09.05.2006 | Memory rows

Распухший палец

Я болезни благодарен, потому что она и смирение, и познание

Во время учебы в МОХУ со мной случилось событие, не менее важное, чем рождение  – я заболел. Началось в 70-м. Сперва распух указательный палец правой руки, а потом правое колено, которое я сломал в детстве, скатываясь на лыжах с горки в Сокольниках. Были какие-то консультации с врачами, дальше – меня положили в больницу Института ревматизма, находившуюся рядом с Крутицким подворьем, за Новоспасским монастырем, это место я уже хорошо знал, ходил туда рисовать и любоваться изразцами, которыми украшен Крутицкий теремок.

Диагноз быстро поставили неутешительный. Неспецифический ревматоидный артрит, затем уточнили еще хуже – болезнь Бехтерева. Она до сих пор остается неизлечимой, ведет к анкилозу и остеопорозу, то есть одновременно к окостенению и распаду костных тканей.

Лечение было жутковатым – гормонами, зверскими дозами противовоспалительного, а самым интересным было откачивание жидкости из суставной сумки: в колено вгоняли иглу толщиной в соломинку и высасывали шприцем мутноватую жижу, сливали ее в баночку. Получалось граммов 100, не меньше. Потом через ту же иглу вкалывали в колено какую-то штуку, названия которой не помню. Она выжигала, по идее, все вирусы.

Эту процедуру производила старшая сестра, а мой доктор по фамилии Чипой занимался более сложными делами – тоненькой иглой делал уколы в сустав пальца, между маленьких косточек. Это было очень больно.

Однажды доктор Чипой, когда я пришел в процедурную, велел мне лечь на живот на клеенчатую банкетку и вогнал иглу в пятку, которая у меня совсем не болела. Ничего больнее я с тех пор не испытывал. Несколькими годами позже я рассказал эту историю доктору Вите Савинову (он давным-давно живет в Америке, а в конце 80-х работал в Институте ревматизма). Витя ответил: "Так что? Он же докторскую писал тогда и вообще – молдованин". Тогда я не понял, что он имел в виду, еще позже узнал от друзей из Одессы, что молдаванин это синоним идиота, во что до сих пор не верю. Потому что от укола в пятку испытал нечто близкое к сатори, и доктора Чипоя готов считать моим сэнсеем. Чем он хуже одного из патриархов дзен, отрубившего своему юному ученику палец, когда тот им указал в небо и сказал: "Вот, красивое облако".

Я провел в больнице два с половиной месяца. Пациенты были интересные, потому что в Институт ревматизма со всего СССР собирали и по научным признакам, и по блату, наиболее занимательные ревматологические случаи.

Был биофизик из Пущино лет тридцати пяти с чудовищно развивавшейся "бехтеревкой", все время что-то обсуждавший с врачами и, как я понимаю, добровольно испытывавший на себе их кандидатские и докторские разработки. Был старик из Киева, Григорий Самойлович, он страдал кунсткамерного свойства подагрой. На лодыжках у него были пузыри, из которых через разрывы сыпалась влажная соль, то же самое у него было на локтях, а на ушах, как сережки у панка, пузырились шарики с солевыми отложениями. Григорий Самойлович раскладывал пасьянсы, когда мог собрать партнеров – играл в преферанс и объяснял мне, что ни в коем случае нельзя увлекаться шампанским, от него подагра и начинается.

Был Гия из Лагодехи, мой сверстник, у него воспалительным артритом были, кроме прочего, поражены челюстные суставы. Ему было очень трудно есть, он весил чуть больше сорока килограммов и года через два умер. Раз в десять дней приезжал его отец, директор табачной фабрики, и привозил ящики со свежей зеленью, фруктами и чурчхелой.

Был Миша, сын цыганского барона из Александрова. У него, как у меня, были проблемы с ногами, но однажды он, услышав звук гармошки, на которой кто-то играл за стеной больничного садика, перемахнул через нее и вернулся часа через три, невероятно довольный. Миша с восторгом рассказывал о друге из Александрова, который себе вставил золотые зубы с "бирлянтами" и про то, как он, идя однажды с приятелями на танцы, нашел на стройке ящик со стекловатой. "У нас костюмы были черные – натерли стекловатой, блестело!". Его навещали родители, приезжавшие на серой "Победе" – этот автомобиль для меня константа бытия. Мама была в черном платке по глазам и в ярких юбках, отец – с огромными седыми усами и в каракулевой серебристой папахе.

Я в больничной пижаме бегал к Ксюше, она жила в десяти минутах, на Воронцовской улице. Ждал, когда меня отпустят из больницы, нам исполнилось 18, и не терпелось пожениться. А болезнь? Я никогда больше не лечился всерьез, возможно, это хорошо. Потому что все равно бы не вылечился, но потратил бы уйму времени на лечение. А так – дожил до 53 и до сих пор передвигаюсь самостоятельно, что при "бехтеревке" с таким стажем само по себе не плохо.

Правда, скрючило как сушеный перец, спать на спине я не могу давно, а плавать только на спине и получается, но что жалко – попав в Сикстинскую капеллу, никак не мог увидеть, что там нарисовано на потолке, а лечь на пол было неудобно. И вообще, как летят облака по небу и как ночью светят звезды  мне теперь дано видеть только, если удастся пристроиться в горизонтальном или в близком к нему диагональном положении. Приходится все больше смотреть под ноги. Так что же? Я разглядел много лопухов, луж, трещин на асфальте и брошенного кем-то мусора. Я болезни благодарен, потому что она и смирение, и познание.