23.03.2007 | Город

Зооград

Дикие животные отыскивают в городе ресурсы и возможности для собственной жизни – порой такие, которых никак не ожидаешь

Всем нам с детства памятна сказка Корнея Чуковского «Крокодил», главный герой которой собирал звериное войско, «чтобы разрушить навсегда людские злые города». Нашествию зверей, правда, подвергся только один город – Петроград, да и он обратился не в руины, а в сцену для просветленного  примирения людей и зверей: «Живите в Петрограде, в уюте и прохладе...»

В наших городах в самом деле живет немало диких животных. Правда, большая часть их не вторгалась в город – это он оккупировал их исконные земли и отрезал им пути к отступлению. Другие давно живут возле людей, приходя вместе с ними в новые города. Есть и настоящие переселенцы из дикой природы, обживающие городское пространство почти так же, как первопроходцы-люди осваивают некогда дикие места. Но так или иначе все они отыскивают в городе ресурсы и возможности для собственной жизни – порой такие, которых никак нельзя было ожидать.

Не замечая перемен

Список диких животных, постоянно или временно обитающих в черте города, неожиданно длинен. Например, в пределах административной границы Москвы постоянно живут лоси, бобры, зайцы, лисы, куницы, ласки, горностаи, норки; регулярно заходят кабаны, а изредка – и волки.

Медведи, правда, по московским улицам (как и по улицам других российских городов) вопреки известной легенде не ходят, зато, например, в центре Хартфорда – довольно крупного города, столицы штата Коннектикут и родины всемирно знаменитых кольтов – несколько лет назад был пойман взрослый черный медведь.

Набор видов птиц, которых в разные годы случалось наблюдать в Москве, и вовсе огромен и включает в себя порой самые экзотические виды.

Но большинство этих животных (даже если исключить тех, которые заходят в город случайно и ненадолго) на самом деле живут вовсе не в городе. Это обитатели городских лесопарков, пустырей, приречных кустов – словом, островков естественных ландшафтов, уцелевших среди городской застройки. Конечно, сохранность этих мест обитания относительна – городские леса и луга всегда сильно отличаются от природных, и эти отличия сильно сказываются на их обитателях. Например, в лесопарки приходят бродячие собаки, плотность которых благодаря соседству городских кварталов гораздо выше, чем нормальная плотность лесных хищников. Это приводит к исчезновению из парков птиц, гнездящихся на земле: при таком количестве чутких носов у гнезда нет шансов дожить даже до вылупления птенцов. И тем не менее в городских парках и на прочих незастроенных территориях звери и птицы живут примерно так же, как в естественных ландшафтах.

Впрочем, даже для таких обитателей город иногда оказывается убежищем. Так, например, полевая мышь (не путать с полевкой) сегодня в Подмосковье и вообще центральной России – редкость, а в Москве – совершенно обычный вид. Дело в том, что на подмосковных полях она стала жертвой борьбы с грызунами. В Москве же никто регулярных обработок ядохимикатами не проводит, и мышь может жить, как жила всегда. До недавнего времени Москва оставалась своеобразным убежищем и для хомяка, практически исчезнувшего с полей Нечерноземья. Правда, в последние годы его численность сокращается: сохранившиеся в черте города поля быстро застраиваются, и уж во всяком случае на них больше не сеют зерновые или бобовые, необходимые хомяку для зимовки. Однако на незастроенной части Люблинских полей и поймы Сетуни этот крупный черно-рыже-белый грызун процветает и по сей день, питаясь семенами сорняков и никак не меняя своего образа жизни.

Города порой оказываются убежищами для диких животных, по разным причинам исчезнувших в их окрестностях.

Собственно же городскими можно назвать тех животных, которые живут непосредственно в городской среде – в жилых кварталах, на улицах, в технических сооружениях. В общем списке городской фауны они составляют меньшинство, но довольно внушительное: как показали исследования московских зоологов, даже в старой, практически лишенной «зеленых зон» части города регулярно держатся и гнездятся десятки видов птиц. Каким образом они ухитряются жить в этих условиях?

Внезапный ландшафт

Возраст самых древних человеческих поселений, хотя бы в какой-то мере заслуживающих имени города, не превышает семи тысяч лет. Возможно, археологам еще посчастливится найти более древние города, но порядок цифры не изменится.

Для биологической эволюции это ничтожный срок. Нет видов – по крайней мере, среди высших позвоночных, – которые могли бы за это время приспособиться к жизни в условиях, мало похожих на природные ландшафты. Поэтому никто из обитателей каменных джунглей не имеет специальных приспособлений для жизни именно в городской среде. Для успешной жизни в ней «горожане поневоле» обходятся тем, что есть, – используют особенности своей биологии, сформировавшиеся вне всякой связи с городом.

