05.03.2007 | Интервью / Театр

Свобода 25-летней выдержки

Мне важно сыграть человека из тюрьмы так, чтобы мне сразу поверили

Что за актер Александр Абдулов никому объяснять не надо. Скорее надо объяснять, почему национальная премия «Золотая маска» до сих пор не обращала на его роли никакого внимания. И вот свершилось: Абдулов – номинант!

В этом году номинация премии «Золотая маска» за лучшую мужскую роль, пожалуй, самая яркая. И самая конкурентная. Как сравнивать профессиональный подвиг Игоря Ясуловича – почти двухчасовой, неистовый монолог Инквизитора («Нелепая поэмка», МТЮЗ) и открытие для себя мира шекспировской трагедии Петром Семаком (Лир, «Король Лир», МДТ – Театр Европы), разного характера гротеск питерцев Алексея Девотченко (Шут, «Король Лир», МДТ – Театр Европы) и Александра Баргмана (Ковальский, «Трамвай «Желание», театр «Приют комедианта»), перерождение Евгения Миронова в Иудушку (Порфирий Головлев, «Господа Головлевы», МХТ им. Чехова), мрачную жесткость Андрея Толубеева (Тальбот, «Мария Стюарт», БДТ им. Товстоногова) и шаловливое обаяние Василия Бочкарева (Арган – «Мнимый больной», Малый театр). И все же я свой выбор сделала – Александр Абдулов в роли МакМерфи в спектакле «Затмение» («Ленком»), потому что в ней соединились и трагедия, и гротеск, и ожидаемое мастерство, и неожиданная нежность. Александра Гавриловича я поймала на очередных съемках. О своем герое он рассказал в служебном микроавтобусе посередине Тверской.

- Мне кажется, МакМерфи – герой знаменитого романа Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» – будто специально для вас написан. Вы должны были бы играть его уже лет десять как.

- Я захотел его играть двадцать пять лет назад, когда посмотрел «Кукушку». Но тогда я понимал, что в этой стране мне такой материал не дадут сыграть никогда. У меня даже такой сумасшедший кризис случился, что я хотел вообще уйти из профессии.

- Значит, это вы привели МакМерфи в «Ленком»?

- Нет. Но я верю, что там… кто-то мной руководит. Чтобы так, через столько лет, все закольцевалось и привело меня к этой пьесе! Конечно, когда мне ее предложили, я сразу сказал – да! Правда, так трудно мне не давалась ни одна роль. До такой степени, что когда уже была назначена премьера, я отказался играть. Сказал: «Все, я ничего не понимаю, у меня не получается». Я закрылся. Меня начали прессовать со всех сторон: «Саша, так нельзя, надо выпустить премьеру, мы еще дадим время». Уломали просто. И потом за очень короткий период оно все как-то встало. Буквально дней за десять. Почему-то. Сложно было. Так звезды сошлись. Трудно сходились, но сошлись.

- Режиссер Александр Морфов говорил, что для него МакМерфи – это свобода. А свобода – это Абдулов. И главной своей задачей считал – суметь сделать так, чтобы вы ничего не играли, а оставались самим собой.

- МакМерфи – точно не я. Я совсем другой. Но мне важно было сыграть человека из тюрьмы так, чтобы мне сразу поверили. Меня часто упрекают за мат на сцене. А как должен себя вести человек из тюрьмы? «Экскъюз ми» – говорить?! Делать спектакль из американской жизни мне тоже не надо было, неинтересно. Это же абсолютно всечеловеческая история, она могла случиться в Японии, да где угодно. Вот случилась у нас. Той пьесы, что мы играем сейчас – ее же не было. Мы буквально все вместе по слову ее сочиняли. А Саша Морфов – болгарин, он не очень хорошо говорит по-русски, думает по-болгарски. Он что хочешь может объяснить, но по-болгарски. Очень трудная притирка была, пока мы научились переводить его, понимать и сочинять вместе. Но он сам – фантастический слухач. Он слышит тембр, слышит паузу. Он еще сумасшедше музыкально образован и очень точно чувствует звук. Чувствует фальшь. Это нам было очень важно.

- В фильме Милоша Формана МакМерфи играет Джек Николсон. Да так, что теперь всех, кто берется за эту роль, неизбежно с ним сравнивают, как с эталоном. А у вас совершенно другой МакМерфи.

- Мне очень жаль, что меня сравнивают с Николсоном. В фильме совсем другая история. Там история больных в сумасшедшем доме, а здесь – история здоровых. Что такое мой МакМерфи, что такое истинно свободный человек? Это тот, кто понимает и уважает несвободу других. Он, наконец, понял их несвободу. Он понял, что они там добровольно. А добровольно у нас там – полстраны. Это люди, которые не могут вписаться в эту жизнь. Они – нормальные, они – не больные. Они просто не могут воровать, не могут убивать. Он, например, – ученый. Не понимает он ничего в бизнесе и не понимает, как теперь жить. Сейчас время других людей. МакМерфи, человек сегодняшнего мира, только в психушке узнал таких людей. Он их полюбил. Ему и уходить-то не хочется. Он нашел другой мир. Других людей, настоящих, которые честнее и чище, чем мир вокруг. Там – чистота взаимоотношений, там человек может заплакать, там мальчик еще никогда не целовался. Мне это важно. Я хотел это играть.

- Морфов больше известен как любитель броских постановочных эффектов, что, наверное, и послужило поводом к приглашению его на постановку в «Ленком». А «Затмение» – непривычно тихий, лиричный, какой-то не ленкомовский спектакль.

