26.02.2007 | Нешкольная история

Как все начиналось

История Мончегорского храма преподобного Трифона Печенгского. Работа одиннадцатиклассниц из г. Мончегорска

АВТОРЫ

Алешинцева Мария, Никитина Татьяна, Уральцева Мария - на момент написания работы ученицы 11 класса гимназии № 1 г. Мончегорска Мурманской области.

Работа получила 3-ю премию на VII Всероссийском конкурсе Международного Мемориала "Человек в истории. Россия - XX век".

Научный руководитель - Е.А. Зубкова.

В этом году Мурманская и  Мончегорская Епархия отмечают своё десятилетие.

Украшением и гордостью города является Мончегорский Cвято-Вознесенский кафедральный собор. Ненавязчиво и органично вошел он в нашу жизнь, но ведь начиналось-то все с маленького скромного храма Прп. Трифона Печенгского, освященного 10 сентября 1989.

Прихожане иногда его называют малым храмом. Если Свято-Вознесенский собор был построен уже в России, благодаря помощи со стороны гиганта цветной металлургии мирового уровня – комбината «Североникель», инициативе и поддержке тогдашнего генерального директора Василия Михайловича Худякова и с согласия властей, то с храмом Прп. Трифона Печенгского дела обстояли совсем иначе. Его построили, а точнее перестроили из барака простые люди, у которых на это не было ни средств, ни каких-либо связей с верхами, ни поддержки со стороны местной власти. Кроме того, это была не современная Россия, а другое государство — СССР, в котором почти восемь десятилетий провозглашалась политика воинствующего атеизма.

Как это стало возможно в тех условиях, когда власть на протяжении десятилетий пыталась вытравить из сознания людей веру, традиции предков, память веков?  Кто эти люди, создавшие храм практически на голом энтузиазме, почему они решили заняться этим, а главное, как им всё это удалось? Вот те вопросы, которые мы решили выяснить.

С чего начать  поиск?  Надо найти тех, чьими трудами строился храм или поговорить с кем-нибудь, кто может рассказать об этом. Так появилась мысль о написании работы о малом храме. 

 

ВАЛЕНТИНА ВАСИЛЬЕВНА ОСИННИКОВА

Валентина Васильевна Осинникова – одна из первых участников строительства храма преподобного Трифона Печенгского. Именно этой женщине принадлежит инициатива строительства, именно она активно начала воплощать эту идею в жизнь – получила благословение в Свято-Успенском женском монастыре в Пюхтицах, написала заявление, собирала подписи, хлопотала, добивалась от местных властей места и помещения,  начала собирать и организовывать  людей на работы. Да, позже к ней присоединились другие, но именно Валентина Васильевна была первой, всё начиналось с неё, вот почему эта женщина заслуживает нашего особого внимания.

Родилась она в сороковом году в посёлке Первомайский недалеко от Сталинабада, который был позднее переименован в Душанбе, куда семья попала после раскулачивания.

Валентина Васильевна вспоминает рассказы близких о том, как её родители оказались в Душанбе, ведь родом оба были из Псковской области: «Родители мои жили в Псковской области, в поселке Середки. Там мама родилась, и там жили» Поначалу родители жили в подсобке у родственников, но потом построили свой дом: строили своими силами, и сами надрывались на работе, и старшую дочь (мать Валентины Васильевны) не жалели. Трудиться пришлось с самого раннего детства.

Как старшей в семье ей приходилось уступать младшей сестренке и лучший кусочек, и лишний глоток молока. 