Прежде всего это высокая пластичность, способность менять свое поведение, переключаясь с одних ресурсов на другие. Речь идет не только о пище – хотя, конечно, виды с широким спектром питания имеют больше шансов на успех в городе, где еда всегда есть, но в таких формах, какие никогда не встречаются в дикой природе. Однако всеядностью дело не ограничивается: городская среда вообще крайне изменчива.

Вчера здесь была тропа – сегодня ее рассекла канава. В прошлом году на бульваре росли высокие и дуплистые старые деревья – и вот уже на их месте красуются тонкие саженцы. Не так давно молоко выпускали в бутылках с крышечками из фольги (которые английские и французские синицы научились проклевывать,  добывая сливки) – сегодня их сменили пластиковые бутыли и пакеты из ламинированного картона.

Постоянные изменения порой раздражают и ставят в тупик даже людей-горожан, для животных же такая среда должна быть просто невыносима.

Исследователи поведения – этологи – давно заметили, что животные очень консервативны в своих привычках. «Они ходят по одной и той же дороге, осматривают одни и те же кормные места, отдыхают в одном и том же месте, останавливаются у одних и тех же предметов», – пишет современный российский этолог Виктор Дольник. Он же приводит объяснение этого феномена, предложенное основателем этологии, знаменитым австрийским зоологом Конрадом Лоренцем: «Мозг, неспособный безошибочно разбираться в причинно-следственных связях между событиями, не должен пользоваться результатами их анализа... Лучше эти события воспринимать как единое целое, запоминать комбинации, оказавшиеся успешными или безопасными, и стремиться их повторять. Если на этой поляне вчера поймал зайца, поищи его там и сегодня. Если по дороге к норе эту ветку перепрыгнул, а под эту подлез, и все обошлось, поступай так и впредь». Привычки эти настолько сильны, что порой даже преодолевают конкретный опыт, заставляя животное буквально пытаться пробить головой стену. Тот же Лоренц описывает поведение куторы (водяной землеройки). Осваивая свой охотничий участок, эти зверьки медленно движутся по самым извилистым и непредсказуемым траекториям, тщательно обнюхивая и ощупывая усиками свой путь. Зато потом, когда маршрут изучен, землеройка проносится по нему, как локомотив, – на предельной скорости и ни на сантиметр не отклоняясь от однажды проложенной колеи. Если положить на такой тропе камень, зверек несколько раз с разбегу врежется в него носом, прежде чем заметит изменение.

Но куторы и не живут в городах. А те виды, которые приспособились жить в них, демонстрируют куда более гибкое поведение. Многие наблюдали, как вороны размачивают в луже хлебные корки или мясные остатки. Менее известно, что московские вороны научились проникать на чердаки домов, где устраивают свои гнезда голуби. (Для тех, кто знаком с поведением ворон, это звучит поразительно – эти птицы, помимо всего прочего, известны сильнейшей неприязнью к темным и замкнутым пространствам.) А их близкие родичи в западноевропейских городах используют городской транспорт в качестве щипцов для орехов: птицы кладут орехи на мостовую, а после того, как по ним проедет машина, забирают раздавленное ядро. Причем особенно любят делать это на перекрестках со светофорами, заметив, что пока горит красный свет, машин можно не опасаться.

Еще удивительнее пластичность городских животных в выборе или строительстве убежищ.

В дикой природе форма и материал птичьх гнезд настолько специфичен для каждого вида, что мало-мальски опытный орнитолог безошибочно определяет по пустому гнезду, что за птица его построила. Но городские птицы смело включают в свои конструкции пластиковые трубки, проволоку, полиэтилен, бумагу, синтетические материалы.

Птицы, в природе гнездящиеся в дуплах (синицы, мухоловки), в городе заселяют любые полости подходящего размера, включая мачты уличного освещения. Вороны обычно гнездятся на деревьях, но не так давно пара ворон построила гнездо прямо на фасаде Зоологического музея – между стеной и водосточной трубой. Но даже такие авангардные постройки меркнут перед творениями грызунов. В природе многие виды грызунов живут в сложно устроенных норах, оборудуя в спальных помещениях гнезда из травы или других мягких и теплых материалов. Городские мыши и крысы используют вместо нор любые пустоты в человеческих сооружениях: от мусоропроводов и пространств между перекрытиями и потолками до электрических распределительных щитов, напольных часов и телевизоров. Гнезда крыс находили и в теплоизолирующем слое работающего парового котла, и внутри мороженых туш в холодильниках мясокомбинатов. В последнем случае материалом для гнезда служили мясные пленки и сухожилия, превращенные крысиными зубами буквально в пух. Мыши пошли еще дальше, строя свои гнезда в мешках с мукой прямо из муки – утоптанной их лапами и, видимо, увлажненной выделениями.

