В этом году на смотре International Exposure, где каждый год показывают лучшие из новых спектаклей израильского современного танца для продюсеров и критиков со всего мира, не было главного танц-театра страны – ансамбля Батшева. В это время он участвовал в больших французских гастролях. В отсутствие главного столпа и мерила, вокруг которого обычно выстраивается местный танцевальный контекст, акценты в показах распределялись иначе, но ни одна из крупных израильских трупп так и не смогла занять место лидера, скорее в центре внимания оказывались спонтанно складывающиеся в программе внутренние сюжеты и темы. Для меня среди них самым интересным был сюжет, связанный с реальностью, где танец откликался как на острые события дня, так и на личную биографию танцоров. Такой поворот очень характерен для израильского контепорари, который более, чем какие-то другие национальные танцевальные практики, проявляет интерес к животрепещущей современности.
О личном
В вечер открытия фестиваля давали целых два спектакля и один из них - «Третий танец», поставленный известной парой хореографов Нивом Шенфилдом и Ореном Лаором (Niv Sheinfeld & Oren Laor, The Third Dance) - был именно репрезентацией личного. Нив и Орен, однополая пара, живущие уже 16 лет вместе, в этот раз поставили на себя, как на танцоров, спектакль, вдохновленный дуэтом Лиат Дрор и Ниром Бен Галь (Liat Dror & Nir Ben Gal), поставленным почти 30 лет назад. Надо сказать, шесть лет назад Нив и Орен уже повторяли другой дуэт Лиат и Нира “Двухкомнатная квартира”, но тогда, как они рассказывают, была некоторая проблема в том, чтобы распределить роли на двух мужчин, поскольку в оригинальном дуэте речь шла о том, что “мужчина идет в армию, а женщина – в прачечную”, но в лирическом “Третьем танце” речь только о любви, именно как о связи людей, которые давно вместе, поэтому нет подобных вопросов. Два мужчины, совершенно не выглядящие танцорами (хотя Нив танцор, а Орен имеет театральный бэкграунд), на квадрате сцены, окруженном зрителями, упоенно скачут, причем как-то очень на вид коряво и нелепо, и это почему-то с самого начала не только смешно, но невероятно трогательно. Самозабвенно пляшут под торжественного Малера, становятся в позы, тянут носочки, просят друг друга признаться в любви, танцуют, обнявшись и целуясь, дерутся (впрочем, кажется, в шутку), один из них выносит проигрыватель откуда гремят поп-хиты, заглушающие Малера, и снова пляшут, изображают рок-звезд с гитарами, обращаются к зрителям за поддержкой, один выносит огромный букет цветов в вазе, как знак любви, а потом, наверное, от обиды другой разбрасывает цветы по сцене, первый в досаде крошит их и рвет, засыпая ковром из лепестков всю сцену. А потом раздеваются догола, надевают маски стариков с сединой и залысинами и снова танцуют вот так в обнимку голые и старые под коэновский хит Dance Me to the End of Love. Тут можно много говорить о том, что они, как и Лиат с Ниром работают со штампами романтической любви –цветы, драматическая музыка и так далее. Но все равно в конце хочется плакать, к тому же понимаешь, что дуэт о сложившихся отношениях, когда-то поставленный на тридцатилетних, теперь примеряют на себя актеры, которым ближе к 50-ти и это, конечно, рассказ о себе.
