04.09.2006 | Музыка

Ансамбль страдальческой песни

В Москве пройдет концерт Barbez.

Парадоксальная история — под знакомым именем в Москву едет другая, в сущности, группа. Первые новости восхитили: предисловием к фестивалю искусств «Территория», что развернется в октябре, — концерт Barbez, замечательных нью-йоркских подпольщиков, вдохновенных славянофилов, скрестивших трагическое кабаре с русским застольем. «Ого, в Москве знают и любят Barbez?» — интересуется по почте наш человек в Нью-Йорке музыкант Tonearm и добавляет, что первый раз увидел будущего принца неофолка Девендру Банхарта именно у них на разогреве.

Что знают — не факт, но полюбить должны. Barbez — любимчики Роберта Муга и приятели Джона Зорна, полиэтническая формация с неопределенной культурной идентичностью, ансамбль страдальческой песни и пляски. Они играют исступленный и изощренный рок, отливающий кабацкой тоской; каждая песня — пьеса, где трепещут гитарные струны, перестукивает маримба, зудит терменвокс и царит голос русской танцовщицы Ксении Видяйкиной. У нее какая-то резкая, змеиная почти красота (что одновременно режет глаз и ласкает взор) и катастрофической глубины голос — рвет на части, что твоя Диаманда Галас.

Barbez перепахивают вещи The Residents и зонги Курта Вайля (и тут уж Видяйкина отрабатывает за мамашу Кураж), приспосабливают под себя Шнитке и Сати, берутся за песню «Раскинулось море широко» — и не оступаются в пошлость, держат нерв.

А теперь последние новости: в Россию Barbez прибывают без Видяйкиной, как они звучат теперь — никто почти и не слышал, и это, конечно, дело меняет, но не отменяет.

«Такое случается. Чтобы группа работала, необходимо чувство локтя, общий дух, а с Ксенией в последнее время стало очень тяжело, сплошное напряжение, и однажды взорвалось. К тому же ориентация на вокал нас несколько стесняла, приходилось существовать внутри известных формул и структур; мне часто казалось, что вся эта театральность заслоняет музыку. Сейчас у нас больше пространства, больше возможностей», — объясняет по телефону создатель Barbez Дэн Кауфман — почти шепотом, пропевая, лелея на языке каждое слово. Кауфман и сам отъявленный космополит — внук русских эмигрантов, этнический еврей, поклонник восточноевропейских традиций, обитатель Нью-Йорка; он подписывает свои письма «spasiba», но больше по-русски не понимает ни слова. Теперь вокал в Barbez — его епархия, они пишут альбом для лейбла Tzadik, их музыка просторнее, полнозвучнее, грязнее; театр теней, полумрак кулис, впрочем, все те же.

Отсутствие у Barbez надлежащего реноме (а они, на мой вкус, достойны не меньшей известности, чем их статусные земляки вроде Black Dice или, скажем, The Rapture) почти закономерность: их ведь толком никуда не припишешь. Barbez — это и своего рода электризованный неофолк (на манер Джозефины Фостер), и одушевленный авант-рок, и чистейшая аутентика; музыка сколь органичная, столь и вдумчиво-организованная. «Ну да, — соглашается Кауфман. — Путешествие между контекстами — это про нас. В этом смысле нам ближе всего люди, концентрирующиеся вокруг клуба Tonic, — по незашоренности взглядов, что ли. Для меня в музыке очень важна драматургия, некая динамика, сюжетное напряжение — но они должны быть естественными; ну, знаете, песня как жизнь и тому подобные клише».

Вообще, общаясь с Кауфманом, как-то яснее понимаешь многие вещи — и про них, и про нас.

Вот он рассуждает о всплеске интереса к балканской музыке, отразившемся в большом шуме вокруг отыгравшей недавно на Пикнике «Афиши» группы Beirut: «Это взаимопроникновение культур, оно логично, оно фактически идет с улицы. Ведь аккордеонист Gogol Bordello, к примеру, несколько лет зарабатывал деньги, играя в метро. У нас вообще там преимущественно что-то такое и звучит — либо мексиканский поп, либо восточноевропейская этника; аккордеон, скрипка…» В Москве тем временем свои звуки улиц: с Тверского бульвара в окна редакции неумолимо просачиваются сыгранные и спетые в стилистике блатного хард-рока хиты прошлых лет, от «Back in the USSR» до «One of Us»; коллеги, не выдерживая такого напора, собирают вещи и сбегают по домам. Вот Кауфман ищет причины буйного роста нью-йоркской музыки: «Может, оно оттого что политическая ситуация столь ужасна — это мотивирует так или иначе отстаивать свою свободу. Наше нынешнее правительство вправду чудовищно, оно бросается жизнями, будто мусором, это подлинная трагедия. Для Barbez все это тоже очень важно». И я понимаю, что он говорит очень логичные и правильные вещи, — но что я могу ему ответить? Что здесь политические высказывания музыкантов претворяются обычно в нечто вроде композиции группы «Алиса» «Зверь», а единственную песню про Беслан написала землячка Barbez Патти Смит?

Визитом Barbez в Россию Кауфман воодушевлен до крайности, в его устах слова про предвкушение концерта и интерес к Москве совсем не звучат дежурными формулировками. «Это почти путешествие в детство, я ведь помню своих русских бабушку с дедушкой. Я всегда был околдован этой страной, она оставалась для меня манящей загадкой». Восторженный Кауфман напоминает того дядечку из «Амели», к которому через 40 лет вернулись детские сокровища, спрятанные в тайнике под плинтусом. При всей понятности ситуации здесь есть, конечно, некая глобальная странность: почему-то вернее и жарче всего песни про «в горенке гости» и «товарищ, я вахты не в силах стоять» исполняет группа под руководством нью-йоркского еврея. Что тут скажешь? Spasiba.

Источник: Афиша, 22.08.2006,