Дикие животные не только остаются жить в городах, но нередко активно вселяются в них, привлеченные преимуществами городской жизни.

Пожалуй, дальше всех в адаптации к непредсказуемой городской среде зашли бродячие собаки. Их мы обычно воспринимаем не как диких животных, а как домашних, случайно лишившихся хозяина – вроде улетевших канареек или волнистых попугайчиков. Между тем, специальные исследования зоологов (в частности, Андрея Пояркова из Института проблем экологии и эволюции РАН) показали, что бегающие по улицам стаи практически целиком состоят из потомственных вольных псов, не знающих хозяина уже многие поколения. Структура таких стай, их образ жизни и способы использования территории чрезвычайно похожи на аналогичные особенности диких псовых (волков, шакалов и т. д.). Оснований считаться дикими животными у них никак не меньше, чем, скажем, у австралийских динго, тоже происходящих от одичавших домашних собак. Но при этом они освоили городскую среду даже лучше своих домашних родичей, вполне целенаправленно передвигаясь на поездах метро и отлично разбираясь в сигналах светофора.

Города и виды

Казалось бы, складывается ясная картина: если не считать те виды, которые вольно или невольно привел с собой человек, дикие животные оказываются в городе против своей воли. Расширяющиеся города захватывают все новые участки природных ландшафтов, и их обитателям приходится мыкаться и бедствовать, отказываясь от привычной еды и материалов, заселяя противоестественные места обитания, теснясь на пригодных для жизни пятачках и терпя всяческие неудобства и опасности.

Однако не все так просто. В Петровском (Тимирязевском) парке наблюдение за птицами и их учет велись еще с XIX века. В ту пору парк располагался далеко за чертой города и фактически был частью естественного ландшафта. В 1950-е годы его окружили городские кварталы – и сразу после этого число видов птиц, обитающих на территории парка, начало быстро сокращаться. Однако ближе к 70-м годам оно вновь стало расти, причем часто за счет ранее встречавшихся, но исчезнувших видов. Сегодняшнее пернатое население парка – потомки не только тех, кто сумел уцелеть, но и тех, кто заново осваивал опустевшую территорию.

Стремление диких животных проникнуть в город и закрепиться в этой неестественной для них среде кажется странным. Но не будем забывать, что в природе каждый вид обычно производит гораздо больше своих представителей, чем могут вместить имеющиеся угодья. И когда по соседству обнаруживается мало-мальски пригодная для жизни пустующая территория, потенциальные первопроходцы найдутся всегда.

Тем более что вид, первым начавший заселение такой территории, получает фору перед конкурентами, которую потом может и не отдать. Известный специалист по городской птичьей фауне, сотрудник биофака МГУ Ксения Авилова приводит данные: численность постоянно живущих уток в Москве в местах их обитания примерно такая же, как в хороших охотхозяйствах, где подкармливают дичь и не допускают браконьерства. Но там эта численность поделена между несколькими видами, в Москве же утки представлены почти исключительно кряквой – на все остальные виды утиных, вместе взятые, приходятся считанные проценты.

Можно, конечно, предположить, что именно кряква лучше всех своих родичей приспособлена к городской жизни. Но вот другой пример: одна из самых обычных городских птиц вообще и уж точно самый характерный представитель семейства врановых в наших городах – это безусловно серая ворона. Кажется, что никакая другая птица не может занять ее место. Но на Дальнем Востоке и в Японии ту же роль играет ворона большеклювая, в польских городах – сорока (которую в Москве и увидеть-то не так просто), а в Харькове – сойка. Никакой системы в этом нет: кто первым вошел в город, тот и получает его в почти безраздельное владение.

Разумеется, это не значит, что все виды (или даже все виды определенной группы – такой, как утки или врановые) одинаково готовы к освоению города. Коллега Авиловой по кафедре зоологии позвоночных МГУ Владимир Фридман даже выявил некоторые закономерности, позволяющие по особенностям биологии вида в дикой природе оценить вероятность его успеха в заселении города. Оказалось, например, что есть оптимальное соотношение между размером индивидуальных владений птицы и размером различных угодий (участков, качественно отличающихся по составу растительности и другим показателям: лес, луг, кустарник и т. д.) в этих владениях. Наибольшие шансы на успех в городе имеют виды, у которых на индивидуальном участке умещается 7 – 20 таких зон. Правда, при этом надо еще, чтобы птица хотя бы иногда посещала их все, а не держалась только в самых кормных.