Второй очень меня тронувший спектакль, где не только личные биографии, но и тело становилось документом - Go хореографа Галит Лисс (Galit Liss). Галит работает с пожилыми женщинами. Не знаю, сразу ли она решила делать танцевальный проект или все началось просто с занятий с глубоко пожилыми, которые она потом превратила в искусство, во всяком случае, я уже не в первый раз вижу, как проекта, начинавшегося, как социальная работа, находили форму, превращающую его в важное высказывание (такова, например, израильская история Саши Галицкого, учащего обитателей домов престарелых вырезать по дереву). Ну и вообще старое тело в пластическом спектакле – это очень сильный инструмент именно из-за своего несовершенства, которое о многом говорит. Возраст у женщин этой труппы – от 60 до 85 лет, они совсем немного танцуют, потом переодеваются в защитные комбинезоны и дальше движение строится вокруг войны: орет сирена, женщины куда-то ползут, сваливаются в кучи, прячутся, друг друга придерживают, как будто спасают и так далее. Все очень просто, но оттого, что ты видишь ограниченность их пластики, возникает болезненное и щемящее чувство. А потом, продолжая двигаться по сцене, женщины стали брать микрофоны и говорить буквально по несколько фраз о себе. Одна крупная женщина, о том, что в школе она всегда была самой высокой, стеснялась этого и так сутулилась, что даже сейчас не может ровно лежать. Что ненавидит себя в зеркале. И мучительно думать, что вот эту ненависть к своей внешности женщина под 80 сохранила со школы. Многие рассказывали про то, что в детстве любили танцевать, а родители считали, что это несерьезно и танцор – не профессия, так что танцевать они пошли только сейчас, будучи бабушками или даже прабабушками (тоже мучительно думать о том, что вот сейчас, в этом возрасте они с обидой вспоминают что им говорили родители, и, словно подростки, делают по-своему, исправляя ошибки взрослых). А одна женщина сказала, что мол в детстве мы все говорили “мы” и только сейчас я стала говорить “я” и “мне 82 и только сейчас я стала ощущать себя в своем теле , как дома”. Другая признавалась, что просыпается с болью в спине и перечисляла, какие делает упражнения – и все за ее словами эти упражнения повторяли. В конце они снимали комбинезоны и оставались в платьях и танцевали по одному, каждая по-своему. И в этом не было ничего смешного или нелепого, в этом была даже какая-то грация и очень много того, что давало ощущение чужого тела - его скованности, боли, того, что руки-ноги человеку плохо подчиняются – что-то не гнется, не сгибается, что-то трудно поднять, и все равно танец остается наслаждением. Ну и понимания, как много было в этом танце персональной истории. После спектакля прошла встреча с хореографом и двумя участницами показа. Одна из них сказала, что как раз сегодня у нее родился внук. Уже четвертый, но первый мальчик. И она не может не думать о том, наденет ли он через 18 лет солдатскую форму или нет. Это правда, тема “женщина и война”, в спектакле сильно звучала, но для меня все равно главным был не гандерный ракурс, а возрастной. Если бы в группе были старики-мужчины, это было бы так же сильно.
И третий хороший спектакль, который можно называть документальной хореографией, созданной из личной истории, был Am I поставленный Михаэлем Гетманом (Michael Getman) специально для очень известной израильской танцовщицы Талии Пац (Talia Paz), работавшей в Израиле и по всему миру - и у Наарина, и у Матса Эка, и у Шарон Эяль. Пятидесятилетняя танцовщица с явно классической подготовкой и в отличной форме начинает понемногу танцевать, как бы что-то намечая. Лицо у нее строгое, даже недовольное – никаких обольстительных улыбок залу и желания понравиться. А потом она вдруг падает, подогнув ноу и начинает рассказывать. Что вот, мол, опять эта нога. «У меня было такое на одних важных гастролях: я танцевала «Жизель» - современную версию, и не саму Жизель, а королеву. У меня было шикарное красное платье, я 15 минут ждала выхода, а потом должно быть 3 прыжка и на третьем я вот так падаю и не могу сдвинуться с места. И никто вокруг не знает что делать». С этим рассказом она начинает, кряхтя, отползать на руках, как подстреленный солдат. И дальше она продолжает танцевать, но говорит уже мало, зато мы понимаем, что она танцует про свой опыт танца, про то, как это трудно и какая боль – она при резких движениях постанывает и охает, но упорно кидает батманы, разве что теперь нам не кажется, что это ей ничего не стоит. Ну и самое поразительное – ее удивительная самоирония и вообще юмор и обаяние под маской сухой и строгой профессионалки. Я слышала, что Вадим Каспаров уже пригласил этот спектакль на августовский фестиваль Open look в Питер.
Социальных и особенно политических сюжетов в израильском современном танце традиционно очень много, танец тут воспринимается, как действенный язык в разговоре на актуальные темы. Причем, творческая интеллигенция в стране безусловно левая, а та, что связана с танцем - особенно, и настроена оппозиционно по отношению к политике правительства. На эту тему во время фестиваля была специальная дискуссия, о которой стоит сказать отдельно, ну и сами спектакли говорили на ту же тему.
Один из самых знаменитых танцевальных театров страны, Kibbutz Contemporary Dance Company, показал на смотре спектакль «Убежище» (Asylum) в хореографии своего худрука Рами Беэра (Rami Be’er). Слава у “Киббуца” большая, труппа отличная, но в целом это вполне предсказуемый театр, так что то, что в этом году спектакль Беэра был полон какой-то особенной мрачной энергии и сам сюжет, посвященный проблемам беженцев, иммиграции и судьбам просителей убежища – очень актуальной темы для Израиля – производило большее впечатление, чем обычно. Действительно, тема острая и болезненная, а спектакль как дополнительную краску использовал тревожный звук приказов через мегафон, задающий ритм. Ну и вообще, надо сказать, что спектакль вышел эффектным, хоть и несколько более абстрактным, чем ждешь от этой темы. Беэр очень красиво строит композиции в ансамблях, и эффекты у него в спектакле хоть немного попсовые, но очень хорошего качества.
