05.11.2007 | Нешкольная история

Война и мир Юрия Пастера-2

«Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость…» Работа одиннадцатиклассницы из Твери Дарьи Фейгиной

АВТОР

Дарья Фейгина, на момент написания работы - ученица 11-го класса школы № 16 г. Тверь.

Работа получила 2-ю премию на VIII Всероссийском конкурсе Международного Мемориала "Человек в истории. Россия - XX век".

Научный руководитель - В.А. Шарипова.

В первые месяцы войны Юра проходил военную подготовку под Москвой в 14-м Запасном мотоциклетном полку. Там он сразу стал вести дневник, куда записывал свои первые впечатления от службы в армии. Как бы в предисловии Юра записал:

“…Тяжело, но креплюсь. А об этих моих страданиях узнает только эта книжечка…Я не привык писать кратко. Из меня не выйдет хороший журналист!”

6 августа 1941 года.

Я в карауле. До 3 часов следующего дня. Решил вести дневник. Он всегда помогал мне. Только ему я открывал самые заветные мечты и мысли. Сегодня несчастный для меня день. Во-первых, я младший командир. Т.е. в лучшем случае мне придется провести в армии три года. Как я выдержу, прямо не знаю. Надеюсь, что привыкну, как осел привыкает к частным побоям. Меня могут обвинить в том, что я не патриот своей Родины. Тысячу раз нет, если надо будет, я пройду на все для Родины.

Боже мой! Месяца еще не прошло как я в армии, а из головы вылетела вся логика. Согласен, если надо идти на все для Родины, и в то же время я с ужасом думаю о своем превращении в Скалозуба.

В развитии я отстану от своих друзей на три года. Т.е. они будут без пяти минут архитекторами, инженерами, а я… Кто буду я? Об этом лучше не думать. Во-вторых: тоскую по книгам. Я считал дни, проведенные без книг потерянные в своей жизни. Но если я вынесу всю тяжесть армейской жизни, не ломая своего характера, то я смело могу сказать, что в жизни я сумею преодолеть любую преграду, любые препятствия и лишения.

7-го августа 1941 года.

…Опять был налет. Над центром было видно зарево, где чья-то жизнь оборвалась.

… спать хочется. Читал во время отдыха «Беднота расточителя» /Эрнеста Ванса/… Рота, кажется, пошла в баню. Счастливые, после караула мне проводить еще комсомольское собрание. Немного вздремнул. Боже мой! Я начинаю сходить с ума. Мне снилось: я иду по коридору, по бокам которого стоят шкафы с книгами и нотами. Книги, книги и книги. Я иду и вот вдруг тома распахиваются. На них укоризненно смотрят на меня Аристотель, Платон, Гораций, Боккаччо, Шекспир, Гёте.

Вдруг ноты шевелятся и из них вырастают фигуры Бетховена и музыка. Я слышу траурный марш из третьей симфонии. Музыка нарастает, все громче и громче. И меня растряс за плечо начальник караула: Вставай!

По радио передавали какую-то тяжелую музыку. Но, черт возьми, я ясно, правда, словно в тумане видел профили Аристотеля и других, а Бетховен стоял словно статуя, нет мои учителя, Вы не вернете меня к себе. Через три года я буду просто неуч.

…за ужином наткнулся на заметку в «Правде» о принятии без испытаний в ВУЗЫ, окончивших школу в 1941 году. И стало опять тяжело.

Я бы через двадцать дней был студентом. Время сейчас есть, и я погрузился в глубины книг. Увлекаюсь Драйзером. Раньше мне он почему-то не нравился. Теперь с интересом перечитываю “Финансиста”, “Титана”, “Сестру Керри”. Кроме того, читаю много из военной литературы...”.

9 августа 1941 года.

С утра вчера катался на мотоцикле. Рота занималась на мотодроме. Получил нагоняй от бригадного комиссара… за «бешенную» езду. Выехал из оврага, смотрю, на дороге ни одной машины и дал на третьей. К леску подъезжаю, а он с капитаном выходит. Как они не понимают, что на фронте привыкать к скорости 60 км/ч некогда…

10 августа 1941 года.

Вчера проводил с ротой политзанятия – тяжело…Ночью опять была тревога, но скоро кончилась. Горело что-то около нас. Утром почти все пошли в театр. Я остался…Ура! Пишу повесть, есть свободное время, т.е. все ушли. Начинаю четвертую главу.

11 августа 1941 года.

…Ночью опять тревога. Были пожары.…Теперь взял за правило каждый день писать. Не менее одного листа. …Светит солнце. Наверное, мама ждет папу к обеду.

…Я понял, что хочу на фронт. Машину вожу так, что многие из командиров, могут позавидовать.

13 августа 1941 года.

