05.03.2007 | Нешкольная история

Как все начиналось. Часть 2

ИСТОРИЯ МОНЧЕГОРСКОГО ХРАМА ПРЕПОДОБНОГО ТРИФОНА ПЕЧЕНГСКОГО. РАБОТА ОДИННАДЦАТИКЛАССНИЦ ИЗ Г. МОНЧЕГОРСКА

АВТОРЫ

Алешинцева Мария, Никитина Татьяна, Уральцева Мария - на момент написания работы ученицы 11 класса гимназии № 1 г. Мончегорска Мурманской области.

Работа получила 3-ю премию на VII Всероссийском конкурсе Международного Мемориала "Человек в истории. Россия - XX век".

Научный руководитель - Е.А. Зубкова

АЛЕКСАНДРА ЕФИМОВНА МАЛАТИНА

Александра Ефимовна Малатина - человек удивительной судьбы. Родилась Александра Ефимовна в бедной деревенской семье, в 42-м была мобилизована в армию, а в 46-м приехала в Мончегорск.

Собираясь на встречу с Александрой Ефимовной, мы знали, что она  уже много лет не выходит из дома.

После перенесенного в 1989 году  перелома шейки бедра передвигалась, опираясь на костыли. Это была постоянная борьба с болью, преодоление болезни. Но узнав, что мы ищем людей, причастных к истории создания мончегорского храма, она согласилась с нами поговорить. Мы начинаем неторопливую беседу с расспросов о семье, о родителях, о том, как прошло детство.

«Ой, лет много мне.

В Вологодской области родилася, милушка, я в деревне Глухарево, район Кирилловский, вот бабка родилась где, в 22-ом году 22 марта.

Бабка старая, умирать пора. Я попала сюда после армии, в 42-м в армию призвали, потом с армии домой пришла. Дома немножко пожила, а потом и сюда приехала. Тут у нас много с Глухарева было знакомых, я сюда и приехала в 46-м году. В армию призвали из Глухарева».

Мы узнали, что Александра Ефимовна была на фронте и закончила войну в Германии, почти до Берлина дошла, и нам захотелось узнать подробности ее военной биографии, но на эту тему разговорить ее было нелегко.

Отвечала она не очень охотно. «Что вспоминать-то, что там  важного теперь…» Видимо годы службы были самыми трудными в её жизни и оставили в памяти женщины самые тяжелые воспоминания. В 1942 году Александра Ефимовна, как и многие девушки из Глухарёва была призвана в армию.  «Тогда брали много девок с нашей деревни, много девок было с Глухарева взято. Взяли в действительную армию в 1942 году. Нас мобилизовали, пришли повестки, взяли и все, да там, что в 42-м году мужчины-то все побитые. Нас просто взяли, так как мужиков брали, так и нас. Не то что там пошли сами. Сами не пошли никуда, нас просто взяли».

Сразу возникает вопрос, а как могли деревенские девчата заменить погибших мужчин, быть полезными на фронте?

Постой девушке, с четырехклассным образованием, знавшей только сельскую жизнь,  пришлось нелегко, ведь она  не знала и не умела делать ровным счетом  ничего, что должен знать и уметь солдат действующей армии. Но, несмотря на это, Александра Ефимовна выполняла все задания, следуя приказам командования, шла  туда, куда прикажут.

«Ничего не умели, Что делали? Учили в Вологде. В Вологде шесть месяцев, наверное, прожили, потом погнали кого куда.

Я тут в Вологде была еще сколько – то, а потом пошла, вот с маршалом Жуковым вместе. Куда Жуков пошел, я за им шла, до Берлина почти дошла, немножко не дошла, война кончилась».

Совсем молодой ещё девчонке, которой не исполнилось ещё и двадцати лет, довелось служить в зенитной артиллерии. Таких как она, молодых и не знавших ещё жизни, было много. Девчонки, которые едва научились держать в руках винтовку, автомат, шли на фронт – туда, куда пошлёт командование. «Да не знаю сколько, да не было, наверное, двадцати еще, осенью помню, брали. Побыли в Вологде, потом нас расселили кого куда, а стали продвигаться ближе на фронт туда, мы и пошли. В Вологде обучали шесть месяцев, обучали, как попало. Как винтовку держать, да этот вот пулемет собирали, разбирали, да так вот этот еще автомат. Да так ничего и не учили, а потом пошли и пошли, нас отправили кто куда».

Будучи ещё такой молодой, Александра Ефимовна тогда много повидала в жизни. Она прошла добрую часть Европы. «В Вологде побыла, потом в Латвии была, Украину прошла в Польше. После Польши в Германию попала».

