04.07.2006 | Memory rows

Резиновый клей

Апофеозом моей книжной деятельности стало изготовление подарочного издания "Антигоны" Софокла

Ответственное занятие искусством для меня на самом деле началось благодаря общению с Моней, из-за белого овала.

А белый овал – это своего рода путешествие, и я не понимаю искусство без его связи с пространством и временем. И не менее важным, чем серьезные разговоры, чтение и рассматривание всевозможных картинок, была просто жизнь и путешествия, то, что происходило в их протяжении.

В 70-е, чтобы как-то заработать, я ходил на какую-то работу. Самая изумительная, конечно, была та, где меня лишили белого халата, ключа и заперли в подвале. Но были и другие. Писал пером "редис" этикетки для экспонатов в Литературном музее. Потом мы со знакомым, мужем подруги Маши Константиновой, устроились художниками-оформителями в институт имени Плеханова, откуда, как я понимаю, вышла чуть не половина нынешних крупных финансистов. Сколько там платили – не помню, но на жизнь хватало. Правда, приходилось далеко ездить – в Выхино. Продолжалось это недолго. Мы вырезали из очень твердого авиационного пенопласта здоровенный герб СССР и раскрасили его серебрянкой, бронзовкой и алым. Потом я занялся работой, на которую мне сейчас хотелось бы посмотреть: по требованию военной кафедры на листах полированного алюминия размером 2 х 3 метра я нитроэмалью рисовал в натуральный рост солдат в разных позициях, предписанных уставом строевой службы.

Работа была трудная. Задыхаясь от вони нитрокраски, я все время видел в интервалах между серо-зелеными солдатами, которых изображал, свое совершенно не соответствующее отражение.

Самое интересное, что тогда я уже что-то знал про очень хорошего итальянского художника Микеланджело Пистолетто, чуть раньше тоже (но полностью по своей воле) ставшего работать на полированном алюминии. Мне, правда, казалось, что это ернический псевдоним – не может быть художника с таким именем и фамилией. Может. Года три назад я наконец шапочно познакомился в Валенсии с Микеланджело Пистолетто, и это его настоящее имя, он очень симпатичный человек, а в Валенсии точнейшим образом уделал обломками зеркал одно из зданий в историческом центре города. Так, что непонятно: где скучный камень, а где немилосердно раскаленное южное небо.

Из "Плешки" мы с приятелем исчезли месяца через три, потому что настало лето. Не предупредив начальство, уехали отдыхать. Когда вернулись – узнали, что уволены за прогулы. Правда, щадяще, с записью в трудовую книжку (был когда-то и у меня такой документ в обложке серого цвета): "По собственному желанию".

Еще была идиотская работа, когда мы с Машей подрядились изготовить картины для детских садов, холст-масло, размером 150 х 100 см, всякие зайчики, елочки, птички, Иваны-Царевичи и избушки на курьих ножках. За картину платили не то 30, не то 50 рублей, сделали мы их штук десять.    

Ну а дальше – блат, разумеется, отвратительная штука. Но я, как многие другие, без него бы не выжил.

Сперва меня протолкнули в издательство "Мир" делать обложки. То, что находилось внутри обложек, было недоступно моему разумению. Про "ЭВМ-360", про какие-то неорганические соединения либо насчет квантовой механики. Иногда книжка выпускалась по-русски, но чаще – на иностранных языках, а самой занимательной работой была обложка на языке дари, году в 78, когда война в Афганистане только готовилась.

Про что эта книга была, совершенно не помню, арабскую графику я, естественно, не знал, и нарисовать от руки сочетание знаков в потребованном художественным редактором стиле гарнитуры Times было трудно. И неизвестен результат – понял ли афганец, что написано на обложке?

Но обычно от руки ничего писать не приходилось. Сейчас трудно поверить, но в те времена шрифт "выклеивался". То есть надо было пойти к одному из умельцев, имевшихся в Москве, и купить у них фотогарнитуру нужного начертания и кегля (лист стоил от пятерки до десятки). Затем при помощи маникюрных ножниц, очень острого скальпеля (его тоже надо было добыть, в аптеках просто так скальпели не продавали), шила и резинового клея вырезанные из листа буковки клеились на лист. Притом клеить надо было особенным образом, в соответствии требованиям гуру тогдашнего бук-дизайна Максима Жукова, Аркадия Троянкера и Александра Юликова насчет того, что между разными буквами должны быть чуть-чуть разные расстояния, чтобы возникало оптическое равновесие, а уж работа с жуткими буквами "ю", "ж", "ы" и "щ" – это вовсе кошмар. Не меньшим кошмаром было выковыривание микроскопических серых шариков застывшего резинового клея из швов между склеенными буковками и закрашивание швов белилами. Выковыривание шариков происходило чисто отмытыми руками и очень мягким чешским ластиком, которым тоже где-то надо было раздобыться, или комком сгущенного резинового клея, который я иногда в отчаянии засовывал в рот и начинал жевать.

