13.02.2006 | О прочитанном

Плиний и Нюша

Лаконизм и простота стиля прямо говорят о своей элитности.

Моей одиннадцатилетней дочери Нюше задали по латыни на рождественские каникулы сделать подробную карту Помпей и написать сочинение о гибели этого города. Я подсунул ей кое-какую литературу, а потом решил зачитать ей знаменитые письма Плиния Младшего Тациту, где тот описывает гибель своего дяди Плиния Старшего во время извержения Везувия и собственное спасение. Хотелось дать ей услышать об ужасе случившегося из уст живого свидетеля.

Дети вообще-то не любят, когда их пичкают Плиниями, и моя дочь не была исключением. Ее приговор стилю римского писателя был довольно суровым: «Не понимаю, что он там пишет».

Перевод Плиния М. Е. Сергеенко всегда казался мне образцовым, так как передавал стилистику стоического письма с необыкновенной выразительностью. Переводчику удалось передать рубленный стиль Плиния, крайний лаконизм его речи, грамматические зияния, выразительное отсутствие глаголов, странность синтаксиса. Мне нравятся такие, например, фразы: «На суда уже падал пепел, и чем ближе они подъезжали, тем горячее и гуще; уже внезапно отмель и берег, доступ к которому прегражден обвалом». Или: «Опасность еще не близкая была очевидна и при возрастании оказалась бы рядом. Помпониан погрузил на суда свои вещи, уверенный, что отплывет, если стихнет противный ветер. Дядя прибыл с ним: для него он был благоприятнейшим». Нюша: «Кто был благоприятнейшим? Почему?» Плиний: «Все советуются, оставаться ли в помещении или выйти на открытое место: от частых и сильных толчков здания шатались; их; словно сдвинуло с мест, и они шли туда-сюда и возвращались обратно. Под открытым же небом было страшно от падающих кусков пемзы, хотя легких и пористых; выбрали все-таки последнее, сравнив одну и другую опасность».  Нюша: «Кто шел туда-сюда?»  Какое «последнее» они выбрали?» Я объясняю, но Нюша стоит на своем: так не пишут, нужно выражаться ясно, а не гадать загадки. Тогда я пускаюсь в путаные объяснения про стиль Плиния, как реакцию на риторические украшения в духе Цицерона и уверяю ее, что Плиний писал так кратко как раз, чтобы быть более понятным и прямым. Но это совсем ее не убеждает. Я чувствую свою совершенную педагогическую беспомощность.

Этот разговор напоминает мне об изрядно подзабытой дискуссии по поводу новаций в стилистике XVII столетия. Дискуссия был начата в 1920-е годы превосходными работами Мориса Кролла (Croll) об аттическом стиле и анти-цицеронианстве в семнадцатом веке. Кролл особенно заинтересовал меня своей работой о возникновении барочной прозы из анти-цицеронианства.

Из работ Кролла следовало, что группа влиятельных писателей и мыслителей XVII столетия выступила против риторического орнаментализма, который они ассоциировали с Цицероном и избрали в качестве образца стиль Сенеки, Плиния Младшего, Тацита и даже «солдатский стиль» Цезаря. В этой группе следует среди прочих назвать Монтеня, Эразма и Фрэнсиса Бэкона.

Монтень не вызывает ни малейшего удивления. Его жизненная философия связана со стоиками, соответственно и стиль его писаний. Куда более интересным представляется случай Бэкона. Бэкон распространяется о риторике в своем знаменитом трактате «О достоинстве и приумножении наук». Здесь он атакует риторическую традицию, идущую от Цицерона и «ритора Гермогена» и делает это под знаком поиска новой научной истины: «...мы видим первую форму искажения науки в том, что (как мы сказали) уделяют внимание главным образом словам, а не самому делу...» Не нравится Бэкону и стиль, который он характеризует как «сутяжная утонченность». Далее он пишет: «Несколько разумнее другой стиль (хотя и он не вполне свободен от тщеславия), который почти всегда приходит на смену излишествам и пышной вычурности речи. Этот стиль выражается в четких словах, кратких сентенциях, вообще в речи, скорее сжатой, чем расплывчатой». Стиль этот прямо называется стилем Сенеки, Тацита и Плиния Младшего, о нем, правда, Бэкон все же замечает: «Все, что пишется в таком стиле, представляется более значительным и умным, чем есть на самом деле. <...> Он обычно нравится людям не слишком умным (и даже придает какое-то достоинство сочинениям), однако люди, более подготовленные и образованные, с полным основанием его порицают, и его также можно  считать своего рода извращением науки...»