Отвечая на вопрос, чем непосредственно она занималась на фронте, она лишь отнекивалась. «Да, что рассказывать про меня? Отступись ты, чего рассказывать-то. Скажу вот, где была и все. Да ничего не делали, так объект какой-то был, дак охраняли». И лишь после долгих уговоров, что это для меня очень важно, начинает рассказывать о своих фронтовых буднях. «Что там важного теперь. У нас батальон был сто шестой отдельный батальон. Большой был и все почти что, мужиков мало было, одни девки да бабы были, учительницы которые. Учительницы те быть может и добровольно ушли, Бог его знает, они же грамотные были. Грамотными тоже были, а так…надо тут соображать чего делаешь, а так чего. Учили нас, дак и то вот иной раз лейтенант скажет, лучше вот из деревни, которые девки, чем из городу. Да не-е не стреляли мы из зениток-то. Вот автомат от, ну когда училися стреляли, а так нет». Эти девушки порой даже не понимали обстановку на фронте, но усвоили твердо - приказы в армии выполняются неукоснительно:

«В общем,  поставят тебя вот в это место. Скажут вот стой, там несколько человек охраняли».

Тогда на фронте всем было тяжело. Но девушкам было особенно трудно и страшно. «Страшно было, я только думала, только бы убили да калекой не сделали. Насмерть так ничего, а не насмерть, то страшно было. Сколько вот, то на мине подорвутся, то ног нет, то рук нет, а жить то,  никуда не денешься. Нет ног, да и живут, вот со мной были вместе, обе на мине подорвались, так те хоть на смерть уже, ладно». Так постепенно Александра Ефимовна рассказывала о своих фронтовых буднях. «По часам ходили, караулили объекты. Был распорядок дня, сколько человек там было поставлено, дак ходили, день я пойду, потом другие». А какие объекты? Вы ведь даже не знали, что и охраняли? Задаем мы ей провокационный вопрос. «Как не знали, расписывались же в журнале, как не знали.  Охраняли, стояли, где там самолеты стоят, или где пожар, где чего, так передавали. Стояли, если что приключилось рядом, дак сообщить надо». «Использовать в военное время наблюдателем» - Такая запись стоит у нее в Военном билете. Мне трудно представить, что испытывала молодая девушка каждый день рискуя жизнью, если боялась уже не самой смерти, а остаться калекой на всю жизнь. «Еще как только светло, немцы так не топают, не так страшно, а как только стемнело, в деревянных колодках пойдут ходить, и страшно вот было где, ночью. Думаешь, вот сейчас стоишь, да скинут тебя».

Александра Ефимовна рассказывает о том, что вместе с ними на передовой было много штрафников, которые нередко портили им жизнь своими отчаянными выходками.

Из-за них девушке не раз приходилось рисковать жизнью. «Штрафников там было тут полно, целая куча. Штрафники, да всякие были, на передовой дак. Отчаянные, пришли, линию у нас забрали, мы пришли, линии у нас нету. Штрафники, они, милушко, были отчаянные» Однажды Александре Ефимовне пришлось, стоя на посту, даже выстрелить в одного из штрафников, но для нашей героини всё обошлось, так как действовала она согласно приказу. «Я так знаю, что они отчаянные ребята, а так то чего, мы ведь не общались с ими. Я знаю, что я когда стояла на посту, он на меня шел. Я говорю: «Стой, стрелять буду». А он говорит: «Стреляй, ты не умеешь стрелять».  Я стрельнула, из автомата, я, сколько ему пуль в ноги засадила, вот так вот сделала. Ушел, пополз туда, потом вызывали начальника, а мне чего. Меня не вызывали мне ничего не было. Я имела право выстрелить».

Наша героиня и другие девушки, что служили вместе с ней, боялись штрафников, понимая, что от них можно ожидать чего угодно, ведь этим людям терять было нечего. Она рассказывает ещё об одном приключившемся с ними случае. «Мы их побаивались. Один раз мы были одни в доме таком жилом, так они гранату бросили нам в окно. Я упала под койку, пришел лейтенант и говорит, вставай, а я автомат на койке оставила, а сама под койку, вот как сейчас помню, чего много ли лет было, еще ума то не было ничего. Хулиганили они, что они думаешь, щадили нас? Они тоже не щадили не очень, бросили гранату дак». Это были люди, не боявшиеся уже ничего и не подчинявшиеся порой приказам.

И, зачастую, своё жилище приходилось охранять не от немцев, а от своих же -  от штрафников.

Ещё одной бедой фронтовой жизни был голод. Очень часто девушкам приходилось жить, как говорится, на подножном корме, просить у местных жителей, а иногда и воровать.  «Как-то жили шесть дней, хлеба ни крошки у нас не было, ну куда идти, некуда идти, ни крошки нету хлеба. Потом привезли нам сухарей, дали по пять сухарей на шесть дней. Хватит, девки, живите. Нету пайка, на свой паек посадили, идите ищите».

