25.09.2007 | Архив "Итогов" / Путешествия

Париж без слов

Рассказ о котором неизбежно дробится на анекдоты и "случаи из жизни"

В Париже, конечно, есть много такого, чего нет ни в каком другом городе мира - Елисейские поля (всякий раз под Рождество и Новый год каждое дерево увито светящейся гирляндой - впрочем, теперь и в Москве такое есть, только и деревья, и гирлянды куда скромнее); Эйфелева башня (смотришь и удостоверяешься, что ты действительно в Париже; одна француженка, услышав о том, как я "проверяю" по этой самой башне, в Париже я или нет, пересказала постоянно мучающий ее сон: она смотрит на Альпы и видит, что среди гор нет Монблана - пропал...); яркий свет, которым прогулочные пароходики, плывя по вечерней Сене, заливают набережную (дымчатые стены домов на мгновение вспыхивают и тут же снова погружаются во тьму); канал Сен-Мартен, проходящий частично под землей, так что на том же прогулочном пароходике можно проплыть часть пути под одним из парижских бульваров; музей Лувр, где можно увидеть табличку "До зала испанской живописи ХVII века - 1 км"; напиток "кир" (белое вино плюс черносмородинная наливка), название которого происходит вовсе не от русского глагола "кирять", как подсказывает народная этимология, а от фамилии дижонского каноника Кира, этот напиток изобретшего, и многое другое.

В Париже тщательно блюдут традиции. Наклонный почерк, каким служащие французского министерства иностранных дел заполняют приглашения на приемы, устраиваемые посольством Франции, - тот же самый, каким сто лет назад тогдашние служащие того же министерства приглашали гостей на праздник по случаю приезда в Париж Николая II с супругой.

На стене дома в Латинском квартале висит грозное предупреждение: "Клеить объявления запрещено согласно закону 1881 года". А во Французской академии с 1820 года - когда, согласно завещанию филантропа Монтиона, это заведение начало присуждать ежегодную премию "неимущему французу, совершившему в течение года самый добродетельный поступок", - и до наших дней кто-нибудь из сорока "бессмертных" на годичном заседании непременно произносит речь о добродетели (тема вот уже почти два столетия не меняется).

С другой стороны, при всем почтении к традициям в Париже умеют и любят возводить ультрасовременные постройки посреди зданий с многовековой историей. На первом месте тут, конечно, фабрично-пароходные трубы Центра Помпиду, возвышающегося в десяти минутах ходьбы от старой Ратуши, выстроенной в стиле Ренессанс. Центру Помпиду, впрочем, не уступает стеклянная пирамида, которая торчит посередине двора в Лувре, окруженная серыми зданиями, помнящими разных Людовиков; совсем недавно, кстати, у нее появилось еще подземное симметричное продолжение: такой же стеклянный многогранник с острым концом уходит в пространство, устроенное под луврским двором.

А еще есть арка в квартале Дефанс. Раньше на одной оси стояли две арки: самая маленькая и самая старинная арка Карузель (так французы произносят слово "карусель"), выстроенная при Наполеоне перед входом во дворец Тюильри (сожженный, увы, во время Коммуны), и арка побольше и лет на тридцать поновее - та, что на площади Звезды (Этуаль). Между двумя арками протянулись Елисейские поля. Так вот, французам показалось этого мало, и в 1983-1989 годы датский архитектор Отто фон Спрекельсен выстроил им на той же оси третью, самую большую арку (она так и называется: "Большая арка Дефанс") - кусок горизонта, взятый в рамку тремя огромными плоскостями: двумя вертикальными и одной горизонтальной. Причем во всех этих плоскостях размещаются разные административные учреждения: министерство транспорта, международный фонд защиты прав человека и проч.

А вот еще замечательная форма соединения древнего и современного. В 1900 году в центре города было построено чудо архитектуры и техники - железнодорожный вокзал Орсе. К концу тридцатых годов, однако, другие вокзалы сделали Орсе ненужным,

и в его здании начали происходить самые разные события - от съемки Орсоном Уэллсом фильма "Процесс" по роману Кафки до антикварных аукционов. И так вокзал искал себя до 1986 года, когда там открылся музей французского искусства ХIX-XX веков - богатый, просторный, внятный и глазу, и уму.

В общем, старое и новое сочетаются более или менее гармонично. Однако утверждать, что французы от века сберегали все свои монументы и могилы, было бы большим преувеличением. Не буду даже напоминать о том, как крушили замки и церкви во время Французской революции, или о том, как Наполеона скидывали с верхушки Вандомской колонны, воздвигнутой им же самим в центре Парижа в память о победе при Аустерлице (сначала бронзовый Наполеон был в тоге, потом его заменили Генрихом IV, потом вернули Наполеона, облачив его в редингот и треуголку, затем опять переодели в тогу, а затем - во время Коммуны и, между прочим, по инициативе художника Гюстава Курбе - для разнообразия сломали всю колонну). Или о том, как прославленный Пантеон несколько раз превращали из светской усыпальницы для "героев" нации в католический храм Святой Женевьевы, а потом обратно. Есть факты поновее: оказывается, что всего пятьдесят лет назад, вскоре после войны, в городе Туре никто не знал, где находятся могила Ронсара (сейчас там музей) и дом Рабле, и поисками по собственной инициативе занималась направленная в Тур "по распределению" школьная учительница литературы.