Кажется Нюша случайно попала в категорию людей «более подготовленных и образованных» и пронюхала за этим стилем «извращение науки». Я же без сомнения попал в категорию “не слишком умных”.

Кролл убедительно показал, что именно этот «аттический стиль» лег в основу литературного барокко с его любовью к афористичности, метафорам, конструктивной асимметрии и остроумию (Wit). Но писания Кролла оставляли определенную неясность, особенно относительно Бэкона. Можно ли считать Бэкона – этого провозвестника нового стиля научного мышления – все-таки сторонником аттического стиля, к которому он был более чем критически настроен и следы которого явно не обнаруживаются в его письме.

В 1930 году Ричард Фостер Джонс (Jones) опубликовал работу «Наука и английский прозаический стиль, 1650-75». Джонс связал становление нового «научного» стиля прозы с деятельность Королевского научного общества и показал, каким образом ученые, вступающие в общество, меняли стиль письма. Джонс привел любопытный пример радикального изменения стиля Джозефа Гленвила, который в связи со вступлением в общество переписал свой трактат «Scepsis Scientifica» в новом стилевом ключе. Джонс доказывал, однако, что стиль Королевского общества не имел ничего общего с анти-цицеронианством и Сенекой, что члены общества не принимали трудов таких «аттических» авторов, как Томас Браун или Роберт Бертон.

По мнению Джонса, идеалом стиля ученых был нулевой уровень риторики в текстах ремесленников и торговцев. Логика Джонса понятна. Наука ориентируется на объективность и рациональность, а потому ищет нейтральной ясности выражения вне риторики. Правда, примеры, нового стиля Гленвила выглядят, отнюдь не антириторическими, а скорее - риторически изысканными и никак не соответствующими языку ремесленников и торговцев.

Кролл откликнулся на работу Джонса рецензией, в которой отмел тезис Джонса о полной независимости «научного» стиля от «аттического», как несостоятельный. По мнению Кролла, тексты, рассмотренные Джонсом, представляют второй этап развития «аттического стиля» немыслимый без ассимиляции стиля Сенеки и Плиния Младшего. Он, например, прямо пишет о том, что стиль Гренвила – это «измененый стиль Брауна», а не ремесленника. Позиция Кролла мне кажется более убедительной, но я, конечно, не специалист в английской стилистике XVII века.

Я вообще вспоминаю об это старом споре не из интереса к риторике. Мне представляется любопытным то, что новый научный нейтральный стиль письма возникает из причудливой анти-цицеронианской риторики в той же мере, в какой и прециозный стиль барокко. Барокко обнаруживает сложный орнаментализм плиниевской простоты, в то время как наука пытается этого орнаментализма не замечать.

Объективный и нейтральный научный стиль, впрочем, постепенно эволюционирует в такую китайскую грамоту, которую чаще всего не под силу понять непосвященным. Истоки этой эволюции можно найти уже у Плиния.

Бэкон формулирует такое же отношение к рубленому стилю, как и Нюша. Он в принципе не доверяет ему и видит в его кажущейся простоте «извращение». Показательно, что сам  Плиний кончал письма Тациту оговоркой: «Ты извлечешь главное: одно дело писать письмо, и другое – историю; одно – другу и другое – всем. Будь здоров». (Второе письмо завершается так: «Рассказ этот недостоин истории, и ты не занесешь его на ее страницы; если же он недостоин и письма, то пеняй на себя: ты его требовал. Будь здоров».) Кокетство тут показательным образом одето в одеяния прямоты и лаконичности. Что означает оговорка, что сказанное не принадлежит истории, но письму? Плиний объясняет – история предназначена всем. Но это значит что прямота  рубленного стиля требует особого ценителя – адресата письма и не может быть обращена ко всем. Как будто склоняя голову перед Тацитом  («Рассказ этот недостоин истории...»), Плиний намекает ему, что он как историк вынужден упрощать простоту до простого.

Лакуны предполагают читателя, не требующего разъяснений. Но разве научный стиль – не обращен также к читателю, который не требует разъяснений? Лаконизм и простота прямо говорят о своей элитности.

Если стиль Королевского научного общества и ориентировался на ремесленников и торговцев, то под ними подразумевались Ньютон или Драйден. Прециозность простоты – это именно то, что не нравится Нюше.