Александра Ефимовна рассказывает о том, что для того, чтобы достать хоть немного еды, им нередко приходилось сдавать кровь. Причём сдавали её в больших количествах, а это, естественно, на пользу людей, к тому же голодных, не шло.

«Голодали, по пять дней голодом сидели. Пять дней, кровь ходили сдавали, дак покормили нас. Кто со стола встал, а кто и встать не мог. По бутылке вон брали из вены кровь, не то, что там сколько грамм, я помню вот такая бутылка была, дак по бутылке полной брали.

Встала я еще, а одна была, так и встать не могла со стола. Это было в Польше или Латвии, где-то на границе там было».  Но даже несмотря на голод, надо было нести караульную службу.

Александра Ефимовна очень часто подчеркивала, что приходилось самим доставать еду. Это нас удивило, расходилось с нашими привычными представлениями и рассказами, которые приходилось слышать от других.  «А почему вы все время продовольствие добывали? Вас, что не снабжали? Говорят, армия хорошо снабжалась» - спрашиваем мы у Александры Ефимовны. «Когда?» - восклицает она. «Это которые в тылу, а как мы на фронте жили, я тебе говорю пять дней без хлеба крошки, кровь ходили сдавали солдатам, там своим или не своим, чтобы нас накормили, да где там что там было? В окружении мы были, наверное, раза два. Дома, да вот во своей России, там может быть кормили, я не спорю, а в другом месте нигде ничего не давали». Вот как получается.

Не всегда объявленной официально версии можно верить. От непосредственного участника тех далёких событий мы узнаём, что дела с продовольствием обстояли совсем иначе, особенно с переходом границы.

Казалось бы, выживая в таких чудовищных условиях, женщина должна была обозлиться на всех и вся, винить людей в том, что произошло с ней, но нет. Не такой была Александра Ефимовна. Даже, тогда, голодая, она не потеряла чувство сострадания и милосердия, и всем чем могла, помогала людям. Даже тем, кого принято было считать врагами. Сердце ее не ожесточилось. Рассказывая, она вспоминает, как стояли они в маленьком немецком городке, (название вспомнить не могла) а по соседству жила молодая женщина с маленькой девочкой и больной старой матерью. «Вот как сейчас помню я, они жили за городом. Вот так ихний дом огорожен и наш огорожен, а дворик маленький такой, корова стояла». Местные жители бежали, бросив дома и хозяйства. По городку бродило много бесхозных коров «Коровушка зайдет туда и мычит, я хлеба кусок возьму, думаю, чего я пойду подою и ведро надоила. За раз ведро давала, вот такая корова. А тут девочка все ходила, годика полтора, может два. Принесет такой кувшинчик и просит так. Не говорит по русскому, а так я вижу, что просит, я налью. Вдруг лейтенант Мостовой приехал. Он мне: «Ты чего, а как наших детей кормили». А я: «Товарищ лейтенант, посмотри девочка маленькая, она же пить хочет, у их же все, наши то все отобрали, и картошку и все вытащили». У  их ничего не осталося, а девочка малюсенькая такая, мне так жалко ее, я говорю, иди, я тебе налью. Я ходила к девочке, у них бабушка больная лежала, матери дак, тоже чего-нибудь снесу. Буханку хлеба возьму, ну и стащу туда к этой бабке, думаю ладно. А я спросила, а где вы то были, все то уехали, дома то пустые, а вы то где были. Она сказала, что богатые все уехали, милушка, а бедные, вот тут остались».

Александра Ефимовна с грустью отмечает общие черты жизни простых людей, как русских, так и немцев. Эти сельские жители близки ей по духу, ведь она сама из деревни, много видела горя и страданий.

«Ну а мне так жалко стало (девочку и ее мать с бабушкой). Он на меня, лейтенант Мостовой, я говорю: (про себя) «Наплевать, ори, поорешь, да перестанешь». На мне далеко не уедешь. Я чего, классов мало кончила, когда как, а иной раз: «Орите, сколько хотите». Орал, зачем немцев подкармливала, а я ему: «Нельзя так, товарищ, лейтенант». А девочка вот такая, маленькая, может годика   два, может полтора, больше не было ей. Она же хочет поести, голодная, я говорю матери: «Картошки то у вас есть? А она: «Нет, у нас все забрали». Мать по-русски понимала. Я по-немецки тоже понимала много слов. Она хорошая была женщина, молодая, а мать то старенькая, болела, матери нечего поести, с голоду, наверное, лежала тоже. Как у нас в войну, сколько умерло людей с голоду, так и там». Ей, простой деревенской женщине было жаль всех – независимо от того, русские это были или немцы. Кроме того, женщина понимала, что эти простые люди не виноваты в гибели людей, что они такие же несчастные жертвы войны.

