За пределами поединков Чемпионата мира разыгралась нешуточная дискуссия: а имеет ли последовательный либерал право болеть за российскую команду, радоваться ее победам? Может ли убежденный противник режима искренне радоваться тому празднику открытости, который выплеснулся на обычно довольно угрюмые улицы российских городов?

Просто выбирать, если, как героиня Раневской в фильме «Подкидыш», предлагают : «Девочка, что ты хочешь, чтоб тебе оторвали голову или ехать на дачу?» Сложнее, когда взвесить нужно многое — и свои желания, и возможности, и проекцию будущего. Понятно, что нагрузка повышается.

Один лишь только Пушкин и никто другой протрет затоптанный коридор, заменит перегоревшую лампочку, сбегает спозаранку за пивком, заберет одного пацана из детсада, а другому решит трудную задачку. А когда он все насущные дела за нас переделает, сядет он тихонечко в углу и под жужжанье Арининого веретена споет нам колыбельную про «кружку-подружку».тЗа что мы его и любим. Не так, конечно, как товарища Сталина, но почетное третье место мы ему отведем.

История двадцатого века существенно разделена на «до войны» и на «после нее». На «до Холокоста» и «после него». На «до ГУЛАГа» и «после него». На «до аннексии Крыма» и после. И так далее. Примеров много.

Эти речевые конструкции принято третировать как «неприличные», но если их сопоставить с некоторыми конструкциями из навязываемой нынче официальной риторики, такими, например, как «духовные скрепы» или «традиционные ценности», то нетрудно заметить, что на таком фоне это «неприличие» выглядит как образчик благопристойности, осмысленности и даже некоторой респектабельности.

Но ситуация «стихи под запретом» не означает, что их не надо писать. Самые важные сдвиги в искусстве происходят, когда нарушается какой-то запрет, гласный или негласный. Постановление о невозможности стихов — это самый серьезный вызов, то есть самый нешуточный повод на него отозваться.