…Утром был на мотодроме. Гонял опять, т.е. душу отводил. Когда едешь на такой скорости, то внимание сосредотачивается на рычагах управления и на пути… О постороннем даже думать невозможно. Вот почему после бешеной езды у меня спокойное состояние духа …Теперь всю жизнь я буду в армии.

14 августа 1941 года.

Пишу на мотодроме. Жарко. Сегодня – день тоски. Ночью опять снился дом с книгами. Долго ли я еще буду мучиться? Хоть на фронт бы скорее.

В выходной домой не отпустят, т.е. не домой. К Жене. Очень хочется сходить. Но надо приучать себя не хотеть ничего.

Получил заказное и открытку из дома. Ура!

…Черт знает, как только утвердят в звании замполита, узнаю, кому я подчиняюсь. А то что-то много начальников намечается. Сейчас пойду на полковое бюро.

16 августа 1941 года.

Эх! Жизнь течет рекой широкой, а я плесенью покрываюсь. За месяц почти ни одной книги не прочел. Пишу на стрельбище. Стрелял. Написал письмо домой. Надо отправить! Приду в казармы, запишу еще. Каждый день меня ругают. Черт знает!

18 августа 1941 г.

Вчера – чудесный день! С 5 часов меня отпустили в город. На час зашел к тете Вере. Мне до нее ровно 65 минут пути. Можно было быть и дольше, но метро до восьми. Теперь опять полмесяца ждать до следующего отпуска. Пишу, лежа под кустом в лесочке в 300 кв. м. Мы занимаемся тактикой. Моя задача – снять головное охранение колонны на марше. Тетя Вера принесла письма из дома. Вчера – счастливый день.

19 августа 1941 года.

…Читал сегодня ночь напролет. Достал томик Лермонтова. Хорошо! Как-то там папа и мамуля? Иногда мне приходит в голову, что я их не увижу. Ох! Тогда очень тяжело!

Чистое августовское небо усыпано миллиардами звезд. То здесь, то там, мелькнет падающая звездочка и опять спокойное небо. Над головой у меня млечный путь. По-моему я видел Марс. Он висел низко над горизонтом, зловеще багровым над районом Красной Пресни.    

Вдруг – вой сирени, гудки. Спокойный голос диктора из репродуктора. Тревога! И в миг тишина ночи нарушена, голоса, сливающиеся в тихий гул, команда, десятки прожекторов. Из-за них блекнут звезды. Яркие вспышки взрывов. Тревога! Гудит аэродром. Ночные ястребки молнией взвиваются вверх. Враг не подлетит к родной Москве! Тысячи людей охраняют миллионы жизней граждан. Вокруг меня ударяются о камни осколки. Одеваю стальной шлем. …Враг не подпущен к городу. Отбой!

И опять мигают мне звезды. Тихо. Показался серп луны. И я невольно опять задумался. О чем? О прошлом. Милое и невозвратное время. Воспоминания нахлынули, и  я не знал на чем подробнее остановиться. Дом. Родная комната. Отец, которому я не раз делал больно, с болью вспомнил его звенящий голос и последние слова «Ну, Юрка!». Мама. Ее расстроенное лицо и заплаканные глаза… Последний год в школе, учителя и, наконец, Ли (Ли, Лика Тверская, Лина – эта имя часто встречается в записях Юрия Пастора)... Припишу потом. Пришел начальник.

20 августа 1941 г.

Пишу у ворот стадиона «Динамо».

Ночью получили приказ о выезде. Думали на фронт, а оказалось… в Москву!

У меня оборвана цепь, и я сижу у телефона в комендатуре «Динамо». Есть и спать хочется. Спал 48 часов тому назад, а ел 9 часов назад. Как моя машина?

21 августа 1941 г.

Хорошо вчера поездили. Исколесили всю Москву. М-72 я вожу теперь очень хорошо. Написал Нике. Сейчас иду проводить политзанятия. Спать хочется

22 августа 1941 г.

Вчера ходили после обеда в баню. Красота! От наряда меня освободили. Работы сегодня по горло. Вчера смотрел «Четвертый перископ». Получил письмо из дому. Очень рад. Завтра иду в наряд. 24-го, наверное, придет Жека...

Сейчас немного продолжу повесть. Вообще, все записи передал Жене, а она - как-нибудь домой. Папа, может, приедет в командировку и возьмет.

25 августа

Проехал 84 км. Ли в Горьком. Посылаю запрос.

27 августа 1941 г.

Мои записи похожи на тигра, мечущегося в клетке!

24-го, несмотря на проливной дождь, у меня была Жека. В Москву вернулась Нина Л. Буду проситься 1-го в город. Отнесу все свои записки и книги Жеке. Когда приедет папа, то возьмет.

Сегодня слышал, что через дней десять уезжаем в лагеря, а в начале октября на фронт. Вчера смотрел «Киноконцерт № 3». О, этот «Вальс цветов»! Опять тяжело на душе. Через час иду в караул. 24 часа будет время для размышлений. Скоро, кажется, будут мотогонки для комсостава полка. Меня командир включил, хотя я и рядовой…

28 августа 1941 г.