Можно сказать, что Александре Ефимовне повезло – с войны она вернулась целой и невредимой, и сейчас она неохотно  вспоминает о тех страшных годах. «Случаи были, когда на Польшу приехали на границу, тут нас тоже бомбили. Так вот в лес уйдем, пока это бомбят, слезали все по низу, а потом опять на вагон, только поедем, опять нас хлопают. Я не хочу больше воевать. Не надо никакой войны, ничего не надо». Конечно, ей, молодой и неопытной девчонке пришлось тогда несладко. Голод, постоянный страх остаться калекой – всё это оставило глубокий отпечаток в её памяти.

Александра Ефимовна рассказывала нам о своей фронтовой жизни, не скрывая никаких подробностей. Многие, говорит она, молчали о всех ужасах войны не рассказывали потому, что боялись. «Боятся и не говорят. Может кто-то боялся и не говорил раньше. А кто ее знает можно или не можно сейчас говорить. Я дак все говорю, правда, дак правда и есть».

В 46-м наша героиня оказалась в Мончегорске. Много вологодских девчат приехало на Север. Не от лучшей жизни покидали они родные деревни, в Вологдской области люди в деревнях умирали от голода, там в 46-м, 47-м послевоенных годах было голоднее, чем в войну.

Но здесь, в Мончегорске уже в послевоенное время, её жизнь тоже нельзя было назвать лёгкой. «А в Мончегорске вы кем работали?» – спрашиваем мы.

«Помощником машиниста.

Наверное, я года тридцать два или больше я на паровозе проработала, ну и лет одиннадцать на тепловозе проработала. А вот потом на тепловозе одиннадцать лет проработала, да и ушла, надоело все, мазута да тяжело было.

Долго работала с 46-го года, да армия, досталося бабке. Приду домой, знаешь, а руки, милка…приду в душ мыться, и руки к верху не подымаются, до чего угля накидаюсь бывало. Да уголь, уголь в топку, да топку почисть надо, да машину вытереть надо, машину помазать, да сдать, чтобы чисто было». После наша героиня стала работать уже на тепловозе – стало полегче. «Ну тут-то чего, чисто было, в топку кидать не надо».

Сейчас бабушка на пенсии, на заслуженном отдыхе. Пенсию получает большую.

У Александры Ефимовны есть сын, у которого отношения с матерью не складываются. Есть ещё и внучка, которая бабушку очень любит. На неё Александра Ефимовна возлагает большие надежды и говорит, что живёт теперь на белом свете лишь для того, чтобы помочь внучке встать на ноги.

ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА КОРОТКОВА

С Любовью Михайловной нам посоветовал побеседовать иеродиакон нашего кафедрального собора.

Любовь Михайловна Короткова была одной из тех, кто помогал в строительстве храма.

Она очень тепло нас приняла и, не задавая лишних вопросов, сразу стала рассказывать о себе, о своей трудной жизни и о том, как она обрела веру и пришла в храм. В строительстве Любовь Михайловна почти не участвовала – возраст не тот (ей сейчас 84 года), да и в храм она стала ходить, когда основную работу уже сделали и приводили в порядок. Но некоторую помощь она тоже оказывала. «Я тоже в строительстве не участвовала, когда из этого дома делали храм. Когда отстраивали до конца не только храм, но и где сейчас Владыка приезжает, дом купили, и его немножко ремонтировали, приводили в порядок, у старого храма надо было покрывать железом кровлю. Так мы с одной Анной Васильевной эти листы железные там в том дворе, в сарайке сначала покрывали олифой с тем, чтобы потом на него краска ложилась и не ржавела бы. Вот единственная работа, которую я там делала, больше я там не делала ничего. Не молодая уже была, да и все старенькие, молодых то почти не было, все старенькие работали». Но всё это было уже в 1989-м году, когда официально разрешили православие, стали открываться храмы, а до этого Любовь Михайловна не ходила в церковь, так как жила в тяжёлые годы гонений, 68 лет прошли без Бога.

Расспросили Любовь Михайловну о родителях и о том, как прошло ее детство.

Жили они около Вологды. Было семь человек детей, но четыре мальчика умерли.

«Семья у нас была небогатая, имели всё самое необходимое, много трудились и всё делали своими руками». Мама и дедушка (папин отец) вдвоём выстроили дом. «Они построили сами двухэтажный, размеру колоссального дом. Всё сами нарубили – весь лес, всё сами вывезли, всё ошкурили, очень большой дом был. Внизу, я даже не знаю, очень большая была кухня, ну наверное, кухня была такая, как вот эти наши обе, нет, больше, чем если обе эти комнаты соединить, очень большая, и печка была русская большая, и с другой стороны лежанка была, а в ту сторону была комната ещё от лежанки, лежанка была в другой комнате, а топилась из этой же комнаты и на втором этаже было четыре больших спальни, два зала больших и гостиная. И ещё выше пристройка была – три маленьких горенки таких было, мезонинчики такие маленькие с балкончиками…. В то время у нас довольно огород хороший был, большой, сад приличный был".