«И если вот, тете Паше можно было пить молоко и сливки, то маме, вот, мама попросит: «Можно мне молочка?»  - «А, там в кринке осталось, так есть, а нечего новую начинать -  и так вон попьёшь водички». Это вызывало обиды на взрослых, ей даже казалось, что родители ее меньше любят, чем, сестру.  «У нее очень тяжелая жизнь была. С самого детства она как, ну прокаженная, откинутая была. Ну как, все в семье ее не очень любили». Думаем, что истинная причина  такого отношения – это постоянные нехватки в семье. Но детские переживания, были настолько глубоки, что потом Евдокия Васильевна не раз рассказывала об этом дочери. «И стали их, когда раскулачивание посчитали их за кулаков». Кулаками, по словам Валентины Васильевны, её родители не были. Вся семья работала. Приходилось даже наниматься на работы к богатым, ведь нужны были средства для строительства дома: «И мама еще она говорила, что нанималась в батраки, ходила, батрачила. Ну, то есть к богатым ходила там за несколько километров, ее заставляли какую работу: то ли лен тягать, то ли рожь жать. И вот она целую неделю проработает и вот в конце недели они в бане моются, они даже не приглашали в бане мыться. И вот, она домой такая усталая приходит, и уже дома, в десять часов вечера только шла в баню, чтобы помыться». Представляется, что главным поводом для раскулачивания был хороший дом, который они только построили и даже не успели его обустроить.  «Дом они построили своими силами, большущий, и в доме ничего не было, все пусто». Один из родственников решил похлопотать за них и даже написал Калинину письмо. «Дядя Серёжа, он-то вообще-то вот грамотный, он был ветеринарным врачом, вот он-то и сразу написал Калинину, составил это самое письмо, что какие они кулаки, когда сами батрачили, сами работали от зари до зари, то есть  у них не было ни выходных, ни проходных».

Но когда пришел ответ, всё имущество было уже отобрано. «Когда их раскулачивали, то есть выгнали с дома этого, коров забрали, и было две или три лошади, и лошадей забрали и всех. И их поместили, у них была клеть, где хлеб, чё там хранилось, клеть короче говоря. И в этой клети они жили, до того, как всех собирали этих раскулаченных отправлять в ссылку».

Практически ничего не осталось, и тогда родители решили положиться на судьбу, будет, что будет.

«Родители сказали, вот это дедушка с бабушкой: «Чё же здесь мы будем оставаться, если здесь у нас ничего нету, и нам никто ничего не возвратит, уже всё, разгромили всё, то уж поедем туда, куда глаза глядят, что там будет, что дальше неизвестно будет там». Трудно сказать, доехали бы они живыми или нет, но выручил дядя, тот, который перед Калининым хлопотал. «Ну, вот так они собрались и поехали. Но дядя Серёжа тут взял, зарезал поросёнка, и то ли в коробку деревянную, то ли во что-то, этого поросёнка он посолил и положил, а сверху забросал тряпками. Когда стали их погружать в вагон, телячий вагон не такой как сейчас, то там проверяли, проверяли всё. Что у кого видели, кто везёт с собой, у всех забирали и ничего не давали. А тут они тряпками, это посмотрели, посмотрели, а тряпки, ну и кинули всё. Вот с этим поросёнком они питались пока доехали до Средней Азии. Приходилось украдкой кусочки доставать, иначе узнают и отберут». В вагоне было тесно, жарко, условия антисанитарные: «Ехать пришлось без всего, ну там где остановится поезд, полустанок есть, там наберут водички, и все. И опять так дальше, и едут до следующей. «Тут пошла малярия <…> дедушка с бабушкой заболели. Они уже старенькие были. Заболели они ещё в дороге». Когда приехали на место, оказалось, что «ни кола, ни двора, леса там нету, ну степь. Там и землянку не выроешь, песок». 

Их высадили в таджикской степи недалеко от Сталинабада. Пришлось ставить палатку.