Сегодня ночью была полковая тревога. Подняли нас в семь, болят ноги. Что с ними делать? Вечером я обычно не чувствую их под собой. Вчера в наряд меня не послали. Это плохо. Значит, буду в наряде в выходной. Черт возьми. Очень печально.

Получил вечером открытку из дома. Пишут, что все хорошо. Но я слышал, что Калинин бомбили. Сегодня что-то снилось, но не могу вспомнить. Давно не ездил на машине.

Хорошо бы меня поскорее послали на фронт отсюда. …За 18 дней я написал всего три листа  4-8-й главы. Как мало!

…Повесть попробую продолжать и в дальнейшем, но этот дневник – нет. Будет еще тяжелее. Тут я хоть беседую с записной книжкой, а там вообще молчать надо. Вернее – придется.

Сегодня тяжело после обеда – узнал, что подан на аттестацию замполита. Прощайте, мечты о штатской жизни! До самой смерти. Итак, моя жизнь кончилась в восемнадцать лет. Мало прожито. Очень мало. Года через три я получу отпуск дней на десять. Но что будет через три года?”

Даты записи нет

…Никто не кричит, диван, булка, родная Москва шумит за окном. И последнее: моя повесть. Какой же я дурак, что не сумел ее набросать до армии! Тяжело. Но креплюсь. И об этих моих страданиях узнает только эта книжечка. Кроме того, Юрию Владимировичу Пастеру запрещается:

1. Вспоминать о прошлом, ибо когда человек живет прошедшим, то он живет наполовину.

2. Думать о Ли и своей повести.

Предлагается:

1. Установить жесткий контроль над своими пятью чувствами.

2. Не допустить огрубения характера и не повышать         голоса, за исключением команд для большого количества людей.

3. Использовать каждую свободную минуту для чтения.

4. Все.

Об исполнении доложить мне. Пришел с развода. Объявлена воздушная тревога.

Сейчас иду расставлять усиление. Я не могу привыкнуть писать кратко. Из меня не выйдет хороший журналист».

На этом Юра закончил вести дневник. Возможно, он это сделал в целях установления  жесткого контроля над своими пятью чувствами.

Вот Юра пишет, как будто нет войны: «В развитии я отстану от своих друзей на три года. Т.е. они будут без пяти минут архитекторами, инженерами, а я…». Но возможно, это оттого, что он знал  молодых людей, которые в это время спокойно учились в институтах и университетах?

И все равно, Юра рассуждает так, как будто он не добровольцем пошел в армию, а по принуждению. Чувствуется, что в армии ему очень трудно, и по его же выражению,  «мечется как тигр в клетке».      

А с другой стороны, разве мы знаем мысли других восемнадцатилетних добровольцев? Наверняка, их мысли тоже были такими же невеселыми, сумбурными. Только об этом не принято было делиться ни с бумагой, ни с другими людьми.

Его сестра говорит об этом так:

«Что вы хотите, Юра и  вырасти не успел, а надо было идти воевать! Мы даже поцеловаться ни с кем не успели…И Юрка тоже». 

Юре было трудно, наверное, осознать еще  и сам масштаб войны. Да и кто  мог осознавать в первые месяцы войны?

Юра в те дни  все еще в мирной жизни. Дневниковые записи этого восемнадцатилетнего юноши  хорошо передают смятение  души, которой  пришлось так  стремительно взрослеть. Это трудно, и ему кажется, что «надо приучать себя не хотеть ничего».  Уже потом на фронте, ему было так же трудно, но он уже сам  держал себя в руках. Взросление Юры можно проследить  в его письмах.

 

Война. Письма.

Как заметила его сестра, в отличие от писем других ее знакомых с фронта, в письмах Юры не было трескучих ура-патриотических фраз. И действительно, 

письма Юрия Пастера полны разными человеческими чувствами: тоски, благодарности, неуверенности, беспокойства. Но в них,  как и в его  дневнике, совсем нет фальши.

Москва 19 декабря 1941 г.

Здравствуй, дорогая мамуля!

Вчера получил письмо из Кашина от папы. Он пишет, что ты пошла из Кашина к тете Мане. Почему ты решила одна пуститься в такое большое и трудное путешествие? Этого я никак не могу понять. Надеюсь, что ты здорова и успокоилась немного. Не волнуйся особенно. Мы живы – вот что главное.

Я живу очень хорошо. Сыт, одет тепло (есть даже валенки), иногда езжу в кино и театр. Так что у тебя нет абсолютно никаких оснований беспокоиться за меня.