По рассказам представляется картина, благополучной, зажиточной жизни большой семьи, главным достоянием которой был дом, который они построили своими силами.

Достаток был результатом упорного каждодневного труда. Хозяйство держали небольшое.  «Были овцы, но всего одна корова. Только чтобы она молока давала напиться, даже масло покупали» Любовь Михайловна сказала, что некоторые люди держали по двадцать – по тридцать коров, а их семье одной было мало.

Но у отца было увлечение и особая страсть к лошадям с этого-то и начались их беды. Он имел двух элитных коней:

«Рысак был большой – Ордак его звали, и Найда была очень красивая, такого золотого цвета, чёрный хвост, чёрная грива изумительная и такая белая звёздочка на лбу <…> Папа мой был маленько ненормальный в этом отношении. Он в Питер даже ездил (у нас там квартира была, оттуда нас и выгнали). Ничего. И вот из-за этих-то лошадей нас, собственно, и выгнали. Нас бы не выгнали никогда, если бы не эти кони». Раскулачивание семьи началось с того, что в 1929-м году лошадей у них забрали, сначала не отняли ничего кроме коней. Так отца Любови Михайловны из-за его увлечения  надолго посадили в тюрьму в Петербурге. Потом отправили в другую тюрьму, а затем на пять лет на строительство железной дороги около Сыктывкара. «У него пальцы были три обмороженные на руке, и на правой ноге четыре отняты пальца, один только был. Обмороженный весь был. Вот, накатался на этих лошадках, так и пострадал».

Подробностей о ссылке отца Любовь Михайловна тогда ещё не знала, родители не рассказывали, но видела, как он изменился за это время, как много ему пришлось пережить.

Порадоваться и пожить всем вместе в новом  доме не удалось, после ареста отца семью из дома выселили. «А когда папу забрали, нас всех из дома выгнали, никого не оставили там, скот забрали, всё, одну только корову нам оставили, всё забрали.

«Когда нас выгнали, этот дом стал сельсоветом, он ещё до конца не достроенным даже был. В колхоз нас не взяли (колхозы тогда уже начали организовываться), потому что мы негодные, тем не менее, работать нас заставляли, если идёт нарядчик, он всех забирает, в том числе и меня, я ещё двенадцатилетняя была, а меня уже гоняли лён дёргать». Казалось бы, отца посадили, наказали, но клеймо «негодные» теперь стояло на всей семье, в том числе и на детях,  которые не могли сделать ещё ничего плохого в силу своего возраста. Но, тем не менее, расплачивались все. 

Можно сказать, что отцу Любови Михайловны в какой-то степени повезло, ведь многие вообще не возвращались домой.

После лагеря его отправили на поселение, и они оказались в Мончегорске – тоже, по сути, в ссылке, но одно радовало - семья опять была вместе.

«Мы вот сюда приехали в 35-м году. Папа, значит, отсидел свой срок, его выпустили. Но ему разрешили жить либо в Сыктывкаре самом, либо в Мурманске, либо в Коле, либо в Мончегорске, который только начинал строиться. Но папа подумал-подумал, где скрыться проще всего с детьми, в Мончегорске. Пробыл он год в Мурманске, а у него старинное дореволюционное образование – по образованию он бухгалтер, экономическое училище окончил. И он устроился, даже не знаю где, но он целый год работал в Мурманске бухгалтером». Найти работу, имея такую сомнительную биографию – тоже большое везение. Когда отец Любови Михайловны приехал в Мончегорск, их с двумя сёстрами и матерью заставили ехать к нему по месту его ссылки. «Папа, значит, когда сюда приехал,  нам, письмо написали в сельсовет, что папа тут живёт, и из милиции тоже написали, что семья сюда должна приехать к папе. Так нас с милиционером сюда везли. Как врагов народа».

Путь на север был долгим и трудным. «И везли я даже не знаю, как, и по Беломор-каналу, ещё не отстроенный был до конца, и высадили в Зашейке, потом на лошадях везли до ст. Имандры, в Имандре посадили на бот. Страшный дождь был в августе. Кое-как доехали, папа нас встретил, и в палатку.   А нас привезли без вещей и без одежды – не разрешили ничего взять, хоть у нас и было всё, пока нас не выгнали. Вот тут этот год самый первый был очень трудный. У папы ничего не было, хоть он и зарабатывал прилично». Людям и так приходилось несладко, ведь нужно было срываться со старого обжитого места, ехать в неизвестность, и не в теплые края, а на Север в ссылку. Но и этого наказания, по мнению власти,  было мало. Чтобы ещё больше усложнить людям жизнь, семье запретили брать с собой даже самые необходимые вещи. «Пока не стали у нас вывозить всё из квартиры, кое-что к тёте мы перенесли – постельное бельё, всякие какие-то одеяльца, одёжки свои, немножко всё-таки успели вынести. Если бы нам разрешили всё это взять, мы бы так не бедствовали, но пришлось тяжко, потому что пришлось ехать в том, что на себе было летом, я в сандаликах приехала и сестра тоже, не было больше ничего».