«Потом поставили палатку из тряпок, какие собрали» Малярией заболела вся семья. «И отец мой заболел, и мама заболела, и дедушка с бабушкой,  и маме всё равно пришлось, приходилось ухаживать за всеми. Несмотря на то, что у неё сорок температура. А всё равно ей некуда было, она ползком-ползком, но за ними всё равно ухаживала». Бабушка с дедушкой, уже совсем старенькие, не смогли справиться с болезнью и вскоре умерли, там их и похоронили. «Мама поправилась с отцом, и стали они работать, колхоз потом образовался, колхоз, «1-е мая», Молотовобатский район, в честь Молотова. Там сосланы были со всех сторон. Откуда только не было, и все вот так жили». Стали работать в колхозе собирали хлопок. «И ещё там выращивали хлопок и душистую герань, вырабатывали из неё масло, но это масло никому не давали, а отправляли за границу, очень ценилось это масло… А потом уже начали строиться,  кирпичи вот из навоза, соломы,  смешивали. … и сами стали строить. Топили тоже, высушивали эти лепешки коровьи там, лошадиный навоз, и высушивали, вот этим и топили». Особенно тяжело переносили непривычный жаркий климат и нечеловеческие условия маленькие дети. «Потом, значит, родился мой брат,  в каком же,  в 37-м по-моему году родился, ага, в 37-м, значит в 34-м или в 35-м году нас выселили, всё правильно. Вот и он заболел. Такая болезнь, ну как называется, как, собачья старость что ли? Короче говоря, изнемогает ребёнок до того, что поест, и у него сразу всё выходит наружу, вот и рвотой и поносом. А если заболевает такой болезнью ребёнок, то он живёт, болеет до трёх лет. Три годика исполняется, он тогда выздоровеет, значит он тогда будет живой. Если нет, то нет. Но он потом заболел, с девяти месяцев, и умер. Он не смог выдержать». Порой взрослые не выдерживали таких нечеловеческих условий, а тут ребёнок. В сороковом году родилась Валентина Васильевна, и тоже тяжело заболела этой же болезнью. «Потом вот я в сороковом году родилась, то же самое, заболела, вот болела три года, уже в гроб меня ложили, уже приготовили и гроб, что уже всё, одни кости.  Уже ослабла, висит это всё, шкура, дошла до того, что уже не шевелилась, ничего. … Ну вот, а пока, когда ещё шевелилась, моя сестра носила меня в садик». Сестра потом ей рассказывала, что  иногда не выдерживала, срывалась, злилась и всю свою боль и усталость вымещала на ней. «Вот несёт, несёт, сама такая худенькая, есть нечего как-то было, не досыта ели, ну только вот фрукты, там было полно. Несёт, несёт меня, устанет, давай бить меня, а я вот так молчала, молчала, а потом вместе с ней плачем, плачем: «Тоня, ну не бей ты меня, ну посиди немножечко, а потом снова дальше понесёшь меня». Ну, она мне, рассказывала, конечно: «А мне так сразу жалко тебя становится. Думаю, правда, зачем я её бью?» Но вскоре маленькая Валя пошла на поправку, несмотря на то, что многие уже перестали в это верить: «Ну потом три года мне исполнилось, и я пошла в общем на поправку, уже всё прекратилось, эта рвота, прекратился понос, куда чего».

В годы войны стало еще труднее, иногда совсем нечего было есть. «Был сильный голод во время войны. Брат ходил в поле, а там черепахи. Вот этих черепах собирали, били, яйца доставали, жарили, и вот это вот ели. А потом и черепах уже не стало.

А картошки-то нет, хлеба тоже нет. Там, и зелень, только до первого мая, а потом всё».  Однажды сердобольная соседка, дала девочке кусочек хлеба, вкус которого она помнит и сегодня: «от этот хлебушка кусочек – как конфетка, насколько же он был сладким, и вот я целый день хожу и сосу, значит, я уже сыта».  Только переживший голод человек, так может говорить о хлебе.

После войны, в сорок седьмом, вернулись на родину родителей.

«Ну и в Псков сюда приехали в Серёдку к тёте» Посёлок, как и многие другие деревни на Псковщине, был полностью сожжен и разорен войной. «…А вообще  вся Серёдка была разгромлена, только осталась клеть дедушкина, в которой они жили, когда выселили из дома. Вот эта клеть осталася, и ещё одна клеть тут построена была из камней, но здесь сделали как магазин. А так, там всё было ровно», поэтому семье приходилось ютиться в маленькой землянке:  и эта тётя жила в землянке, вырытая землянка. Вот у неё у самой трое детей, и она четвёртая, и мы впятером приехали, то есть сестра моя, брат, я, мама с отцом – пятеро, и все в этой землянке жили» И снова голодали. «Вот тоже, хлеба ещё не было, значит, плохо. Так собирали картошечку гнилую с поля, её пекли» Благо, что «у тёти была коза», это было спасением,  «…И коза там у тёти, хлев такой, сарайчик сделано».