Спектакля Ясмин Годдер Demonstrate Restraint ждали особенно – ее последние постановки, очень перформативные, активно работающие со зрителем и каждый раз в какой-то степени исследовательские, на смотрах последних лет становились открытиями. В этот раз Ясмин сделала спектакль в расчете на себя, как на танцовщицу, а не на свою труппу: в сюжете о «демонстрации сдержанности» она участвовала вдвоем с девушкой-музыкантом Томер Дамски, которая тоже танцевала (вернее, двигалась), а кроме того пела, барабанила и записывала живой звук на многочисленные магнитофоны, из которых потом делала оркестр, выстроив на сцене. Я второй раз вижу спектакль Ясмин, выстроенный на себя, и для меня это менее интересно, чем когда она работает со своей труппой. В каталоге написано, что она «воплощает, представляет и деконструирует образы, слова, звуки и символы местной политики». Это вполне читается (например, когда женщины бегают, накрыв головы платками это явно отсылает к мусульманской одежде), но выглядит прямолинейно и не очень увлекательно по движению. Единственное, что выглядит интересно, кроме работы со звуком, это то, что Ясмин по-прежнему увлечена процессом больше, чем результатом, и в спектакле сама несколько раз обращается к публике, задавая вопросы про некоторые эпизоды: какие они вызывают ассоциации, как их понимают. Она очень хорошо входит в контакт с залом, доброжелательно реагирует, с готовностью повторяет какие-то элементы или даже меняет их на ходу и это сразу располагает зрителя к тому, чтобы размышлять над темой вместе с ней.
Ну и, пожалуй, самым интересным мероприятием по части “танца на общественные темы” был, к сожалению, не показ, а презентация проекта Public Movement , Site - Time - Context specific performances. Оказывается группа Public Movement - исследовательский движенческий проект, который существует уже 12 лет (причем в стабильном составе, что большая редкость), работая по всему миру с приглашающей организацией, городом, властью и т. д, изучая место, его проблемы и историю. И в кооперации с местными участниками делая проект на острые политические и общественные темы, в использованием публичной хореографии, ритуалов и др. на улицах и в общественных местах. Крошечный фрагмент того, как это могло бы выглядеть, нам показали на площади центра Сюзанн Деллаль, под дождем, который лил непрерывно все дни International Exposure, – люди в белых костюмах выстраивались в пластические композиции, а потом читали текст о самом центре (кстати, я впервые узнала, что юная Сюзанн, в честь которой безутешные родители создали этот танцевально-театральный центр, умерла не от неизлечимой болезни, а от передоза, будучи студенткой, изучающей искусство). Потом создатель, хореограф и режиссер центра Дана Яхломи рассказала о проекте, объяснила, как делаются исследования и показала несколько впечатляющих видео о работе в разных странах, в сотрудничестве с властями и полицией, о работах, посвященных спасению людей (оформлением были большие бетонные плиты и движение шло вокруг них, хореография как бы иллюстрировала вытаскивание из-под завалов). В 2014-м году они делали в Киеве масштабный проект о недавней революции по приглашению центра Пинчука и Дана говорила о том, как сильно чувствовалось особое настроение в атмосфере города. И еще один проект, о котором она рассказала, проходил в Тель-Авивском музее в 2015 и был посвящен независимости Израиля. Впрочем, обо всем этом можно прочесть на сайте группы, это очень интересно и, честно говоря, хотелось бы увидеть такой проект в России. http://www.publicmovement.org/
Между цензурой и бойкотом
Для меня одним из самых интригующих мероприятий International Exposure была заявленная открытая дискуссия на животрепещущую в Израиле тему " Художник - Между цензурой и бойкотом”. Представляли ее так: «В настоящее время израильские танцоры и танцевальные компании сталкиваются с многообразным политическим давлением. С одной стороны, любой художник, получивший поддержку от израильского правительства или просто имеющий израильский паспорт, вызывает /видимо, за рубежом – Д.Г./ бойкот и протесты. С другой - в Израиле за последние несколько лет введено множество запретов и ограничений, направленных на то, чтобы сократить финансирование и возможности на основании изменения определений приемлемого искусства. Что происходит в пространстве между этими силами? В чем тут ответственность израильских художников?». Дискуссию вела Лиор Авизур, независимый танцевальный исследователь и куратор, участвовали в ней Ади Шилдан - независимый хореограф, чей спектакль The Restlessness of Winged Creatures, был одной из трех работ в 2017-м на Международной неделе танца в Иерусалиме, которым было отказано в финансировании Министерством культуры из-за наготы. Она же - одна из нескольких израильских хореографов, дисквалифицированных фестивалем Feminine Tripper в Осло, из-за израильского гражданства. Второй участник - Дина Алдор, культурный активист в Израиле и за рубежом в течение более трех десятилетий, а в последние десять лет - исполнительный директор театра Батшева, который, постоянно гастролируя, регулярно сталкивается с призывами к бойкоту и демонстрациям протеста. Третьим участником был хореограф и танцор Гилель Коган, знаменитый спектаклем "Мы любим арабов", гастролирующим по всему свету. Но из-за поддержки Министерства культуры Израиля спектакль этот тоже постоянно встречается с попытками бойкота, иногда сопровождающимися политическими демонстрациями. И четвертая участница – хореограф Ренана Рац, постоянно громко критикующая политику правительства по усилению художественной цензуры и заявляющая о своей вере в право художников говорить о своих политических взглядах публично и через свою работу.