Всё приходилось начинать с нуля, с пустого места, совершенно без вещей и одежды.

Но делать нечего, надо жить, хотя первые годы жизни оказались очень трудными. Родители Любови Михайловны не отчаивались – всегда находились люди, которые помогали семье. «Вот когда нас сюда привезли, с мира, говорят, по нитке – голому рубашка, а мы так первый год и жили. Этот год, конечно, был очень трудный. Папа работал в две смены на руднике в бухгалтерии. В первую смену он работал как заместитель главного бухгалтера, а во вторую расчётчиком – cчетоводом. Приходил домой в половине первого или в двенадцать часов с рудника. Это ведь лес всё был, здесь ведь даже просеки не было по Металлургов (проспект), это был дивный лес, сколько здесь было всего: зверья, ягод – вы себе не представляете». Отец работал за двоих, чтобы прокормить семью, поэтому дети его почти не видели.  Жили в плохих условиях – сначала в палатке, а затем  в тесном бараке. «А поселили нас не просто в барак, на сорок восемь человек – такая палатка была, два уголка, один какой-то тряпкой отгорожен и другой тоже, там ещё одна семья – тоже сосланные были, и наша семья».

Соседи по бараку были тоже сосланными. Здесь были люди из разных городов Советского Союза. «А все остальные – сосланные из Ленинграда проститутки. Не спрячешься никуда, Бог знает, чего там насмотрелись, но они были очень сердобольные, спаси их всех до единой, Господи».

Здесь, в бараке, жили люди из разных мест, разные по происхождению. Но их объединяло одно, они были ссыльными спецпереселенцами. Значит, виноваты, и их за это сослали на окраину страны.  Правда, как правило, власть не всегда им объясняла, в чем их вина. Сталинский террор набирал свою силу, в мясорубку репрессий попала и семья Любови Михайловны.

С выявлением месторождений полезных ископаемых в Мурманском округе Ленинградской области с конца 1929 года начинается большое хозяйственное и промышленное строительство. Тяжелые климатические условия и грандиозность намеченных планов обрекали наш, малонаселенный тогда край на использование принудительного труда. По данным музея Истории города на стороительстве города Мончегорска и комбината «Североникель» работали 1707 спецпереселенцев. Центр города Мончегорска в 1938 году составлял трудпоселок №5 отдела спецпоселений УНКВД Мурманской области, в котором проживала 241 семья в количестве 2409 человек.

В отличие от вольнонаемных работников спецпереселенцы были ограничены в передвижении, не получали полярных надбавок, не имели права выбирать место работы. Жили в нечеловеческих условиях.

Но эти люди, несмотря на то, что сами испытывали лишения, помогали друг другу, делились последним. «Они простыни нам дали, и кто чего умел делать, какие-то нам одёжки наделали, и посуду где-то насобирали, принесли сковородки немножко, кастрюльки – можно было готовить. Еду тоже не приходилось выбирать – готовили всё самое дешёвое.  Кроме того, кормил лес, ведь вокруг было много грибов  ягод, которые собирали и готовили.

Потом семью переселили на Сопчу. Там жили они в маленьких комнатках, очень, холодных.

«Потом нас переселили на Сопчу к весне. Там построили три барака деревянных и несколько шалманов, так называемых. Это не очень толстые деревья берут, ставят один напротив другого ошкуренные, потом через метр ещё так же по контуру как дом будет стоять. С одной стороны обшиты этим тёсом и с другой неструганный, ничего этот тёс, а между ними засыпаны опилками, много же очень всего было, и опилок много, засыпали опилками, а потом поколачивали. Вот это дома наши были - шалманы, а внутри немножко клетушки настроенные, с одной стороны узенький, восемьдесят сантиметров коридорчик и такие узенькие двери в комнатки, и в комнатке нары, и на втором этаже. Мы с сестрой имели такую комнатку с Капитолиной и папа с мамой, и почти год мы в этих комнатах жили. В новом жилище было просторнее, но здесь было очень холодно, однажды во сне она даже примёрзла к стене. Несмотря на все трудности жизни, и здесь, в Мончегорске дети продолжали ходить в школу. Позже семью вновь переселили на новое место – в  малюсенькую комнатку. Приехала ещё и старшая сестра Любови Михайловны, так что теперь им приходилось ютиться здесь впятером.