Псковская область более других пострадала от военных действий, поэтому одной из самых острых проблем было жилье.

«Потом уже отец стал строить дом свой, мама тут помогать, в общем, они вступили в колхоз» Другой не менее важной проблемой был хлеб. Люди и после войны еще долго голодали, прожить на трудодни колхозника было невозможно. «А в колхозе работали, хоть трудодней много было у мамы, вот пятьсот трудодней, а на пятьсот трудодней, вот давали сто грамм на один трудодень гнилой ржи»  Достать хлеб было нелегко, даже тогда, когда отменили карточки, приходилось стоять огромные очереди. А родителям было некогда стоять за хлебом, они с утра до вечера на работе: «И вот как Господь сподобил, семь лет мне уже было, приехали мы сюда, и всё время мне приходилось ходить за хлебом. За хлебом уже такая очередь, давка невозможная. И кормила семью. А чё, мама даст денег, копеечки, я иду за хлебом. Вот там просунуся, возьму хлебушка, там опять поднесу домой, опять прибегу сюда, чтоб ещё».   Становиться понятно почему у людей переживших голод такое особое отношение к хлебу «А хлеб для меня был лучше конфет, лучше всего. Потом уже конечно разбаловалась». Пережив в раннем  детстве, ссылку,  лишения в войну и первые послевоенные годы, испытывая постоянную нужду она твёрдо решила для себя, что должна учиться, работать для того, чтобы помогать семье.

Жизнь в колхозах еще долгое время после войны оставалась тяжелой, на трудодни получали мало. Люди, особенно молодежь, стремилась в город. Чтобы остановить бегство из деревень государство принимало меры.

У колхозников не было паспортов и, чтобы получить его требовались немалые усилия. Часто молодые люди уезжали в город учиться, получали там паспорт и оставались работать. Любыми путями стремились уехать из деревни используя любые возможности, подобным образом  поступил и брат Валентины Васильевны. Валентина Васильевна приехала в Мончегорск к сестре, тоже для того, чтобы получить паспорт. «В шестнадцать лет давали паспорта. Я закончила тогда семь классов и приехала сюда к сестре и целый год у неё жила, чтобы получить мне паспорт. Получила я здесь паспорт, и тогда снова я поехала туда, в Серёдку, там пошла в восьмой класс. Закончила восемь классов, и потом уже приехала сюда в пятьдесят седьмом году. В пятьдесят седьмом году приехала, и тут вот открывалась школа. Вначале было ФЗУ».

В пятьдесят восьмом году в Мончегорске открылась первая строительная школа, где Валентина Васильевна и стала учиться.

«Я туда пошла, там штукатуры, маляры, плотники, в общем, слесари, всех было учиться два года. Сюда я в это училище пришла, хотела маляром быть, а на маляра меня не взяли, то есть группа была набрана. Штукатуры. Ну я стала штукатуром»

Надо отдать должное такому сильному характеру Валентины Васильевны. Именно, её стойкость, упорство и  порой даже какое-то упрямство, помогало ей преодолевать жизненные невзгоды. «Ну, вот так я закончила это училище, пошла работать». Но и работая, продолжила учёбу: «Поселили нас в общежитие, на Комсомольской вот барак, 54-й по-моему. Там жили. И так я пошла в школу, в девятый класс, вечернюю», а десятый, опять же из-за своего упрямого характера, не закончила, призналась нам она: «Девятый класс я закончила, а десятый класс я конечно не закончила. Пошла в десятый класс, а там учительница мне не понравилась по русскому языку, и всё, я бросила. Проработала тут я  на стройке года три. Бригада у нас очень хорошая, дружная была». Жизнь понемногу налаживалась: «Но потом там поработала, замуж вышла, родила, сына, ну, тут, пока родила, ушла в декрет». После декрета Валентина Васильевна в спецстрой не вернулась, хотя её и уговаривали, «стала работать официанткой». На новом месте быстро освоилась, что вызвало одобрение директора ресторана. «С полдня посмотрела так, и уже с полдня стала обслуживать, и никаких замечаний, и быстро. Ну, им понравилось».

