Рисунок Лизы Ольшанской . Авторскую рубрику "О прочитанном" ведет философ и культуролог Михаил Ямпольский: Читаю я ночью, когда вся семья спит. Я устраиваюсь в кресле под лампой. Рядом стоит столик, заваленный книгами (с которыми всегда сражается моя жена в редких и тщетных попытках навести порядок). Мне давно хотелось записывать некоторые мысли, которые приходят в голову во время этого беспорядочного и непрофессионального чтения. Мысли эти я бы, конечно, не рискнул оформить в нечто наукообразное. Их главное качество – свободная безответственность ассоциаций полуночного читателя. Гостеприимная “Стенгазета” предложила мне “вывешивать” эти заметки на нашем общем сайте. Я согласился. Так появились на свет первые заметки по поводу прочитанных книг.
Десятки написанных о Бахтине книг поражают своей абсолютной неадекватностью тексту. Множество феминистских или постколониальных интерпретаций Бахтина не имеют, конечно, к работе российского филолога ни малейшего отношения.
Экипировка одного всадника стоила столько же, сколько двадцать быков. Новый тип армии требовал иной экономики, а главное, большого класса собственников, способных поставлять нужных монархам всадников. Кавалерия понуждала к феодализму.
Макиавелли, конечно, не был военным в узком понимании этого слова. Но кое-что в войне он понимал. В течение четырнадцати лет, которые он служил секретарем флорентийской канцелярии, он непосредственно занимался организацией войска республики.
В случае с Симоной Вейль история decreation приобрела особый оборот. Как известно, Вейль в конце своей короткой жизни стала отказывать себе в еде. Причиной этого она объявила невозможность есть в то время, как ее соотечественники во Франции голодают
Амвросий начинал свою карьеру в Милане, создавая свой образ, как аскетического защитника безбрачия и невинности. В сочинении «De virginibus» Амвросий пишет о потоках девственниц, стекавшихся со всей Италии к нему в Рим.
Я решил зачитать дочери знаменитые письма Плиния Младшего Тациту, где тот описывает гибель своего дяди во время извержения Везувия и собственное спасение. Ее приговор стилю римского писателя был суровым: «Не понимаю, что он там пишет».