- «Затмение» очень понравилось Марку Захарову. Никого не хочу обижать, но кто бы к нам в театр ни приходил, ни у кого не получалось. Даже у Тарковского. Это первый спектакль, который безболезненно вошел в «Ленком». Это ленкомовский спектакль. И я безумно рад, что здесь масса актеров, которые давно ничего не делали (лет по двадцать!), сыграли так, что просто обалдели все. Там даже ребята-эпизодники потрясающе работают. Как они играют – просто фантастически! А уж Саша Сирин как замечателен, а Андрюша Леонов, Сережа Фролов… Я не могу назвать ни одного человека, который бы проседал. И наш ленкомовский зритель замечательно смотрит этот спектакль. А недавно мы его в Ростове играли. Там совсем по-другому принимали, просто, как Битлз смотрели. С воем, с визгом.

- Сейчас столько возможностей для актера вашего масштаба испытать себя в каком-то ином театральном пространстве, заговорить на ином театральном языке. Вы их не ищете? Я знаю, например, что у вас довольно давно был опыт работы с режиссером Камой Гинкасом, но до премьеры дело не дошло…

- Очень ценный опыт. Огромный период репетиций «Дамы с собачкой». Было почти все готово. Я так ждал, когда это выйдет. Это было потрясающее время. Я имел счастье поработать с такой актрисой, как Марина Неелова и с таким режиссером, как Кама Гинкас. Марина уникальна. Она – великая актриса, великая просто. Я получил фантастическое удовольствие. И даже сейчас не могу объяснить, почему это не состоялось. Ну не могу. До сих пор испытываю жалость, грусть и чудовищную досаду, что этого не произошло. Я очень хотел, чтобы это было. Но уже не вернуться. Если Кама предложит еще с ним поработать, я обязательно соглашусь. И с удовольствием.

- А больше попыток не было?

- Свой театр – это как вера. Однажды приняв веру Марка Захарова, я ей верен и буду верен до конца жизни. Захаров – мой гуру, мой отец, как я его называю, это – моя жизнь. «Ленком» – это мой дом. Я не отношусь к театру, как к работе. Если театр – работа, значит, можно приходить – можно не приходить. «Ленком» для меня – дом, в котором я живу. В котором нельзя пакостить, который надо любить. Я еще ни разу не уходил из «Ленкома» никуда. Уже тридцать с лишним лет работаю в этом театре, и счастлив.

- Но Марк Анатольевич над спектаклями работает подолгу. Порой у вас проходят годы между новыми ролями. Вы не боитесь пауз?

- У меня пауз нет. И никогда не было (тьфу-тьфу-тьфу). Я за прошлый год закончил шесть картин. Среди них – «Анна Каренина». Начал сам снимать кино. С весны запускаем огромный проект «Гиперболоид инженера Гарина». У меня нет времени на отдых. Да он мне и не нужен. Я стараюсь заполнять паузы. Жизнь короткая, что время тратить. А в театре мы сейчас «Женитьбу» репетируем. Я – Подколесин. Там и Чурикова, там и Захарова, там и Броневой, там Хазанов, Янковский, Збруев. В этой банке столько нас собралось! Процесс идет, красиво, живо. Но что там выйдет, никто не знает. Да и гадать не хочу. Я очень суеверен в театре. Думаю, к осени будет готово.

- Вас никогда не звали преподавать актерское мастерство?

- Звали. И в ГИТИС, и в Школу-студию МХАТ, а я не могу сказать, что что-то в этом понимаю. Великий профессор Раевский – мой педагог – говорил: «Если вы пришли ко мне учиться на артиста, вы ошиблись. Выучиться на артиста нельзя. Это только если Боженька поцеловал. Я могу помочь вам развить, если у вас это есть. А если нет – и не будет». Сейчас ведь многие берутся учить. Целые «фабрики звезд» открывают. Я в этом слышу скорее «фабрика-кухня». Бочковой кофе такой. Там Нееловых не готовят. Она – штучный продукт. Она ни на кого не похожа. Невозможно научить быть Нееловой. А тех, кто с этой «фабрики звезд» вышел, запомнить нельзя. Стертые лица абсолютно. И игра их – такая правденка. У нас был актер Соловьев, который говорил: «Когда не знаешь, как играть, играй странное». Гениально сказано! Можно странно сыграть Гамлета: «Быть (сморкнулся) или не быть (носок снял)» – новаторство! Но это – самое простое в нашем деле. А вот быть Далем, Инной Чуриковой, Олегом Янковским – явление. Это вам не «фабрика». С «фабриками» можно далеко зайти. Хотя, я думаю, мы никогда до края не дойдем. У нас страна такая, знаете, серьезная.

Я легко могу подготовить с каким-нибудь мальчишкой-студентом «странно» сыгранную роль. Пресса ахнет: «Какой парень!» А на самом деле за этим пусто. Зритель это сразу чувствует. Просто моментально. А вот если ты рвешь сердце, рвешь кишки… Я после «Варвара» (спектакль «Варвар и еретик») теряю до трех-четырех килограммов, просто уже плыву. Это, конечно, нездоровая профессия. Но любимая, ничего лучшего я не знаю.

- Я правильно понимаю: вы нынешних разговоров о том, что театр умер, не поддерживаете?

- Как театр может умереть? Они его рожали, те, кто его хоронит?

Источник: "Культпоход", март 2007,