Но когда узнала о только открывающихся курсах медсестёр, записалась, не раздумывая.

«До этого я у сестры жила, мне очень нравилась медицина,  как вот лечить нравилось, и жалко больных».

Директор ресторана «Север» из лучших побуждений советовал ей идти в торговлю.  Опять конфликт, теперь уже с директором ресторана, который не хотел терять ценного работника.  Но Валентина Васильевна сумела найти компромисс, и теперь совмещала учёбу на курсах с работой в ресторане, так что директор больше не возражал. «Это вечерние были, так я так делала, значит, в малый зал, там до семи часов, значит, я работала, когда учёба здесь. Понедельник, среда и пятница была, так я эти дни работаю в малом зале, чтобы без упрёков. Тут никаких замен, ничего, тут у меня в семь уже занятия, но я где-то половины седьмого убегу, приглядите. А в такие дни, в которые не заниматься, то я работала уже в большом зале, там с одиннадцати и до двенадцати ночи. И вот так без выходных и проходных». А тут от знакомой узнала, что «требуются медсёстры в военную часть, в госпиталь». И Валентина Васильевна стала работать в госпитале.

Казалось бы, всё теперь хорошо, но начались проблемы в семье. Муж стал пить, и она решила от него уйти, оставив квартиру. Ей пообещали общежитие, но когда она из квартиры выписалась, общежитие женщине не дали.

Осталась Валентина Васильевна без крыши над головой. Но люди не оставили её в беде: «Ну вот, я полгода жила вообще без прописки. Кто где пустит. Но старалась больше работать в госпитале, больше по ночам. Что тут ночь, и я посплю. А так, как вот, к санитарочкам ходила, они меня пускали переночевать. И так, в общем, болталась, хлопотала». Но вскоре у Валентины Васильевны появилась своя комнатка, не без Божьей помощи, как она сама говорит. «Ну, и с Божьей помощью, тут опять, тут же Господь мне помог очень. Тут как раз была врач, и муж у неё фельдшер, и они уезжать собрались. Собрались уезжать, и вот эта комнатка освободилась». Так она жила в этой комнатке, работала в госпитале, пока в 73-м году не уехала учиться. «А потом, в 73-м году поехала учиться на курсы рентген-лаборантов. Вот. Поехала в Ленинград. Там надо было полгода учиться. Но мне, за три месяца мне дали корочки, и приехала. И вот, с 73-го года как раз лаборант уезжала отсюда совсем, и я вот так и стала работать рентген-лаборантом. А потом двадцать лет отработала, после двадцати лет перешла в городскую больницу. И вот всё шло постепенно, не сразу». Валентина Васильевна получила квартиру, сначала в деревянном доме, но позже ей удалось поменять её на другую, с удобствами, чему была очень рада. В этой квартире в те годы, когда церкви в городе не было, часто собирались верующие люди.

 

ОЛИМПИАДА АНДРЕЕВНА КОНДАКОВА

Одной из ныне живущих и  самых активных участниц создания храма была Олимпиада Андреевна.

Родилась она в 1930 году в поселке на Вологодчине  в многодетной семье. Достаток был невелик, поэтому с самого раннего детства работала, вообще все в их семье трудились – и дети и взрослые, так было принято.