Получил письмо от тети Веры. Она с наркоматом 6-го числа переехала в город Уфу. У них все благополучно. Нина в Куйбышеве. Так что ездить в город мне стало незачем. Хотя все же я иногда хожу по знакомым улицам, смотрю на такие знакомые звезды Кремля и частенько после таких прогулок становится мне грустно. А как быстро летит время! Ведь это было совсем недавно: я собирался в это время ехать в Москву на каникулы!

Надеюсь, что так же быстро пролетят еще полтора года. А там мы снова увидимся с тобой. Вот Новый год скоро уже. В новогоднюю ночь я буду вспоминать о вас. Вы будете от меня за сотни км, но мне, как всегда, будет казаться, что вы рядом со мной. Я, мамуля, жду письма от тебя к Новому году. Напиши обязательно папе. Он очень волнуется за тебя.

Передай привет всем моим родственникам.  Пиши. Крепко-крепко обнимаю и целую тебя. Твой Юрий

8-го апреля 1942

Здравствуй, дорогая моя Жека.

Только что отправил тебе письмо и вдруг получаю твою открытку от 28/XII-41 г. Наконец-то Вы получили хоть одну мою открытку! Думаю, что письма получите тоже. Но не все, наверное, т.к. я посылал их в Уфу, когда тебя там еще не было…

Сегодня день выдался особенно загруженный. Еще утро а я уже наработался  и в виде перерыва решил написать тебе. 

Вспоминаешь о 1941? Конечно, встречали мы его очень хорошо. Это была моя самая лучшая встреча Нового года. Вот только 43 год вы будете встречать опять все  вместе, но наверное без меня. Срок моей службы еще не истечет.

Я тебе писал, что от мамы вчера получил письмо. Хорошо, что она за свое путешествие сравнительно легко отделалась. На время у ней опухли ноги. Теперь она пишет, что уже ходит.

Из моих вещей сохранились:   наброски первых трех глав повести, несколько последних снимков, слоненок и медвежонок из белого мрамора. Если к этому прибавить мои бумаги, которые я отдал тебе, то это – все мое личное имущество!

Здесь кое-что я написал. Моя сумка набита бумагами. Часто вспоминаю о тебе. Сколько тебе доставалось, когда приходилось переться к черту на кулички (прости за выражение), чтобы поговорить со свои братом!

Знаешь, я ругаю себя, когда вспоминаю, что из-за меня портила себе все выходные дни. Ну, ладно. Придеться  ведь признать, что одно время я буквально жил от одного твоего прихода до другого.  (Мне, как политработнику, не следовало бы слишком пускаться в анализ своих переживаний).

Да. Разговоры с тобой оставили очень большой, я бы сказал, неизгладимый след в моем первом периоде армейской жизни. За это я перед тобой в огромном долгу.

Ты пишешь о деньгах. Жека, ни в коем случае не высылай. Мне они не нужны. Только зря могут пропасть. Очень прошу тебя не думать о том, что я сижу без копейки. Мне всего вполне достаточно. Вот пиши чаще. Мне это нужнее, чем деньги.

Как живет тетя Вера? От меня передай ей большой привет и крепко поцелуй.     Крепко целую, моя дорогая. Юрий.

Сама Евгения Красавина вспоминает о том времени:

«Виделись мы тогда урывками, когда он еще служил в запасном полку. На территорию полка нас конечно, не пускали. Помню вся территория была огорожена колючей проволокой… Приходилось долго ждать, пока Юра сможет выйти за ворота. Но я и сама  была тогда занята. Нас, молодежь, посылали на строительство всяких укреплений, мы и рвы рыли…»

Юра не забыл, как сестра, возвращаясь домой со строительства оборонительных сооружений, ехала на другой конец Москвы для того, чтобы только поговорить, а тем самым поддержать брата. И в этом письме и более поздних письмах Юра не раз возвращался к этому обстоятельству, и каждый раз выражал благодарность сестре.

1942, ноябрь, 24

Дорогие мои!

Слушаю финал Второй симфонии Чайковского и пишу вам. Несколько минут назад вернулся из Тулы, где удалил корень правого верхнего коренного. 26-го иду удалять второй с левой стороны. Наконец-то за свой рот принялся. Болит! Сейчас отходит наркоз и ломит всю скулу. Но это ничего.

Вчера вечером пошел к Полине Петровне. Сидели, пекли блины, потом стали пить чай с ними. От нее большой-большой привет вам. Она давно велела передать, да я как-то в письмах упускал это.

Прихожу в землянку, говорят, был Румянцев. Просил зайти. Пошел к нему. Он едет в Калинин на десять суток. С ним эту записку и посылаю.

Утром сегодня встал, позавтракал и отправился в Тулу. Приехал, прежде всего решил в кино сходить. Смотрел «Профессора Мамлока». Хотя эту картину и раньше смотрел, с удовольствием забылся в темном зале на полтора часа и жил жизнью героев картины. Потом отправился в поликлинику. Хотя сию операцию производила очень молоденькая особа, прошло менее болезненно, чем я ожидал. Правда, сначала мне пришлось ее успокаивать, а потом она уже стала работать.