В Париже полно музеев всем известных и постоянно атакуемых туристами. Однако некоторые менее известные и даже совсем неизвестные музеи отнюдь не менее интересны. В Лувре по всем залам бродят толпы туристов, преимущественно иностранных, и можно увидеть, как любознательные японцы, направляясь на свидание с Венерой Милосской, похлопывают по бедру других, менее важных мраморных античных красавиц (становится понятно, отчего у этих статуй изящные формы - стерлись от похлопывания). Другое дело - Музей французских памятников во дворце Шайо (как раз напротив Эйфелевой башни); здесь в двух десятках просторных залов можно встретить от силы человек пять, а между тем выставлены в этом музее образцы готической скульптуры, собранные со всех уголков Франции (те самые замечательные фигурки, которыми украшены высокие средневековые соборы и которые так трудно разглядеть с земли). А в Музее полиции (о существовании которого средний парижанин вообще, как правило, не подозревает) можно увидеть такие раритеты, как обломки "адской машины", с помощью которой в 1835 году заговорщик Фиески намеревался уничтожить короля Луи-Филиппа, и познакомиться с историей Парижа в лубочных картинках и афишах, причем знакомство это будет совершаться в обществе манекенов - полицейских, облаченных в яркие мундиры разных эпох и выглядящих столь натурально, что все время хочется с ними поздороваться.

Между прочим, в Париже с тобой здороваются в любом "присутственном месте" - в учреждении, кафе, магазине, в лавочке, и это очень приятно расслабляет. Хотя бывает, что улыбка полностью отрывается от содержания: сияя от счастья, продавщица в булочной сообщает, что как раз те булочки, которые тебе нужны, сегодня уже кончились.

И тебе явно предлагается разделить с нею радость по поводу этого факта.

Что же касается музеев, то темы их восхитительно многообразны: в Париже есть, среди прочего, музеи почты, моды, вееров, замков (имеются в виду шедевры не архитектурного, а слесарного искусства), диковин (шкатулки с секретом, автоматы и оптические иллюзии), парфюмерии, вина, Почетного легиона и, наконец, недавно открытый в районе площади Пигаль Музей эротики. А также многочисленные сезонные ярмарки вплоть до таких экзотических, как Двадцать шестой салон Лошади, пони и осла...

Кстати, о пони и ослах: отдельная увлекательная тема - парижский транспорт: метро и проходящие город насквозь подземные "электрички". Я прекрасно сознаю, что рискую уподобиться юной героине романа Раймона Кено "Зази в метро", которая на все предложения осмотреть памятные места Парижа отвечала: "Пантеон - в задницу! Собор Инвалидов - в задницу!" и хотела попасть исключительно в метро, - но все равно не могу удержаться от соблазна поговорить о парижском метро.

В Париже самые жизнерадостные и изысканные в мире транспортные зайцы. Мужчина вполне респектабельного вида намеревается войти в метро с той стороны, с какой нормальные люди выходят сквозь автоматически раскрывающиеся двери. Никакой неловкости он не испытывает, а наоборот, бодрым и даже победительным голосом объявляет: "Поберегись! Тут кое-кому нужно войти. У меня жетона нет!" А дамы на высоких каблуках и в длинных модных пальто, присевши на корточки, гуськом проползают под турникетом. Когда однажды в гостях я выразила недоумение по поводу того, откуда берутся такие дамы, то подруга хозяйки отозвалась: "Ну вот я, например, тоже так делаю", а на вопрос, зачем она так делает, пояснила, что она мать-одиночка с тремя детьми и поступает так ради экономии (сэкономить можно франков триста в месяц - цену одного обеда на двоих в не очень дорогом ресторане). Так что отношения французских пассажиров с родным государством вовсе не идиллические.

В общественных местах - и, в частности, в транспорте - парижане исключительно молчаливы. То есть знакомые-то люди, конечно, между собой разговаривают: обсуждают здоровье родственников, вырабатывают маршруты: по какой ветке добираться до станции на противоположном конце города.

