15.08.2005 | Просто так

Вечер на Витебском вокзале

Почти мемуары о Викторе Кривулине, которого нет с нами уже пять лет

Это была очень волнующая поездка – еще бы, мне предстояло встретиться с цветом «питерских», а питерские тогда были круче «московских», среди которых я тогда… что? Тусовалась? Это будет неверное определение. Это была не тусовка – жизнь. Узнавание, бесконечное узнавание нового мира, чтения, квартирные выставки, семинары, прогулки по летней пустой Москве, напряженный поиск своего пути и мгновенное распознавание «своих», какие-то мгновенно возникающие связи – дружеские, любовные… «Своих», к счастью, было много, так что «чужие» и наружная жизнь почти и не замечались. Повзрослев, я поняла, что все это и называлось громоздко «внутренняя эмиграция».

Витя Кривулин с одной стороны был типично питерский – ну как же, поэт, издатель, знаменитый журнал «37», духовностью и кошками пропахла его комната в огромной коммуналке (потом, много позже, он эту коммуналку выкупит, поселится в ней с очередной - пятой? шестой? – женой, и не будет знать, что делать с этими огромными пространствами, но духовности и кошек там по-прежнему будет навалом). А с другой - он был самый живой, живее многих «московских», которых отличала неумеренная, пожалуй, живость и жовиальность даже.

И то, что он, в сущности, калека – после детского полиемиелита у него почти не ходили ноги, ковылял на костылях – вот это просто выветривалось из сознания. И как-то сразу, с первой минуты знакомства было понятно, что дружить с ним будет легко и интересно. Еще для меня всегда важно, чтоб человек был – простой. Вот в этом сочетании простоты и энергетической привлекательности, думаю, и был Витин особый секрет.

У нас с ним быстро обнаружился один общий интерес – я люблю стиль модерн, он тоже его любитель, и вот мы договорились, что он меня поводит по таким специальным ленинградским местам, где югенштиль представлен во всей красе. Ну, «поводит» - это громко сказано. («Витя, схромай за чайником!» - говорила обычно его вторая жена Таня Горичева, посылая мужа в опасное и долгое путешествие на коммунальную кухню)

Я зашла за ним, мы поймали такси и отправились на витебский вокзал, источник ар-нуво. Натурально, в ресторан.

Была в советские времена такая манера – если не было свободного столика (а его не было никогда и нигде), то нормально считалось подсаживать к другим людям. Вот нас и подсадили к какой-то парочке. Уже на третьей рюмке мы желали им дальнейшего семейного счастья (они справляли что-то вроде пятилетия свадьбы), а на пятой стали этим людям почти родственниками. Ну и как положено, родственники стали уговаривать нас не переться в ночи сквозь метель, а заночевать у них. Они нас полюбили как родных – не только по причине совместного распития спиртных напитков. Говорю же, в Вите была какая-то притягательная сила, безотказно действующая на всех людей без исключения.

Тут надо сделать отступление – в Питере я всегда останавливалась у маминой подруги, коренной ленинградки, проживающей в спальном районе с мужем и неказистой дочерью. Татьяна была породистая, красивая, властная, но уже сильно пожеваная жизнью. Семья среднестатистическая – бедная. Как все бедные люди, они боялись, что их ограбят. На двери куча замков. И еще один такой специальный замок, Татьяна мне объясняла минут 15, как его надо открывать – такой он был хитрый, замок этот, а ключ еще хитрее. А телефона у них не было. И я ей сказала, что встречусь с друзьями, а ночевать приеду к ним. И чтоб она не волновалась – я приеду обязательно. И вот сейчас, в ресторане Витебского вокзала, в моем пьяном мозгу то и дело вспыхивали буквы МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАРЕС – ночевать надо вернуться на ул. Орджоникидзе.

А тем временем ресторанная закуска уже вся съедена, водка выпита, и каким-то непостижимым образом мы вдруг очутились у нашей парочки в гостях, допивать – они жили неподалеку. Валера – муж – пил самогон из мутной бутылки и все говорил, что вот он нас щас запросто подбросит куда нам надо, вон его Камаз во дворе стоит. А потом сразу уснул, даже не дожевал огурец.

Следующий кадр: 2 часа ночи, мы стоим с Витей среди метели. Как-то темно не по-городскому, просто непроглядная пугающая чернота без всякого намека на свет и цивилизацию, мы пытаемся куда-то идти, Витя падает. В той степи глухой замерзал ямщик.

Следующий кадр: мы кого-то поймали, чуть не трактор, до Витиной коммуналки ехать минут 10, но у меня в в голове огненные буквы. И пьяное братство разрушить не могу, да и отправить то и дело падающего Витю в ночь неизвестно с кем – нет, нельзя. И мы едем в спальный район. К Татьяне и ее среднестатистической семье. Я весела и рада: все устроилось отлично, никто не замерзнет в эту нечеловеческую пургу, никого не заметет метелью! Море по колено, свежа и бодра, вхожу я в гулкий подъезд, тяну за собой падающего Витю.

Сцена четвертая. Я с ключом в руке, замок не поддается. Витя под странным углом кротко дремлет у стены. Черт его знает, как его вставлять, ключ этот! Так он ваще намертво застрял… Нет, вроде вот поддается… Опять застрял! И вот в течение получаса я делаю вращательно-поступательные движения, внутри замка все громко, на весь подъезд, скрежещет, но дверь не открывается.

Сцена шестая. Внезапно дверь распахивается! В узеньком коридорчике, как в сказке про Репку, которую смотришь в перевернутый бинокль: Татьяна в халате, зевающий муж в очках и где-то в неправдоподобной, не по размеру квартирки, глубине - дочь с серьезным лицом.

Я мгновенно трезвею. Ужас сковывает мое лицо и я, не успев еще переключить пьяное выражение на катастрофическое, игриво заявляю: «Я не одна!». Отступаю в сторону, подталкиваю к порогу Витю, он этот порог переступает, и сию же секундочку падает, растянувшись строго по длине коридора. Падает он умело, привык уже, и еще успевает пробормотать: «Называется, любовника привела»…

Масштаб бедствия я оценила мгновенно, засуетилась, стала что-то объяснять, достала откуда-то из глубин раскладушку, да вы не беспокойтесь, да ему б только до утра, и белья не надо, да вы идите спать, да я сама… Ужас.

И весь следующий день я провела с ними, с Татьяной и ее семьей. Чтобы загладить это происшествие, рассказывала, какие у меня талантливые друзья, все сплошь художники да поэты, отвечала на их простые вопросы, и чувствовала: не складывается, никак не складывается картина мира… Татьяна год как умерла, предварительно сломав жизнь своей неказистой дочери. На вечер, посвященный памяти Кривулина, пришло много народа.