Погода у нас замечательная пока. Снег, но тепло довольно. Утром выйдешь – деревья инеем одеты. Кругом все бело! Я уже писал, что нижнее белье теплое дают, со дня на день ждем ватных брюк и курток под шинель.

Спим теперь совсем культурно. Две простыни, подушка, одеяло. С этой стороны хорошо.

Насчет моей кандидатской карточки. Дела наконец прибыли в политотдел нашего укрепрайона, но пока туда не вызывают.

Строительство наше еще не закончилось. И роем, и на плечах бревна из леса (в 2 км) таскаем. Правда, я еще этого удовольствия не испытал. То с газетой возился, потом зубы болели, и я целые дни предпочитал лежать.

Намечаются две вещи. Первое: у нас строится клуб. Я хочу попросить майора назначить меня начальником его. Второе: писал Брагину (Михаил Брагин  - известный в то время фронтовой корреспондент газеты «Правда»). Если он в Москве и получит мое письмо, то, может быть, мне удастся заняться корреспондентской работой.

В общем, если обе не пройдут, я ничего не теряю. Ну а в обратном случае – сами понимаете.

Я пока лежал, написал рассказ «Городок на Волге». Брагина попросил посмотреть его и дать свое заключение. Если его отзыв будет положительным – путь ему на страницы газеты открыт. Дальше идти тогда будет легче.

Скоро уже месяц, как я к вам приехал. До сих пор не могу забыть этих счастливых дней. Знаете, когда я вернулся опять в этот омут матерщины, грубости, невежества – просто чуть не заболел физически.

А морально я хронический больной с 13 июля 1941 года.

Но глубоко верю и убежден, что все обойдется хорошо. С помощью фортуны и самого себя надеюсь стать штатским и учиться в вузе. Собственно, это меня и поддерживает в настоящее время.

С Сашей вам посылаю книгу, которая, может быть, будет в будущем нужна мне. Жаль, что не могу ничего послать, кроме книги. С каким бы удовольствием я послал вам кило масла, если бы мог! Мне ничего не присылайте. Берегите для себя. Только вот прошу вас прислать мне Дидро «Письма к Софи Воллан», нет-нет да и загляну когда-нибудь.

Папе посылаю полпачки табака. Больше пока нет, и немного спичек. А как вы живете?

Пишите подробнее. Привет моим знакомым. Мамуля, передай привет Алле. Пусть она, если хочет, напишет несколько строк. Саша привезет. Замечательно время летит. Так и хочется сказать словами Шекспира «Скорей, скорей, на шее паруса сидит уж ветер». Ха! Какой военный о Шекспире говорит! Действительно, солдафона из меня не выйдет. Это помните.

Кончаю. Не волнуйтесь, дорогие. Обнимаю вас и крепко-крепко целую, мои родные. Ваш Юрий. Достал еще пачку табака и посылаю.

И год спустя, Юре тяжело дается служба. Но как-то же он получил отпуск, что тогда было крайне сложно. Юра в отпуске побывал в Москве, увиделся с Женей.

Вот что рассказывает об этом Е.Г. Красавина

«Когда он приехал в отпуск с фронта, то я его не узнала. Он стал совсем взрослым, и к тому же у него появились ус. Держался он уверенно, шутил, но особо не откровенничал.

А во второй его приезд в Москву, он меня уже не застал. Но то, что он заходил, чтобы повидаться со мной, мне рассказали соседи по коммуналке».

Встреча с родными в отпуске так повлияли на него, что он не удержался от признаний: «До сих пор не могу забыть этих счастливых дней. Знаете, когда я вернулся опять в этот омут матерщины, грубости, невежества – просто чуть не заболел физически. А морально я хронический больной с 13 июля 1941 года».   Юре все еще приходится   перебарывать себя. 

1943, мая, 14-го дня

       Дорогие мои Вера и Жека!

Получил от мамы письмо, из которого узнал, что вы в Москве, и вот спешу скорее написать вам. Я жив и здоров, но все надо по порядку.

Из Москвы я уехал совершенно неожиданно 10 июня 1942 года. Настолько неожиданно, что даже не успел заехать к вам. С тех пор началась беспрерывная смена координат.

И с тех пор в Москве я был проездом из Калинина 7 ноября 1942 года, когда возвращался из отпуска. Зимой я опять потерял связь со всеми и из дома даже три месяца не получал писем. Только второго мая пришло первое письмо от папы.

Когда увидимся, об этом периоде моей жизни можно будет рассказать очень много интересного. Не думайте, что я не писал вам потому, что забыл вас, нет. Знаете, иногда просто не было свободной минуты, а иногда до того устанешь, что все свободное время используешь на отдых.

