18.01.2007 | Архив "Итогов" / Город

Кусочки планеты

Мы привыкли видеть Москву из окон троллейбусов, сквозь витрины магазинов. Такова ли она, если взглянуть на нее с воздуха

Разглядеть ли с птичьего полета переулки, углы, дворы, скамейки, которые есть судьба? Те кусочки планеты, за которые уцепилась твоя жизнь.

С ними навсегда связаны сделавшие тебя миги - не выстраданные вердикты, не решения путем и надолго (страшные слова: "обмозговать", "потолковать"), а мимолетности - их только и вспоминаешь, они только и оказываются важны. Тут торжествует принцип не Гете, а скорее Бродского: "Остановись, мгновенье, ты не столь прекрасно, сколько ты неповторимо". Такими конфетти усыпана Москва, и чем пустяковее - тем дороже.

Разглядеть ли с безнадежной высоты возраста то, что для тебя этот город? Патриаршие пруды, в те времена Пионерские, где примерзал к стальным поручням, но не ушел и не отпустил домой, пока не объяснились.

Переулки Замоскворечья, особенно тот, с остатками Марфо-Мариинской обители, куда исчезла на постриг героиня бунинского "Чистого понедельника". Петровские ворота, где снимал комнату, и каждый день шел - по Высоцкому - "у соседей пир горой", у всех тридцати трех соседей, и мы сообща выпили весь портвейн в магазине "Рыба" напротив нынешнего бронзового певца в позе делающего зарядку: "Вдох глубокий, руки шире...". Святопименовский храм в Новых Воротниках в Сущеве, возле которого в престольный праздник гарцевала конная милиция, придавая тревожной торжественности событию. Весенние арбатские дворы, где до сих пор - но уже без надежд и оснований - возбуждаешься по формуле Окуджавы: "Из каждого окошка, где музыка слышна, такие мне удачи открывались..."

Здравого смысла хватает на то, чтобы понять: больше всего на свете меняешься ты сам. Но сильно переменился и город.

Показываю знакомым - москвичам тоже - фотографию, с просьбой определить страну и место. Сквер, белые столики с пивным именем на красных зонтиках, темно-серые стены с рекламой. Ответы какие угодно, кроме единственно правильного: на моем снимке - Пушкинская площадь.

Речь вовсе не о потере Москвой того, что принято называть индивидуальностью: лицо преображается. Тысячи квадратных метров рекламы заменили рекламу прежнюю, некоммерческую, которой было не меньше, и повелительный пафос тот же, правда, слова другие: не "крепи", а "купи". Несколько сотен тонн штукатурки и краски вывели в свет дома примечательно московские, о каких и не подозревали: кремовые, салатные, розоватые и прочих пастельных тонов дворянские и купеческие особняки. Как и прежде, по-московски неухожены парадные и мостовые, но хоть видна мойдодыровская тенденция, и понятно, что умыться и причесаться проще, чем купить новые ботинки.

Вместе с общегородским лицом стали красивее и отдельные лица: у уличной толпы смягчается знаменитое озабоченно-недоброжелательное выражение.

Даже у продавщиц сменилась интонация: вместо привычной агрессивно-враждебной - устало-снисходительная. Не "Вас много, я одна", а "Как странно. Неужели не ясно, что человек занят?"

Что до неизменности, простор и климат - герои бытия. Главный москвич - все еще Цельсий. В Москву противопоказано приезжать зимой - слишком уж разителен перепад. Париж на все сезоны один: чем выше цивилизация, тем меньше зависимость от природы. В зимней Москве после пяти часов тускло и на главной улице, а шаг вправо-влево - и погружаешься в серую сырость, отчетливо различая неблагозвучие слогов в имени: Мос-ква. Пастораль, зелень, лепнина, купола - эти летние козыри с сокращением дня сходят на нет. В декабре Москва - город третьего мира, в июне - первого разряда.

Уровень города определяется его темпом и ритмом. Москва орудует, как снегоуборочная машина - гребет, затягивает, крутит, швыряет, и противиться нет ни возможности, ни - что еще важнее - охоты. Правда, вдруг возникает мысль: может, к машине забыли подогнать грузовик? Полет оборачивается каруселью; но иллюзия движения так велика, что она - уже и есть само движение.

Бешеная пульсация Москвы преодолевает непомерные площади, нечеловеческие дистанции, не для людей проложенные проспекты  - словно площадь пересекается с площадью, а не улица с улицей. Почему никогда не испытываешь такого чувства неуюта в Нью-Йорке и часто - в Москве? Москва втрое ниже, но втрое шире - в этом дело. Человек - существо горизонтали, а не вертикали. Прохожий глядит не вверх, а вперед и по сторонам. Уют есть соразмерность, и в городе неуютно, когда взгляду не во что упереться. Где-нибудь на Зубовском бульваре пешеходу так легко ощутить свое ничтожество.

К счастью, есть другая Москва, и ее все больше - полузабытая старая, полупонятная новая.

Иная Москва выходит наружу, пугая старожилов, что напрасно. В городах стильных - Петербурге, Париже, Буэнос-Айресе - всякая новинка неуместна. В эклектичных - Риме, Нью-Йорке, Москве - все поглощается, переваривается, идет на пользу. Молодца и сопли красят.

Может быть, самые точные и многозначительные слова о городе произнес в "Чистом понедельнике" Бунин: "Москва, Астрахань, Персия, Индия..."

Другое дело, что эстетика этой мечтательной цепочки плавно перетекала в геополитику: евроазиатская греза одушевляла поколения русских людей. Комсомольского романтика ("Но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла родина моя!"), посткомсомольского политика, мечтающего в Ганге вымыть сапоги - хотя, кажется, проще вычистить московские улицы. Но это только кажется, и если в замоскворецких кухнях смотрелись в самовар, в кремлевских покоях - в глобус. Между пузатыми полюсами раскачивалась Москва, и многим не надо было взмывать ввысь, чтобы увидеть, как Клязьма впадает в Ганг, как "на Красной площади всего круглей земля" (Мандельштам), - чтобы ощутить пластичность мира и соблазниться страстью к лепке.

Так искусительно счесть себя центром вселенной, Третьим Римом, портом пяти морей, а Окуджава спел "перекресток ста пятнадцати морей" - и ничего, все только приосанились.

Замеры либо на локоть, либо по политической карте мира - что, в сущности, одно и то же. В начале перестройки стали перемерять окружную дорогу и оказалось, что ни один - ни один! - верстовой столб не стоит верно, что московский километр колеблется от шестисот до полутора тысяч метров. Самовар и глобус сливаются в диковинный гибрид: в их отражении одинаково закругляется земля на Красной площади. Если же смотреть на площадь прямо, от новых Иверских ворот, или, наоборот, со старого Москворецкого моста, то увидишь подлинное чудо. Надо было двадцать лет назад покинуть страну с ее столицей и объехать полмира, чтобы осознать: такого нет нигде, и восхититься правдой бунинской цепочки. Потом повернуться и уйти в те дворики и переулки, которые есть судьба! Качество города определяется количеством уголков, где хочется присесть с бутылкой и беседой - по этой шкале Москва опередит многие прелестные столицы. Потому что любой город - будь он гигантом и сбившимся со счета Римом - распадается на кусочки планет с приставшими к ним обрывками тебя.

Скажи, душа, как, выглядела жизнь,

как выглядела с птичьего полета?

Может, такой ракурс и есть самый удачный: если что и бросает тень, то - облака.

Организация съемки: Мария Кисельникова, Татьяна Голубева

Благодарим за помощь в проведении съемки АО "Взлет"

Источник: "Итоги", №35, 1997,