Кто, какую работу умел делать, ту и делал, главное, чтобы делали. «Я родилась в Вологодской области Рослятинского района, поселок был, раньше у нас починочек был Высокий Там мы росли, там жили. Там было производство такое заготскот и мы с детства все с мала, с мала все работали  в этом Заготскоте, все от мала до велика». В школу Олимпиаде Андреевне ходить не пришлось, она не закончила не одного класса. Время было очень голодное, дома были младшие сестры, часто и поесть было нечего. Поэтому мать, несмотря на то, что ее ругали в сельсовете, отправляла дочку не в школу, а «ходить по кусочкам».  «В школу, мне, конечно, не пришлось походить. Вызовут из сельсовета маму, поругают, мама опять меня на недельку отпустит в школу, а на вторую недельку идти не с чем. Пийка, иди пособирай кусочков, да потом пойдешь в школу, Пийка, сходи кусочки пособирай по деревням. Схожу пособираю, приду, мама потом: «Нет Пийка опять тебя не отпущу, без тебя опять худо»,- а детей у нас мал мала меньше, кто постарше на работе, кто в армии». Это были предвоенные годы, конец тридцатых XX века, но напоминает пореформенную деревню второй половины XIX века, положение которой ярко описал А.Н. Энгельгард в «Письмах из деревни». Мать отправляла Пию не милостыню просить, а «кусочки пособирать по деревням». Просят милостыню нищие, у которых нет работы, хозяйства, это их «ремесло». А в семье Олимпиады Андреевны все трудились на государственном предприятии Заготскот. «Мы в колхозе не были. У нас там такое производство было заготскот. Со всего района собирали скота. От колхозов, с колхозников мясопоставку, все это собирали и все это в кучу». Хозяйство было маленькое, а семья большая « у нас козлушечка была, овечки были, огородик<…>», но есть было нечего, хлеба не было. И семья фактически питалась собранными кусочками. Люди с пониманием относились, делились тем, что имели, подавали «кусочки», потому что такое могло случиться и с ними.  «От сумы да от тюрьмы не отказывайся». С самого раннего детства Олимпиада Андреевна была приучена к труду и очень рано усвоила, что ничего в жизни просто так не достаётся, всё нужно заработать собственным трудом. «Я с 30 - го года, а с  40 - го года книжечка заведена и все вот тружусь слава богу. Благодарю только господа Бога, а трудились мы от зари до зари,  Мы не знали не считались ни с часами ни со временем, ни с выходным ни с отпуском». Но Олимпиада Андреевна нисколько не расстраивается и не сетует на то, что всё детство ее прошло в работе. В труде она видит радость и понимает, что тогда по-другому быть не могло. «Война, какой может быть отпуск, какой может быть  выходной. Работали,  вот когда сезон вишь, сезон сенокос косить, сезон, например, сеять или пахать, убирать».

Мужчины ушли на войну, остались женщины да дети малые. Работа взрослых легла на их плечи. Пие доверили ответственную работу – перегонять скот,

«с гуртами ходить», с раннего возраста она была очень ответственной, старательной и усердно выполняла свою задачу – работу гуртоправа кому попало не доверят. «С гуртам ходили, стали чуть побольше, дак с гуртам ходили. А уж тринадцать то лет мне было, я уж гуртоправом сама ходила, начальник была. Это в тринадцать лет, у меня паспорта тогда не было – командировошные. Ну и мальчишки такие же, такого возраста, чуть может постарше. То мужичка такого дадут. Гоняли мы в Вологду. Из Рослятина до Вологды гоняли вначале».

Олимпиада Андреевна говорит, что работу эту выполняли в основном мальчишки да мужчины, которых по состоянию здоровья на фронт не брали. Но им она, как видим, ни в чём не уступала. «Я пошла, свешали, сдала все, говорят вот вам три дня отдыха, а через три дня поедете вы в Ленинград, а до этого гоняла гурт в Ленинград, гоном тоже. Тут вот я гонщиком была, гуртоправ. Гуртоправ это как ответственный за все и за животных и за людей и за деньги и за все, что где как накормить, куда обратится, все уж это гуртоправ вот. А дадут 250 голов вот и гонишь. А до Ленинграда три месяца. Из Рослятино и до Ленинграда это три месяца мы шли. А к самому то близко нас к Ленинграду не подпустили, шли, гоном гонили все». Работа была очень ответственной и тяжёлой, ведь расстояния, но которые приходилось гнать скот, были большими. Кроме того, в военное время эта работа была связана с большим риском для жизни – можно было напороться на мину. Об одном таком случае рассказала Олимпиада Андреевна. «Там документы оформили тоже и на машину нас отправили. Это был уже, наверное, год 43-й, 42-43-й. А  потом уж я гуртоправ поехала, в Ленинград повезли, уж это мы вагонам, тоже выгрузились там около того же места. Место то знакомо было. Но меня то поразило. Речка, выгрузились, скота то попоили,  нам дали сапера, чтобы снаряды мины везде лежат. Рвы, страшно опасно, ведь скота столько гонишь. Сапер этот смотрел все. Поить надо к речке, вот речка там есть. Речка, водичка как стеклышко, дно ровное, а по дну снаряды. Вот такие снаряды блестят, один за одним, по дну. Скотина подошли, напились, они копыт не обмочили. Вот меня это поразило. Я до сих пор не понимаю, как это вот животное поняло, что нельзя в воду ступать. А может вдруг взорвется, может шарахнуть эту снарядину. Она же не взорвана, она же целая лежит. Мы всех распустили, чтобы все попили, напились и пошли. Выполнили мы, все хорошо так же сдали, все нормально, благополучно».

