей Климов. Примечательно, что у правозащитников и прочих диссидентствующих все арестованные вызывают сочувствие: если посажены Лукашенкой - значит, за политику.

А тут еще дело Павла Шеремета, руководителя минского бюро ОРТ, арестованного в июле 1997 года по обвинению в незаконном пересечении границы, дискредитации органов власти Белоруссии и распространении ложных сведений о погранвойсках. Суд оставил только незаконное пересечение границы, и Шеремет получил два года условно. Но не это главное, и даже не то, что журналист провел три месяца в СИЗО, а то, что даже вмешательство президента Ельцина не убедило Лукашенку замять дело. Это был конец надеждам белорусских инакомыслящих на защиту извне. В том же июле в городе Столбцы арестованы два паренька, 16 и 19 лет, за то, что написали на заборе "Живе Беларусь!" и сняли с флагштока у месткома флаг. Через полгода на суд матери обоих пришли с цветами - опыт показывает, что в подобных случаях срок дают условно, а подсудимых освобождают из зала суда. Младшего действительно отпустили, а старшему дали год строгого режима. Мать первого белорусского политзека так и осталась стоять с цветами.

Новое поколение не выбирает

В том, что первому политзаключенному 19 лет, есть определенная закономерность. Пожалуй, нигде реставрация советского уклада не зашла так далеко, как в белорусских вузах. Олег Манаев, продолжающий преподавать на кафедре социологии Белорусского государственного университета, рассказывает, как недавно в конце лекции ему задали вопрос: "Профессор Манаев, я сегодня утром услышал по радио, что вы американский шпион. Как вы прокомментируете?" "Отвечать прямо, - говорит г-н Манаев, - значит вступать в открытую политическую дискуссию, а этого я не могу себе позволить. Я сказал: "Вы меня давно знаете. Вам решать - верить или не верить".

В Белорусском хельсинкском комитете студенческими делами занимается четверокурсник Дмитрий Маркушевский, длинный, розовощекий, немного стеснительный "хороший мальчик". Его четыре раза задерживали люди в штатском, отвозили в участок, а там заставляли расписаться в том, что "претензий не имеет".

Разумеется, подписывался: иначе изобьют. Однажды, рассказывает он, вызвали в деканат и сообщили, что "пришли бумаги из органов, что я участвую в несанкционированных митингах; документы показывать отказались, но рекомендовали прекратить". Так вызывают довольно многих, угрожают не только отчислить, но и уволить с работы родителей. А вообще открыто за политику, конечно, никого не отчисляют. Но вот недавно троих ребят, которых судили за тот же лозунг "Живе Беларусь", - их до суда из университета отчислили.

В день 80-летия комсомола на центральной площади Минска проходит дискотека. Со сцены орет модно одетый массовик-затейник: "Раз-два-три-четыре/Руки вверх, ноги шире/Раз-два-три-четыре/Вэ-эл-ка-эс-эм!" Это - стиль Белорусского патриотического союза молодежи: новой, деидеологизированной версии комсомола. Перед дискотекой БПСМ проводил вечер в Доме офицеров с участием самого Лукашенки. Вокруг были развешаны отчеты о проделанной работе: оптимистические заголовки, цветные фотокарточки с емкими подписями. Жесткий канон: в левом верхнем углу - Лукашенко ("Молодежь с молодым президентом"), в центре - серьезные молодые люди за работой ("Ученье свет"; "Все работы хороши"; "Молодежь - за чистоту городов и сел"; в правом нижнем - девушка со скакалкой ("За здоровый образ жизни!").

"Некоторые говорят, что президент Лукашенко воссоздал у нас в республике комсомол. Это совершенно неправильно. Президент помог создать у нас в республике мощную патриотическую организацию". Слово "республика" здесь имеет только одно значение - республика государства, образованного в союзе с Россией. В данном случае говорит Всеволод Янчевский, двадцатидвухлетний секретарь ЦК БПСМ. Он занимает огромный угловой кабинет в роскошном здании БПСМ. У него около 30 подчиненных только в этом здании, секретарша, которая приносит сладкий растворимый кофе и сувениры для почетных гостей, личный шофер на "Волге" из президентского гаража. А еще у него очень мощная организация.

По сведениям самого БПСМ, в организации, созданной всего полтора года назад, состоят 140 тысяч человек в возрасте от 14 до 35 лет. Но не это главное. Главное - что "первичные организации" существуют во всех городах и районах, абсолютно во всех вузах и почти во всех школах, что одним из секретарей местной ячейки является один из руководителей месткома, а в вузах руководитель комитета становится правой рукой ректора. А еще главнее - так называемые общественные контрольные комиссии, которые, по словам начальника отдела по работе с учащейся молодежью Елены Липы, "следили за тем, чтобы не было никаких нарушений при сдаче вступительных экзаменов". Представители БПСМ вошли в приемные комиссии всех вузов. По данным самой организации, более пяти тысяч абитуриентов обратились в БПСМ с жалобами. "Иногда приходилось выезжать, беседовать с приемной комиссией", - говорит Дмитрий Шедко, 19-летний главный специалист отдела по работе с учащейся молодежью. "Неточности", как говорят в БПСМ, были исправлены. Кое-где были даже внесены исправления в сам процесс: например, БПСМ указал Академии физического воспитания и спорта, что надо бы сочинение заменить на изложение, что и было сделано. Приемными экзаменами дело, разумеется, не ограничивается: представители БПСМ принимают участие и в распределении комнат в общежитии, и в раздаче стипендий.

Описание разветвленной системы БПСМ можно было бы продолжить до полного "ощущения схлопывающегося пространства", как выражается редактор газеты "Фемида Nova" Ирина Соколова.

"Пашка (Шеремет. - "Итоги") уже свое отсидел, - продолжает г-жа Соколова. - В женских колониях, говорят, еще хуже, потому что скученность больше. Единственная женская колония у нас в Гомеле, и все знакомые дамы собираются встретиться там".

С одной стороны, "Фемида Nova" пока выходит. С другой стороны, коллег-журналистов все чаще, кажется, вызывают в прокуратуру, объявляют предупреждения. В оппозиционных газетах проводятся проверки - в "Белорусской деловой газете", например, жалуются, что чуть не каждую неделю наведываются то госконтроль, то налоговая инспекция. Уже есть прецедент закрытия газеты хозяйственным судом (это вроде нашего арбитражного) после двух предупреждений от прокуратуры. За три дня в Белоруссии у меня исчезает нужда задавать дурацкие вопросы, такие, как: "Но ведь ваша газета еще выходит? Как вам не страшно писать и говорить то, что вы пишете и говорите?" Я понимаю: еще не очень страшно, но уже очень тошно.

Источник: "Итоги", №45, 1998,