Я никогда не забуду той огромной моральной поддержки, которую вы оказали мне летом-осенью 1941 г. Кто знает, каких я мог натворить тогда “чудес”, если бы не было вас! Теперь, конечно, “чудес” творить не собираюсь. Война и время сделали свое дело: всякое легкомыслие из головы давно улетучилось.

Что я могу вам сообщить о родственниках наших? Очень немногое. Тетя Сима в Удомле. Дядя Сеня (из Ржева) умер зимой в эвакуации. Татьяна Волкова вышла замуж за моряка, старшего лейтенанта, и учится в Казани. О Кирилле давно ничего не слышно. Вот и все, чем я располагаю для информации. Я уже писал, что сейчас здоров и вообще, как говорят американцы, олл райт. А как чувствуете себя вы, тетя Вера? Наверное, выглядите неважно. Мамашу свою я, например, едва узнал.

Если получите это письмо, напишите мне о своей жизни, работе.

Крепко, крепко целую и обнимаю вас. С гвардейским приветом

      Юрий

Для Жеки пишу еще отдельно на следующей странице.

Лежу на траве и строчу тебе, дорогая сестрица. Твой братец не совсем аккуратный корреспондент, но что поделаешь?

Жека! Пиши скорее, как живешь и что делаешь. Как настроение? Что нового в Москве? Писем я не получал из Москвы с конца ноября. Последний раз мне писала Леля П., а я даже не сумел ответить ей. Вышла ли Нина замуж? По-моему, осенью у нее к этому было сильное стремление.

Как выглядит Москва? Что нового на экранах, эстрадах? Что хорошего в летних сезонах симфонических оркестров? Мендельсон есть? (Сон в летнюю ночь?!) Вот, видишь, сколько тебе сразу вопросов.

Только, дорогая, не ленись и напиши мне длинное-предлинное письмо. Ладно? Я только сейчас понял, что значит такое Москва.

После разгрома вернусь. А пока готовлюсь опять фрицев лупить, как положено гвардейцу.

Да, еще что есть из новинок литературы? Ой! Как мне сейчас бы хотелось с тобой продолжить некоторые наши споры, а еще больше посидеть с папиросой у окна, послушать хороший концерт по радио и смотреть с высоты четвертого этажа на мир!

Жду ответа. Крепко целую и обнимаю. Юрий

1943 июль, 30 фронт

                             Завтра что бы там ни было, мы выиграем   сражение                    

                                                                                                      Л. Толстой.

      Здравствуй, дорогая!

Вот видишь, какой я «хороший» стал, пишу тебе чуть ли не каждый день. Сейчас невыносимо жарит солнце, а кругом уже все заволокло тучами.  Будет дождь. Немного охладит, а потом опять будем сохнуть. Фриц, наверное, распарился. Что-то тихо очень. Сегодня стал перекладывать все в машину, и в ящике для дисков, нашел несколько заметок о «Войне и мире».

Некоторые выдержки я тебе приведу

1)-Поверь мне, -сказал он,-  (князь Андрей Пьеру т.III ч. II гл. XXV) что если бы что зависело от распоряжения штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день.

2)- Одно, что бы я сделал, если бы имел власть, - начал он опять, - я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рабство.

3)- Война не любезность и надо понимать это, и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость.

Все в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка…»

Замечательно написано, знаешь, Жека, если когда-нибудь встретимся, ты напиши мне о них и я тебе расскажу много интересного.

...Фриц еще не долго протянет. Я не пророк и не   пытаюсь быть им, но мои слова запомни.

Ей-ей сейчас поползу в воронку. Окунуться надо, а то кожа (поэта) уже облупилась на лице. И тучи, противные, вокруг да около ходят, а солнце не закрывают.

Сегодня меня мои мушкетеры уже офицером величают. Вчера им зачитали новый Указ Президиума Верховного Совета.

Ну ладно. Кончаю.

(письмо “неизвестному другу” написала?)

Пиши. Крепко обнимаю и целую.                                                                                                     

Юрий.

1943, август 19  Фронт

      Добрый день, родные!

Получил вчера письмо от Людмилы. Написал вам и послал 1200 руб. Как только получите, сообщите.

Дела идут хорошо, но отдохнуть хочется. Уже 40 дней, как я на фронте.

Настроение бодрое. Вы «Георгия Саакадзе» 2-ю серию не смотрели? Первую я видел, и, судя по ней, вторая еще более замечательная. Что нового у вас, дорогие? Надеюсь, что все хорошо и благополучно.

Привет всем знакомым.

Пишите.

Целую крепко и обнимаю вас, мои милые.

Ваш Юрий.

P.S. Узнал адрес Лики Тверской: П.П. 14686 – Р.

1943, Август, 27го Фронт  1500

Дорогая, добрый день!