Пию уважали за её трудолюбие и ответственный подход к делу. Ценили за то, что, несмотря на столь юный возраст, она работала как взрослый человек, а иногда и лучше.

Время было военное, каждые рабочие руки были на счету. От начальства хотя иногда и доставалось, но даже Пилипенко — заведующий областной конторой (Завоблскот) понимал, что без таких работников, как Пия ему не обойтись. Работали и зимой и летом, в основном это были мужчины, потому что труд был тяжёлый. Но Пия со всем справлялась. Стараясь не отстать от взрослых, девочка вкладывала в работу всю душу.

«Скот мы сдавали государству. Зимой мы забивали, так мясом отправляли, солили бочкам. Тушам отправляли, возили из колхозов, направляли лошадей, да возили, а летом гоном гоняли. В этом была наша работа такая. Там все одни мужики, девчонки, какие были, все поуезжали, одни мужики, работа все с мужикам». Работали там «бракованные, военнообязанные» - те, кого по какой-то причине не брали на войну, – «которые на фронт не должны идти, брали их к нам на базу, и война кончилась, а они здесь остались, а я все шлепалась с ним с мужиками». Олимпиада Андреевна делала всю тяжелую мужскую работу, и всё это было ей, как она сама говорит, в удовольствие, ведь хотелось всему научиться. «И строили, и лес рубили, и вывозила, и на углу сидела. Мужик на одном, а я на втором. И окна вырубали и пазы, все приходилось в детстве делать, все это детское, а все хотелось перенять, еще, чтобы меня похвалили. Такая была…» Даже тяжелый труд был ей в радость, это было заложено в детстве, ещё мамой. Труд стал для Олимпиады Андреевны образом жизни.

Олимпиаде Андреевне было шестнадцать лет, когда она решила уехать из своего посёлка.

«А мне надоели мужики…думаю уеду все равно». Но расчёта ей не давали. Не хотели терять такого работника. Хотя и не в колхозе работала Пия, но свободно уехать не могла. Ее судьба зависела от решения начальства. Такой порядок воспринимался большинством людей как норма жизни. Ненормально было требовать, что-то от начальства, для себя, хотя бы права выбрать другую работу, или место жительства.

Хотя многие «военные указы», предусматривающие строгую уголовную ответственность за самовольный уход с работы постепенно отменялись, но законодательство, предусматривающее уголовную ответственность за самовольный уход с работы, прогулы и опоздания продолжало действовать до 1956 г. «Пошла я  опять за этим, за расчетом, не дают мне расчет». А без расчета на работе, без разрешения на выезд милиция не выдавала паспорт, такие были законы, работник был прикреплен к месту работы. «Пошла в район в милицию. Я говорю: «Не дают мне расчета, у меня и документов нет и паспорта нету, никто мне и паспорта,- говорю,- не даст». – «А сколько тебе лет?» А мне уж тогда было лет шестнадцать. – «Пуская дадут документ, чтобы вам выдать паспорт, что вам разрешают выезжать». Ну пришла ,я и опять мне ничего в конторе моей». Все стороны жизни человека контролировались властью, настроение у Пии было подавленное. Мама тоже была против отъезда. В доме нужна была помощница. Тогда же семье Олимпиады Андреевны дали в награду за добросовестный труд корову.  Дали семье и участок, который Олимпиада Андреевна с родственниками сама обустраивала. Огороду Олимпиада Андреевна была очень рада – сама всё огораживала, приводила в порядок, да так, что даже мужчины удивлялись, как это у неё всё получилось.