Следует, однако, помнить, что эти закономерности – вероятностные, и тот или иной шанс закрепиться в городе есть у очень многих видов. Город – это ведь не только шум, загрязнение, беспокойство и опасности. У него есть свои преимущества: здесь всегда короче зима, меньше снеговой покров, в самые лютые морозы есть шанс отыскать теплый закуток (а водоплавающим – незамерзающую полынью). Как ни стараются коммунальные службы закрыть доступ животных к отбросам, пищевые ресурсы города всегда остаются огромными – тем более, что многих животных (синиц, белок, уток, в последние годы – бродячих сообак) горожане целенаправленно подкармливают. «Городская среда настолько разнообразна, в ней так много потенциальных экологических ниш, что каждый может найти что-то для себя», – говорит Ксения Авилова.

В свете этого уже не так удивительно, что список животных-горожан растет, пополняясь порой совершенно неожиданными видами.

Еще лет сорок назад ястреб-тетеревятник считался птицей редкой и избегающей соседства человека. Сегодня он – обычный обитатель крупных городов, в частности, в Москве его численность измеряется сотнями особей. В последние десятилетия города активно осваивает ворон, тоже традиционно считавшийся резко урбофобной птицей.

Обычным в московском небе стал сокол-пустельга, а западноевропейские города дали приют и крупным соколам – сапсанам и балобанам. Иной раз в городах ухитряются закрепиться виды, несвойственные не только данной местности, но и данной климатической зоне. Так в Гааге и Роттердаме процветает устойчивая популяция попугаев. А в Москве, в каналах Люблинской станции аэрации и в прилегающем участке Москвы-реки прекрасно живут тропические рыбки гуппи. Жизнь в сточных водах не только не угнетает их, но даже наоборот – взрослые самки люблинских гуппи достигают размеров человеческого пальца.

В городах сложились группировки животных-горожан, резко отличающихся от своих сородичей из дикой природы и не смешивающихся с ними.

Правда, вселение в город, связанное с использованием единственного ресурса (источника пищи, тепла и т. д.) нередко бывает обратимым. В начале прошлого века обычной московской птицей был черный коршун – классик отечественной орнитологии Александр Промптов даже называл его в числе немногих видов, которые точно не исчезнут из городской фауны. Однако как только на городские свалки перестали выбрасывать отходы с боен, коршунов в Москве практически не стало. В конце века та же судьба постигла сложившуюся на окраинах Москвы популяцию индийских скворцов-майн. Летом птицы гнездились в скворечниках и дуплах, как обычные скворцы, а зиму проводили на животноводческих фермах, многочисленных в ту пору в ближнем Подмосковье. Но с началом экономических реформ многие фермы закрылись, другие, будучи вынуждены платить за тепло, законопатили щели – и майны исчезли.

Если же вид закрепился в городе и устойчиво существует в нем, это порой вызывает далеко идущие последствия. Целый ряд исследователей городской фауны отмечают, что городские группировки животных по целому ряду особенностей биологии и поведения качественно отличаются от своих сородичей из дикой природы. Например, в любой специальной или популярной книге можно прочесть, что зимой серые вороны образуют многочисленные стаи и совершают большие кочевки, не привязываясь к определенному месту. Такие стаи в самом деле существуют, однако многие городские вороны ведут себя иначе: брачная пара, иногда сопровождаемая подросшими детьми, всю зиму держится возле своего гнезда. Они не кочуют, в стаи не объединяются, а если через их участок пролетает стая ворон-традиционалистов, они воспринимают это как временную неприятность.

Уже упоминавшийся черный коршун в последнее время в Польше вновь осваивает города. Польские орнитологи строго показали существование несмешивающихся «полевых» и «городских» группировок коршунов и постепенное распространение «городских» коршунов с северо-запада на юго-восток страны. По словам Ксении Авиловой, две группировки уток можно воочию увидеть в Москве на зимовке. «Истинно дикие» утки хоть и зимуют в городе, но ночуют строго в одном месте: в нижней части Москвы реки, в огромной полынье, отделенной от берега широкими полями тонкого льда – ни подойти, ни подплыть. Утки же «городские» днем и ночью держатся в основном под мостами и у многолюдных набережных – там, где их кормят.

Согласно современным эволюционным концепциям, при таком разделении весьма вероятно, что естественный отбор в этих двух группировках пойдет в разных направлениях. А это может в конце концов превратить их в самостоятельные виды. Но специалисты не спешат с подобными прогнозами: как уже говорилось, с точки зрения биологической эволюции город – слишком молодое явление. Поживем – увидим.

Источник: «Что нового в науке и технике», № 3, 2007,