Пахло бензином. А платили за обложку от 70 до 100 рублей, и на эти деньги можно было прожить месяц.

Но меня потом пропихнули туда, где резиновым клеем уже не надо было пользоваться. Мой отчим Валентин Иванович Маликов, завотделом редакции драматургии издательства "Искусство", сейчас, к сожалению, издохшего, а тогда одного из самых процветающих, либеральных и престижных, привел меня к себе.

Хорошо ли это? Наверно, плохо, потому что сотни других художников, рисовавших намного лучше, чем я, там не оказались. Еще хуже потому, что из этих сотен многие десятки на самом деле мечтали быть книжными иллюстраторами и отдавали этому душу. А мне было все равно. Я не халтурил, старался сделать как можно лучше, но берег энергию для более важных занятий.

Рисовал что угодно. Сделал двухтомник Виктора Розова и книжку Рустама Ибрагимбекова. Оформил мерзейшие пьесы Цезаря Солодаря. Проиллюстрировал сборник Эдуардо Де Филиппо. Еще были какие-то книги, даже не помню их. Нарисовал иллюстрации к первому большому сборнику пьес Вампилова, которого до сих пор считаю очень хорошим писателем.

Сделал иллюстрации к сборнику пьес Мишеля де Гельдероде, совершенно меня зачаровавшего. Собственно, Гельдероде по-русски издали благодаря моей маме – она его случайно прочла по-польски, рассказала Валентину Ивановичу, тот нашел английский перевод, восхитился и связался с бельгийским издательством. За иллюстрации к Гельдероде я, как позже оказалось, даже заслужил грамоту от бельгийского посольства. Он отличный писатель, а мои картинки – довольно плохие, хоть я и очень старался. Кто-нибудь другой сделал бы лучше.

Далее я получил совсем жирный заказ. За книжку Солодаря или Гельдероде платили около 300. За книгу фокусника Акопяна, которую изготовил за месяц, – больше тысячи, и дело было плевое. Сын великого фокусника, Амаяк, мне показывал очень смешные схемы надувательства, сделанные его папашей, просил их не разглашать до выхода книги, а я эти бутылки с двойным дном, цилиндры с кроликами и гирлянды шелковых платков рисовал в так, чтобы понял каждый читатель.

Потом я узнал, что все фокусники страшно обиделись на Акопяна за то, что он, свои козыри не открыв, лишил хлеба престидижитаторов от Владивостока до Калининграда. А тысяча рублей, многие не помнят, тогда была суммой очень большой.

Но апофеозом моей книжной деятельности стало изготовление подарочного издания "Антигоны" Софокла: около ста разворотов, все рисованные, каждый по 80 рублей, не считая переплета и шмуц-титулов. Это, чтобы было ясно, цена трехкомнатной кооперативной квартиры.

Сперва книгу должен был делать Май Петрович Митурич. Узнав, что по не зависящим от него причинам этот продукт надо изготовить максимум за три месяца, отказался – можно ли Софокла иллюстрировать в таком темпе? За ним в дело ввязался Гриша Берштейн, он даже сделал принципиальный макет издания, но тоже оказался ответственным человеком и вернул заказ. И тут подвернулся я. Художественный редактор Лия Орлова, которой я страшно благодарен за то, что она меня долго терпела, спросила: "Ты всерьез?".

А мне было все равно. За три месяца я изготовил "Антигону", но не сделал бы этого без Маши Константиновой, рисовавшей намного лучше меня, и она на моих картинках правила "следки", то есть ноги, а также перерисовывала пальчики на руках.

Когда книга вышла из печати, я ее назвал "югославским мылом". Марсельским с настоящей лавандой тогда еще не мылся, советское звал хорошо, и разрисованная мной трагедия была как раз ни тем, ни сем.

Честное слово, я не халтурил. Я там старался изобразить любимый мной Крым. Сухую траву, камешки, ракушки, прозрачные облака. Но и не слишком переутомлялся. А куда дел деньги? Ни машины, ни квартиры я не купил. Владеть бытом не научился. Деньги уходили бессмысленно, часто – на поездки, что, по-моему, вовсе не абсурдно.             

После "Антигоны", было это уже в начале 80-х, мне перестали давать заказы. Денег не стало, но я к этому отнесся спокойно, потому что было ясно: нельзя кормить такого безответственного человека. Лия Орлова мне шепнула, что отлучили меня за антисоветские художественные занятия, я в это не поверил. Принял за обычное диссиденствующее сочувствие.

В 90-е Валентин Иванович подтвердил – приходили-таки ребята из ГБ и велели меня послать на хер. Я им искренне говорю спасибо, потому что занимал чужое место.

И я снова начал делать обложки. Впрочем, не только. Некоторое время подрабатывал в издательстве "Медицина", рисовал разрезы каких-то органов, потом для археологических изданий изображал точечками горшки, зубила и наконечники копий, изготовил парочку поздравительных открыток, а еще вместе с Мишей Рошалем проиллюстрировал книгу воспоминаний его отца Георгия Борисовича Федорова.