Но вступать в беседу с незнакомыми людьми, даже если есть явный "информационный повод", считается, по-видимому, страшно неприличным. Когда в Национальной библиотеке пожилая дама сочла, что я встала не в ту очередь (кстати, эта замечательная библиотека в центре Парижа - едва ли не единственное место во французской столице, где каждое утро выстраивается длиннейшая очередь: без места в зал не пускают, а число мест - примерно четыре сотни - ограничено, вот люди, алчущие знаний, и прибегают на улицу Ришелье ровно к 9 утра) - так вот, сочтя, что я встала не в ту очередь, дама осмелилась мне об этом сказать, но тут же так испугалась своей смелости, что принялась долго-долго извиняться, хотя я была ей искренне благодарна. А вот еще две сценки на тему "Без слов". Сценка первая: по пригородному поезду идет довольно бойкая молодая девица "без определенного места жительства" и просит подать ей что-нибудь на пропитание. Пожилая дама, возвращающаяся с престижной выставки Жоржа де Ла Тура, отрывается от чтения каталога и подает девице несколько монет. Та пылко благодарит, сулит даме всяческое преуспеяние, здоровье и счастье. И удаляется. А через пять минут возвращается и совершенно другим, очень сухим тоном сообщает: "Это лиры". И возвращает даме монеты. Дама конфузится, но франков взамен лир не достает. А напротив сидит молодая девушка спортивного вида и буквально кипит от негодования. Совершенно очевидно, что, происходи все это в московской электричке, гневный монолог занял бы минут тридцать, и мы бы узнали все соображения этой девушки по поводу попрошаек, благотворительности и лир. Но в Париже все происходит без слов.

Сценка вторая. В метро довольно неопрятный и неприветливый с виду молодой парень сосет леденец на палочке. Напротив сидит негритянка с мальчиком лет шести. Парень, не говоря ни слова, достает другой леденец и протягивает мальчику. Тот, просияв, берет. И мать сияет тоже. Но опять-таки никаких слов, кроме лаконичного "мерси", сказанного матерью ребенка, не произносится.

Если же слова произносятся, то это ни в коем случае не импровизации, а четко продуманные и тщательно отрепетированные тексты. Исполняют их нищие, которых в парижском метро столько же, сколько и в московском - если не больше. Между прочим, хотя слова они произносят другие, но заученные интонации абсолютно интернациональные; все то же "Мы сами не местные...". Разница только в том, что в парижском метро иногда встречаются настоящие массовики-затейники, которые исполняют свой эстрадный номер, а затем командуют публике: "Теперь вытянули руки, похлопали; а теперь опустили руки в кошелек, достали оттуда монетку и положили вот сюда, в мою шляпу"; слушаются, впрочем, все равно не все.

А иногда в вагоне метро можно увидеть кукольный театр: самодеятельный артист молниеносно натягивает между двумя стойками полотно-ширму, надевает на руку куклу, включает магнитофон - и кукла исполняет "под фонограмму" какую-нибудь веселую песню.

Кстати, о песнях и фонограммах. В Париже недавно вышел на экраны фильм режиссера Алена Рене "Знаем мы эту песню". Смотря его, я ощутила - совершенно неожиданно - острый приступ зависти. Дело в том, что этот фильм тоже своего рода "Старые песни о новом и/или главном". По сюжету это обычная бытовая комедия, где действие происходит в современном Париже и вертится вокруг "квартирного вопроса": героиня покупает новую роскошную квартиру, особенно пленившись видом из окна на холм Монмартр и венчающую его церковь Сакре-Кер, но очень скоро обнаруживается, что продавец - обманщик, и перед окном вот-вот начнется строительство небоскреба, который закроет все небо. Дело, однако, не в этом, а в том, что время от времени герои вдруг начинают изъяснять свои чувства не словами, а популярными песнями: режиссер вкладывает в их уста фонограммы разных шлягеров, порой сравнительно современных, а порой бывших в моде лет тридцать назад. Однако, какого бы времени ни были песни, исполнять их герои фильма могут совершенно безболезненно: ни за одной из них не стоит политое кровью прошлое, лицемерная идеология...

Рассказ о Париже неизбежно дробится на анекдоты и "случаи из жизни", потому что никакого обобщения тут быть не может: каждый выбирает себе "эмблему" Парижа по собственному вкусу. Для одного это хрестоматийная Эйфелева башня или собор Парижской богоматери, а для другого, может быть, - узорчатые узкие балкончики вдоль всего дома, мимо которых - на уровне пятого этажа - проносится вылезший на поверхность поезд метро, а для третьего - французская кухня в парижских ресторанах и пирожные со сногсшибательными названиями "Монахиня" и "Развод" (последнее представляет собою два "сиамских" эклера: один покрытый коричневой глазурью, а другой - зеленой). Между прочим, наших соотечественников, имеющих возможность выбирать эмблемы, любоваться парижскими красотами и смаковать парижские яства, становится, по-видимому, все больше и больше. Если лет семь и даже пять назад на фразу "Я из Москвы" в ответ слышались восторженные возгласы: "Ах, Москва, это так далеко, там так холодно и проч." и на приезжего смотрели как на диковину, то теперь фраза "Я из Москвы" не производит ровно никакого эффекта: из Москвы - ну и ладно, твои дела...

Источник: "Итоги", 1998, №19,