Но со временем начальство сдалось и решило уступить.

Управляющий пожалел девушку. «Все-таки в конце концов они решили мне дать документы. Это было в 51-52, вот, когда я уехала. Уж решил потом управляющий: «Ну Пия не охота тебя отправлять, конечное дело. Ты у нас… ну, вообще у вас семья труженики, ну уж раз такое дело, захотела, ты действительно девчонка молодая и все с мужикам, это надоедливое дело».

Ей выдали документы, и Олимпиада Андреевна отправилась в Мончегорск. Долго не могла устроиться на работу, требовалась прописка.

И для того, чтобы получить прописку, ей пришлось пойти работать уборщицей в общежитие. Конечно, работа не из лёгких, но Пия не жаловалась, ведь привыкла к труду с раннего детства. «А без прописки никуда. В ЖКУ приду, а без прописки никуда, говорят: «Если пойдешь к нам в ЖКУ уборщицей в общежитие, то мы тебя пропишем в комнатку десять метров четвертую». Ну, говорю: «Пойду, куда деваться», -  больше никуда не берут дак». Так Олимпиаде Андреевне дали прописку. Жизнь Олимпиады Андреевны постепенно налаживалась. Она получила небольшую комнатку, вышла замуж, в общем, устроилась. «А потом мне дали комнатку в общежитии, я тут долгое время жила на Тростниках (рабочий поселок).

На Тростниках я и замуж вышла. Комнатка десять метров. А печка стоит эдак, угол занимает, койка, столик, детская коечка, столик кухонный и все тут. И все как-то нравилось и все и хорошо».

Жизнь была непростой, но Олимпиада Андреевна совсем не жалуется, а, наоборот, с восторгом и трепетом вспоминает те, счастливые для нее, годы, годы ее молодости. Всем она была довольна, все-то ей давалось легко, да и трудностей, кажется, тогда не замечалось. «Бежишь, не знаешь, придешь с работы, не знаешь, где еще и воду искать зимой. Дак летом вот,  хорошо это и светло, да и везде все доступно. Зимой не знаешь, где и бежать воды искать. Берешь и спички с собой, берешь и факел с собой, чтобы зажечь да хоть погреть кран вот. А то и воды не найдешь, прибежишь и без воды. Колонки были, вода в колонках. А колонки зимой то застывали, воды то  не найдешь. Дак бегаешь, бегаешь от одной колонки к другой, а потом уж буде приходиться факел разжечь да разогревать». Слушаем Олимпиаду Андреевну, ну прямо инструктаж по методам выживания в условиях полярной ночи и холодной зимы.

В таких условиях, без удобств, в нашем  заполярном городе жили еще долгие годы. В благоустроенные комнаты и квартиры семьи переезжали, прожив в бараках лет по двадцать и больше.

Но тогда, в первые послевоенные годы, несмотря на трудности, у людей преобладали оптимистические настроения. Радость победы, надежды на лучшую жизнь, энтузиазм, счастье — все это было характерно для всего общества в то время.  Позже Олимпиада Андреевна устроилась на комбинат «Североникель», где проработала до 1986 года. «Так все и работала в одном месте. Ремстройгруппа была в ЖКО, Ремстройцех был на комбинате. Потом нас стали совмещать в Ремстройцех (ремонтностроительный). Сначала я работала там подсобником, а потом маляром. Я маляр самоучка. И отработала я на одном месте, а рассчиталась я, наверное, в 86- году. Юрка  с армии пришел в 86-ом году, все писал: «Мама, рассчитывайся, не работай больше».

Сейчас Олимпиада Андреевна на пенсии.

Приходится ей нелегко – пенсия маленькая, болеет часто. Но как верующий человек она не жалуется на жизнь, а радуется тому, что есть.