Приехал, не успел из башни вывалиться – вручают от тебя письмо. Под грохот пушек стал читать его. Как я выгляжу?! (О, в математике для этого служит знак  - )

Кавалер ордена Отечественной войны не умывался пять дней и поэтому чернее черной краски. 

Усы у него есть и сапоги, точно, пудовые. Курит папиросы, но когда сотенка шакалов с воем сваливается на головы с небес, предпочитает цигарку из половины газеты.

Генерал продолжительность бомбежек измеряет не по часам, а (в шутку!) по длине моей “цигарки”. Газета есть и фронтовая и армейская. Время писать или нет или устаешь так, что карандаш не держится. Поэтому пишу так: корреспондент приезжает, залезает в самую глубокую щель и расспрашивает меня. На другой день моя статья увидела свет. Ясно?

Воюю, Женюрка, воюю. Потерял уже много друзей, что за ребята! - золото, но война есть война. Что я делал в ночь с 5 на 6ее ? Вел разведку под Белгородом и представлял тебя (как  все равно чувствовал) в Москве.

Да, дорогая сестрица, сейчас я все еще глух. Говорят, пройдет. Тем лучше. Говорят еще, что скоро будет второй орден у меня. Тоже хорошо.

Ну, а на счет возвращения, - придется подождать. Бои тяжелые.

В Москве не была, когда нам за Харьков салют давали? Как ни как,  а от Верховного главнокомандующего три благодарности имею.

Что с Ниной? Смотрю, совсем девушка по наклонной вниз пошла. Жаль. Очень жаль (По словам Евгении Красавиной, Юра в своих оценках был строг к Нине Лепешковой. Ничего предосудительного она не делала, просто у нее появился новый кавалер).

Спасибо тебе, что за меня беспокоишься. Зря нервы только не трать. Мои сдавать стали за двухмесячные бои.

Раньше не имел привычки и голоса на бойцов повышать, а сейчас нет-нет, да и прикрикнешь. Иногда и без причины. Говорит, говорит он, а все не слышишь. Ну и вспылишь - ори громче!

Да. Гуманизм, как хорош он на школьной скамье!

Шарибариба уж алла!

      Я бедный турок без гроша –

Это песенка Мольера, благодаря мне, стала у нас в моде.

Вот это наш гуманизм на фронте. Запутанный вывод, правда? Но ничего.

Мама мне прислала две открытки от 9го и 11го. Это последнее, что я от них имею.

Как тяжело сейчас Маринке! Но она молодец. Она случайно, не в моем районе действует?

Пора кончать. Пиши Жека, больше. Знаешь, как приятно на передовой письма читать? По десять раз перечитаешь а потом все-таки еще читаешь.

Привет маме, своим друзьям.  Целую крепко, крепко и обнимаю.  Юрий.

P.S. Хорошо, что читаешь много. Сегодня тихая ночь была. Лежал и Москву представлял.

Нет! Столкнем фрицев с этого рубежа и дальше погоним.

Москва ждет нас с победой, и мы отдадим ей все, но принесем ей победу.                                                                                                  Юрий.

Юрий немного бравирует перед сестрой и явно горд собой. И он имел на это полное право.

Юра уже участвовал в крупных сражениях, был контужен,  его наградили орденом. Его очерки печатаются, по крайней мере, во фронтовой газете.

А способ написания таких очерков (наговаривает, а кто-то записывает) может позволить себе только маститый писатель, или, по крайней мере,  популярная личность!

Он переписывается с многочисленными школьными друзьями, которые тоже были на фронте и ли работали в госпиталях.  А главное, у него  появились фронтовые друзья, а, по воспоминаниям  ветеранов,  это действительно особое братство.

Он пытается показать себя взрослым, с усами и с цигаркой, но ведь он все еще мальчик!  Ему только 20 лет! Он думающий и открытый человек. Мне он напоминает  любимого героя из романа «Война и мир» Андрея Волконского.

Из 25 фронтовых писем, в 5 он приводит цитаты из “Войны и мира” Л.Н. Толстого. Это была его любимая книга, и она всегда была у него “под рукой”.  Подражал ли Юра любимому герою Андрею Болконскому? Он действительно смог следовать правилу этого литературного героя, который говорил о войне так: «Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость!»

1943 г. 13 октября

Здравствуй дорогая,  Жека!

Как здоровье тети Веры? Ты ничего не пишешь о ней, а я беспокоюсь. Мама мне писала, что  она все еще больна. Поцелуй ее за меня и передай, чтобы скорее поправлялась.

Зоя в Москве? Ты просто плохого мнения о моей памяти. Я никогда не забываю того, с кем меня знакомят. А Зою я прекрасно помню и могу даже написать о ее квартире, если все вещи стоят до сих пор на своих местах.

Передавай ей от меня большой привет. Что она сейчас делает? Со Львом мы тоже знакомы (Ведь ты сама же нас знакомила). Но помню его хуже и думаю, что меня он забыл совсем.