Здесь наша героиня впервые увидела, как её мать молится, точнее, тогда она ещё не понимала, что происходит – узнала позже. Тогда мать не объяснила ей, что делала – боялась.

«Я другой раз проснусь – беспокойно спала всегда – смотрю, мама почему-то на коленях стоит. Мне кажется, говорит мамочка, да у тебя вон и у папы одеяльце сползло, простудитесь на полу-то, поправляю. Оказывается, молились, а нас не учили – боялись».Уже позже Любовь Михайловна узнала, что её родители были – глубоко верующими людьми. Детей своих они тоже хотели воспитать в вере, но не делали этого, потому что очень боялись преследований широко распространённых в то время.

Тогда же она узнала и о жизни отца в лагере на строительстве железной дороги в Сыктывкаре. «Когда мама парализованная была, шесть с половиной месяцев лежала, я у неё спросила: «Почему ты нас не научила вере?» Она отвечает: «Знаешь, мы с папой много на эту тему говорили и знали, что надо бы вас учить, но так боялись. Папа когда один жил, нарассказывал, как он там настрадался, когда строили эту дорогу: и голодные были, и хулиганы ещё отнимали пайку, и эти двести граммов хлеба дадут, да ещё отнимут, и варили головы из солёной трески – такой супчик. Два раза такой супчик давали за весь день и две кружки воды на день. «Страшно» - ну, в общем, говорит - «страшно было». И на моей памяти это было, поэтому маму понимала, что если узнают, что вы молитесь, а тогда всех наказывали, кто молится, сразу же отправляли куда-нибудь или в ссылку или в другое место. И мы боялись, что папу в одно место отправят, меня в другое, а вас в детский дом. А детские дома сейчас отвратительные, а тогда те, кто были враги народа – это передать нельзя, что там было, как издевались, и как плохо им там было. Мы очень беспокоились и боялись за это, поэтому и не учили». Официально в нашей стране провозглашалась свобода вероисповедания, но на деле всё было иначе. И люди знали это, видели, что происходит вокруг, и боялись, особенно те, кто уже пострадал от властей. 

Только спустя многие годы, когда гонения стали не столь сильными, и давление ослабло, мама стала водить Любовь Михайловну в храм, приезжая в Москву, но и тут была очень осторожна.

Родители заботились о том, чтобы дать детям образование и где бы они ни жили, в любых обстоятельствах водили детей в школу. Радостным событием для Любы и всех детей  в городе было открытие первой каменной школы в поселке Монча, которой присвоили № 1 (южный район города, сейчас это спортивная школа). Любовь Михайловна помнит, как намечали просеку для  главного проспекта им. Жданова (ныне Металлургов), который сейчас является украшением города, первые дома на Стороительной улице. С юмором и теплотой вспоминает она учителей, любимые предметы. «А потом вот уже стали мы подрастать. В пионерах я была, каялась, была комсомолкой, вступила в комсомол. Вообще, удивительно было услышать то, что дочь врага народа запросто, как и все остальные дети, училась в школе, стала пионеркой, а потом ещё и вступила в комсомол. Но ведь большинство Любиных одноклассников были детьми ссыльных спецпереселенцев, все жили в одинаковых бараках, радовались каждому новому дому, улице, верили, что их ждет светлое будущее в городе, который строили их родители, насильно свезенные из разных областей России. Воистину история нашего города сплетена из судеб этих в большинстве случаев ни в чем не повинных людей, попавших в кровавую мясорубку репрессий.

Когда началась война, всю их семью эвакуировали. «Началась война, и нас отправили вместе с родителями в эвакуацию. Там я работала на метеорологической станции – немножко училась этому, поэтому взяли туда».

Все вещи потерялись в дороге. Поэтому пришлось начинать всё заново. Потеря багажа воспринималась, как несчастье не потому, что потерянные вещи были особо дорогими и ценными, а потому, что они были необходимы. Ведь ничего другого не было, и достать было негде.  Поэтому тогда это казалось бедой. И именно поэтому жизнь в первые годы эвакуации была особенно тяжёлой. «Поэтому первые годы войны очень трудно жили,   и мама сказала: «Вот, хоть мы и сами заработали это и не украли, так Богу угодно, не жалейте. Было и опять будет». Эта фраза характеризует мать Любови Михайловны как глубоко верующую женщину, ведь для верующего человека недопустимо впадать в уныние – это грех. «И, правда, стали все работать, хорошо зарабатывать, сравнительно. Много, правда, и работали. Раньше полдвенадцатого домой не приходили, на двух работах работали.  На одной отработаем, прибежим, мама не работала – нас чем-нибудь накормит, и побежим. Вкалывали, будь здоров»

Из эвакуации все вернулись в Мончегорск. Жизнь постепенно налаживалась. «У меня  муж был коммунист, очень хороший человек, не потому, что мой муж. И сейчас в институте его всё вспоминают. Три директора было – до сих пор его вспоминают -  вот, был бы Сергей Васильевич».