Народу в помещение для обсуждения набилось много, все – и израильские деятели танца, которым было, что рассказать, и иностранцы – хотели высказать свою точку зрения, в результате пылкий спор через полтора часа пришлось просто оборвать, чтобы все успели на очередной спектакль. Обсуждение получилось очень интересным, причем прямых жалоб на ситуацию, которая действительно выглядит довольно дико (зарубежное движение бойкота Израиля – BDS (Boycott, Divestment and Sanctions - «Бойкот, изоляция и санкции») —призывающее к экономическому и политическому давлению на Израиль, - в культурной области оказывается направлено именно на тех, кто критичен и оппозиционен к власти в своем государстве) практически не было, никто и не вспомнил про одиозную министершу культуры Мири Регев. Разговор был по существу – все пытались разобраться в том, что, как и почему происходит и что с этим делать. Гилель говорил, что цензура «делает нас сильнее», что она заставляет сформировать свою позицию, а это очень важно для художника, и что запреты – это то, с чем надо работать. Дина рассказала знаменитую историю, которая произошла несколько лет назад, когда на какой-то государственный праздник Батшева должна была танцевать в Иерусалиме. Наготы не было, но костюмы были открытые, что-то вроде трусов и маек, и религиозные деятели в правительстве настаивали, чтобы танцоров одели «прилично», тогда вся труппа вместе с Наарином просто отказалась выступать. Дина смешно сказала, что нельзя говорить, будто у Батшевы есть определенная точка зрения, поскольку «там, где собираются два еврея, будут созданы четыре партии» и, хотя ее компания международная, но в ней 85 человек и значит 85 мнений. Но тем не менее Наарин всегда говорит, что его театр имеет свое мнение по поводу Палестины и в этом смысле он в оппозиции к государству, а если государство не будет поддерживать Батшеву, то они найдут возможность работать и без этих денег. На это, конечно, же, представители других израильских танцевальных компаний сказали, что у большой компании возможности особые, а поскольку в стране нет ни филантропии, ни меценатства в искусстве, то без поддержки государства, в ситуации, когда и с гастролями все довольно туго, маленьким труппам не выжить. По поводу внутренней цензуры иностранцы говорили, что, мол, вам не на что жаловаться: вот вы танцуете, о чем хотите и сейчас обсуждаете эту тему свободно (особенно не соглашался с сетованиями на цензуру венгр, у которого на родине запреты куда жестче). Кстати, говорили и о том, что драматический театр и опера, которые в Израиле очень коммерческие, в отличие от контепопрари, очень лояльны по отношению к власти и всегда идут на сотрудничество, рассчитывая на финансирование.
Разговоры о BDS были сложнее. Представители одной из компаний рассказывали две свои недавние истории, обе связанные с Англией, когда уже подписанный контракт срывался, поскольку владелец театра сообщал, что не желает, чтобы в у него танцевали израильтяне. Дина рассказывала, что в Батшеве, которая гастролирует больше любого другого израильского театра и постоянно встречается с BDS протестами, есть даже протокол на этот счет, согласно которому, если в зале начинается выступление, то спектакль останавливается, протестующего выслушивают, и после его ухода спектакль продолжается. К разговору о BDS все повторяли, что нужен диалог, что с этим надо работать. Иностранцы в ответ обсуждали, скорее друг с другом, почему это происходит, почему такие же культурные протесты не встречают артистов из трамповской Америки, из России, Китая и так далее. Кто-то считал, что дело в антисемитизме, но, что интересно, израильтяне это предположение дружно отвергали.