Как ни как, а четыре года прошло с тех дней (Рифма - беспечной юности моей!!). Знаешь, я не ожидал от девушек такого постоянства: с Зоей ты уже дружишь, на сколько я помню, со школьной скамьи. Тем лучше. И спасибо за Маринкин адрес. Если она там, где ты пишешь, то я от нее далеко.

Да, Жека, книг пока не высылай, не до них стало. Фрицы огрызаются здорово. Ничего собьем все равно. Скоро погоним за Неман.

Путь от Волги до Днепра…когда-нибудь об этом будут писать книги,  и историки будут рыться в горах бумаги, восстанавливая детали. Нам сейчас историей заниматься некогда, гоним фрицев. Хотя, говорят, этим мы и делаем истории.

Ну, все это уже ведет к философии, а сейчас ею у меня нет ни времени ни желания заниматься. Возможно, что буду тебе реже писать теперь. Не беспокойся. Просто не будет времени или будет не до писем.

Во всяком случае, в первую свободную минуту напишу.

Точка. Пока. Целую крепко крепко.  Юрий.

Всего через 2 недели –

29 октября 1943 года Юрий Пастер погиб в бою. Его последние письма сестра Женя получила уже после войны.

Сама Евгения Красавина в январе 1943 года ушла на фронт. Служила в дорожных войсках, дошла до Праги. О гибели брата, она,  как и его родители, узнали не сразу.

Семья Пастеров тяжело пережила известие о гибели единственного сына. В школе о судьбе Юры узнали уже после войны. Эту потерю переживали даже те, кто совсем не близко знал Юру Пастера.

Друзья Юры сделали многое, чтобы сохранить память о Юре. Они помогали школьникам  собирать материалы о Юре. В начале 70-х гг. комсомольской организации школы № 16, бывшей школе № 22 было присвоено имя Юрия Пастора. А потом  комсомола не стало. Но сам  Юра Пастер все  еще живет. Потому что его еще помнят.

Послесловие к биографии 

Мы (я и научный руководитель работы) так и не разрешили некоторые загадки в судьбе Юры. Так осталось не совсем ясным, кем воевал на фронте Юрий Пастер. Оставался ли он в должности замполита или был солдатом?

В извещении о смерти было написано, что он погиб гвардейским старшиною. Мог ли замполит иметь звание старшины? Ведь заместитель по политической части командира какого-то воинского подразделения – это должность. А политрук, как мне объяснили,  – это звание. В то время в армии были такие звания для политработников невысокого ранга - младшие политруки, политруки и старшие политруки – что соответствовало званию - лейтенант, старший лейтенант и капитан.

Что касается мамы Юрия, то школьникам она рассказывала, что ее сын был офицером. А сегодня это утверждает и его сестра Е.Г. Красавина.

В одном из ранних фронтовых писем (8.01.42 г.)  Юра пишет  сестре : «Ты пишешь о деньгах. Ни в коем случае не высылай». А в более позднем письме (19.08.43г.) он сообщает родным, что он сам отправил им 1200 рублей. Как  удалось выяснить, «денежный аттестат» младших офицеров составлял тогда от 600 до 800 рублей. Были доплаты и за гвардейское звание. А денежное довольствие старшины было значительно меньше.  

В 1971 г. поисковики моей школы направляли запрос для уточнения звания Юра. Ответ в школу пришел из Главного управления кадров Министерства обороны: «…на учете офицерского состава Пастер Юрий Владимирович не значится…».

Военный историк Светлана Герасимова по этому поводу пояснила следующее: «В то время запросов в архивы было очень много, и нередко бывало,  к сожалению, так, что  архивные розыски по этим запросам просто не велись. Эту работу  просто некому было делать, архивных сотрудников было крайне мало. Проще было ответить, что такой-то «не значится». Для того, чтобы найти какие-то данные надо самому работать в архиве. Я внимательно перечитала письма Юрия, и могу предположить, что у него могло быть не высокое офицерское звание – мл. лейтенант, лейтенант».

Но участвовали ли замполиты в звании лейтенантов в боях в составе танковых экипажей? Мы продолжили поиски и выяснили, что в обязанность замполитов танковых батальонов  входило участие в боях в составе танкового экипажа.

Эта работа научила меня вот чему: историческое исследование – это очень трудное и ответственное дело. И источники надо проверять и перепроверять. Но главное, занимаясь этим исследованием, я познакомилась с настоящей историей. И поняла, что  понять ее можно через судьбу отдельного человека.       

А многое узнав о жизни  Юрия Пастера, я еще больше укрепилась в своем мнении: это был человек, который в трудный период в истории своей страны смог стать выше личного. И он с полным правом в одном из своих последних писем  сестре написал: «…И если твой братец не вернется, то можешь смело сказать всем моим знакомым: я честно сражался за Родину…”.