Муж Любови Михайловны, Сергей Васильевич Коротков, был много лет директором филиала института Гипроникель (Государственный институт проектирования никелевой промышленности). Личная жизнь Любови Михайловны сложилась  удачно, ни в чем не испытывали нужды  «А тут уже у всех квартиры, у всех мебель. Я дрожала, посуду надо, страшно любила, и серебро, и хрусталь был хороший». Рассказывает и добавляет: «Слава Богу, ничего нет – всё раздарила». Работали много, но и отдыхали хорошо. «Вкалывали будь здоров. Но мы и отдыхали хорошо. Ездили в Болгарию, очень там хорошо отдыхали, много раз ездили. А когда внук родился, с этим было кончено. Сначала я уеду на дачу в мае на папину в Москву. Дальше с Сергеем в Крым часто, в пансионат «Донбасс» путёвки покупали».

Типичная советская семья номенклатурного работника. Но такой хороший достаток, был не у всех, так как путевки в основном распределялись между руководящими работниками местного уровня. Всё это стало возможным благодаря должности, занимаемой мужем Любови Михайловны, дело в том, что такой отдых на «Золотых песках» в Болгарии был доступен не всем не только и не столько из-за стоимости, а потому, что не у всех была возможность достать путевку. К каждой номенклатурной должности прилагались определенные льготы и привилегии, которые были недоступны большинству населения. Квартира, посуда, мебель, путевки в санаторий, это своеобразный эталон благополучия советских людей, но, как правило, для хорошо оплачиваемых и для советских руководителей местного уровня.

Друзья и знакомые всегда восхищались семьёй Коротковых, говорили, что эта пара – директор Гипроникеля Сергей Васильевич и его жена -  прекрасно смотрелась вместе.

Любовь Михайловна по признанию многих, была первой красавица города – этой парой нельзя было не любоваться. Но и этой радости пришёл конец – умер муж в 1989 году. Любовь Михайловна осталась одна.

Каждый день, как на работу, она спешила на кладбище – на могилку Сергея Васильевича. К этому времени она уже ходила в храм, когда была в отпуске, знала некоторые молитвы. Это, наверное, и помогло Любови Михайловне не впасть в уныние. Скорбь была сильной, но о Боге  Любовь Михайловна не забывала и не отчаивалась.

Это уже 1989 год,  весь мир отмечал тысячелетие крещения Руси в 988 г. Святым князем Владимиром. Свобода совести лишь провозглашалась Конституцией, а в реальной жизни ее не было.

«А вот муж когда умер, храма ещё не было, но разговоры уже были, что нам выделили какой-то барак.

Но я каждый Божий день ходила,  независимо – дождь идёт, снег, мороз тридцать градусов. Я как на работу – на кладбище. Молитвы мало какие знала, те, которые об упокоении – не знала почти ничего совсем, только знала упокой, Господи, душу такого-то раба. Вот иду и твержу, иду и твержу эту молитву. Отче наш почитаю, Богородицу почитаю, Ангела Хранителя  - и опять Упокой Господи душу усопшего раба Сергия. Иду, иду – приду туда». Вера давала опору в жизни в трудные минуты, помогала пережить горе.

По словам Любови Михайловны, никакого участия в строительстве храма, когда оно только началось, она не принимала. «Потом зимой, почти весной уже стали говорить, что строится храм». Но на самом деле её вклад в это святое дело был немалым.

Она красила крышу, носила еду, старалась всячески помочь и быть полезной. Рассказывала, что носила она самую вкусную и дорогую еду в храм, независимо от того, пост был или нет, приносила и мясо, и торты, ничего ещё об этом не зная.

«В две руки наберу, ничего не знаю. Великий пост, а я в одной руке большущий торт закажу специально на полтора килограмма, в другой – пироги слоёные с мясом, с брусникой, с изюмом, кусок буженины, колбаса целая, ещё чего-нибудь, рыба, чего совершенно нельзя». Но люди знающие не винили Любовь Михайловну ни в чём, относились к ней с пониманием. Они ей всячески помогали, и со временем наша героиня всему научилась. Искренне рассказывает Любовь Михайловна, что толком и не знала, как нужно посты соблюдать, как молиться, как вести себя в церкви. Не каждый, так чистосердечно, подтрунивая над собой, будет рассказывать, как к ней приходило понимание, как надо вести себя в церкви, ведь ее этому не учили.

Сейчас Любовь Михайловна старается ходить на литургию каждое воскресенье, но по болезни иногда пропускает.

Почти всегда бывает на Архиерейском богослужении. Дома у неё много икон и духовных книг, многие из них подарены батюшками и прихожанами.