И еще немного.
Разумеется, работой с реальностью и документальными сюжетами, все интересное на смотре израильского танца не исчерпывалось. Поэтому еще несколько слов о спектаклях, которые не укладывались в этот сюжет.
Фестиваль открылся новой работой Инбаль Пинто – «Фуга». После расхождения с мужем, Авшаломом Поллаком, который был вторым руководителем их общей знаменитой компании, они стали ставить спектакли по одиночке и сразу после International Exposure была объявлена премьера Авшалома. По “Фуге” видно, что их роли не были разделены, как я думала когда-то (одна – хореография, другой – театрально-визуальная сторона спектакля), в постановке узнается прошлое театра Пинто-Поллака – и визуальная эффектность, с прекрасным светом и костюмами – и прежнаяя печально-клоунская интонация. Все герои «Фуги» - четыре девушки и четверо мужчин - чудаки и путаники, и танец так же говорит о том, как много вокруг нелепостей, при том, что все очень серьезны и даже деловиты среди происходящих вокруг почти цирковых фокусов. Кстати, слышала, что спектакль Пинто уже приглашен на фестиваль в Красноярск, где театр Инбаль и Авшалома был несколько лет назад.
Еще одну славную постановку мы увидели в сборнике “Студийные работы”, представляющем независимые постановки. Для показа в рамках фестиваля из 45-минутного спектакля Офира Юдилевича For Real было взят отрывок только на 20 минут, но и по нему можно было понять, какая это смешная и милая работа.
Спектакль оказался целиком про падение. Офир вообще любитель акробатики, (помню его отличный дуэт на батуте) и чувство юмора у него всегда в деле. Команда из трех девочек и двух парней (один из них Офир) демонстрировали все варианты падения: складывались в причудливые композиции и падали вниз то так, то эдак, что выглядело весело и похоже на игру. Причем, все строилось на отношениях – взглядах, улыбках, в общем речь шла про людей, а не про хвастовство мастерством, хотя и с ним все было отлично.
А на закрытии показали спектакль, который изначально позиционировался, как главное событие, хотя израильскую премьеру сыграли уже некоторое время назад - “Nova Carmen”, постановку Шарон Эяль с труппой Израильского балета. Вообще для всех это сотрудничество казалось удивительным – Эяль международная звезда современного танца, а израильский балет – классический и вообще котируется не очень высоко. Часовой спектакль разбит на две части. Первая – многочисленные соло и вторая – главным образом ансамблевая, хотя из нее выделяются соло и дуэты. В целом за сюжетом Эяль не идет и можно по-разному понимать, кто тут Кармен, хотя для меня это явно был мужчина, у которого складывались разнообразные отношения и с мужчинами, и с женщинами. Эяль опять работает на бомбящем ритме ударных, действие имеет клубный и несколько двусмысленный вид с манерными извивающимися мужчинами и резкими женщинами, выхваченными рассеянными лучами из темноты. Но пару раз, будто в напоминание вдруг из-под ударных вылезают пара хитов Бизе из «Кармен» типа хабанеры. Пластика танцоров, как в спектакле Эяль OKT-love – судорожная, танцоры, как будто скручены спазмами, причем все их движения происходят почти на месте, с очень маленьким радиусом, как если бы каждый из них танцевал в стакане. И главная позиция рук у танцоров – на животе, словно они все уже получили удар ножом в живот и теперь останавливают кровь или придерживают внутренности. На меня спектакль произвел впечатление своей энергией и напряжением (после него у меня было ощущение измотанности и спазма, будто я сама танцевала вместе с израильским балетом), хотя потом слышала мнение скептиков, что вот, мол, если бы вместо балетных участвовали танцовщики Эяль из ее театра L.E.V, то было бы другое дело. Но на меня и эти произвели впечатление. Теперь будем ждать, что из израильского танца доедет до России.
Израильский современный танец очень знаменит, и, надо сказать, что сегодня он воспринимается как самое актуальное из всех перформативных искусств в стране, язык которого позволяет художникам размышлять о болезненных темах сегодняшнего дня, о себе и об обществе. Для израильтян существенно, что этот язык телесный, но вместе с тем он обладает напряженной интеллектуальностью.
«Все пути ведут на Север» – спектакль о том, что мы одиноки всегда и никогда. Это совместная работа бельгийского хореографа Карин Понтьес и труппы современного танца театра «Балет Москва». Карин не просто сочинила хореографию, а танцовщики ее исполнили, их творческие взаимоотношения строились сложнее.
