25.09.2018 | Наука

Дурная наследственность. Часть 4

Терновый венец на всю голову

От сторонников разного рода паранаучных направлений – «энерго-информационных» и торсионных полей, «памяти воды», гомеопатии, экстрасенсорики, экзотических терапий и прочей отвергаемой современной наукой премудрости – часто приходится слышать в качестве аргумента «ладно-ладно, генетику-кибернетику тоже в свое время не признавали!». Особенно часто этот убойный довод звучит всякий раз, когда научное сообщество пытается публично отмежеваться от тех или иных имитаторов науки – например, после публикации очередного меморандума Комиссии РАН по лженауке. Но его нередко повторяют и просто далекие от науки люди – подразумевая, что в науке все меняется, то, что сегодня считается лженаучным, завтра может оказаться последним словом науки и вообще – будущее всегда за еретиками и новаторами, смело отвергающими прежние догмы...

О кибернетике разговор особый – «непризнание» ее свелось фактически к некоторому количеству невежественных и малосодержательных статей и докладов, написанных в основном штатными советскими философами. И по тону, и по степени знакомства с предметом эти статьи мало чем отличались от нападок лысенковцев на генетику, но в отличие от последних никак не влияли на начатую в 1953 году работу советских ученых в этой области – поскольку те в это время велись (в весьма ограниченном объеме) в режиме строгой секретности. Скорее всего, авторы разгромных статей вообще не знали о том, что кибернетика существует не только в логове империализма, но и в СССР. Когда в 1954-55 годах советские работы по кибернетике стали появляться в открытой печати, между кибернетиками и философами началась жаркая дискуссия – которая, однако, была именно дискуссией, а не фарсом с заранее известным результатом, как сессия ВАСХНИЛ и другие подобные действа рубежа 40-х – 50-х. Естественно, в таких условиях полемика кончилась полным поражением блюстителей идейной чистоты и к 1958 году идеологические наезды на кибернетику окончательно увяли.

Так или иначе, кибернетика в то время действительно была совершенно новой наукой, сформировавшейся за считанные годы до ее «непризнания» в СССР. Совсем иначе обстояло дело с генетикой.

Конечно, эта наука не имела такой длинной истории, как ботаника, зоология или даже физиология. Формальной датой рождения генетики считается 1865 год, когда Грегор Мендель обнародовал результаты своих экспериментов и модель, объясняющую их. Но, как известно, работа Менделя осталась практически незамеченной и никак не повлияла на биологию последней трети XIX века. Реальная история генетики началась в 1900 году, когда законы Менделя были переоткрыты сразу тремя учеными. Тем не менее уже с первых лет своего существования генетика не просто полноправно вошла в круг наук о жизни, но сильно изменила лицо всей тогдашней биологии. А примерно к 1920-м годам молодая наука выдвинулась на роль центральной биологической дисциплины, своего рода «царицы биологии». Чему немало способствовали необычная для биологии предшествующих эпох четкость понятий молодой дисциплины, строго количественный характер выявленных ею закономерностей, изощренность и глубокая математизированность теоретического аппарата. Из всех биологических дисциплин она в наибольшей степени соответствовала тогдашнему идеалу естественной науки (списанному, конечно, с физики).

Можно сказать, что к середине 1930-х годов генетика была не просто «признанной», но и в каком-то смысле образцовой биологической дисциплиной, примером для всех наук о жизни. Впрочем, нам сейчас достаточно того, что к этому времени это была безусловно признанная во всем мире (в том числе и в СССР) академическая наука – со своим понятийным аппаратом, своими объектами и методами, своими практическими приложениями. В частности, в 20-е – 30-е годы внедрение представлений и методов генетики в практику селекции резко повысило эффективность последней. Именно в это время были созданы сорта важнейших сельскохозяйственных культур, позволившие в 1940-е годы Норману Борлаугу и его сотрудникам начать то, что впоследствии было названо «зеленой революцией». В тот же период были заложены основы медицинской генетики.

Такое положение генетики воплотилось и в соответствующих институциях: существовала и постоянно разрасталась сеть генетических институтов и лабораторий, едва ли не в каждом уважающем себя университете уже была кафедра генетики, читались курсы, создавались учебники, готовились специалисты. К интересующему нас времени основной объем исследовательской работы уже выполняли генетики второго и третьего поколений – ученики основоположников молодой науки и ученики учеников. Так было во всем мире (точнее – в той его части, где вообще существовала фундаментальная наука), так было и в СССР. Ни о каком «официальном непризнании» генетики в ту пору не было и речи. Наоборот – с самого начала своей кампании против генетики Лысенко и его сторонники всячески подчеркивали традиционность, академичность воззрений своих оппонентов – а роль революционеров и отважных новаторов неизменно отводили себе. На протяжении всей полемики между генетиками и лысенковцами последние наряду с обвинениями в реакционности, буржуазности, идеализме, формализме и прочих чисто идеологических грехах обвиняли генетику также в консерватизме, косности и догматизме.

Вопрос о том, насколько на самом деле новыми были лысенковские «теории», мы подробно рассмотрели в отдельной статье (см. «Ламаркизм, сальтационизм и Т. Д.») (2). Здесь нам важно подчеркнуть, что именно генетики выступали в роли «традиционной» и «официальной» науки, а лысенковцы – в роли «новаторов» и «разрушителей догм». Поэтому когда нынешние «новаторы» пытаются задним числом зачислить в свои ряды генетиков, это сильно напоминает одну из миниатюр Феликса Кривина, в которой Каин наставляет своих детей: «Берегите этот мир, за который погиб ваш дядя!». Притязания духовных наследников лысенковщины на терновый венец ее жертв – проявление либо девственного невежества в истории науки, либо расчета на невежество аудитории (2).

Тем не менее полвека назад, в первые годы после окончательной реабилитации генетики подобные сентенции можно было нередко услышать не только от приверженцев какой-нибудь псевдонаучной теории, но и от вполне разумных людей, интересующихся наукой. Как могла возникнуть и закрепиться в общественном сознании столь странная аберрация?

Вспомним, что даже после окончательного отрешения Лысенко никакой официальной публичной оценки его взглядов и деятельности – хотя бы даже такой половинчатой, как критика Хрущевым Сталина – так и не было дано. Напротив, неоднократно принимались даже специальные меры по прекращению критики Лысенко учеными и журналистами в массовой печати. В официальных же текстах лишь глухо и невнятно говорилось о «монополизме в науке», о «допущенных ошибках», о «неоправданном третировании современных направлений» и т. п. благопристойные эвфемизмы. Сами «теоретические» взгляды Лысенко вообще не обсуждались: дело представлялось так, что «мичуринская биология» – вполне респектабельное научное направление, а «допущенные ошибки» состояли лишь в том, что советская биологическая наука неоправданно ограничивалась им одним. Назвать же вещи своими именами – сказать, что политическое руководство страны силой уничтожило важнейшие области фундаментальной науки и насадило вместо них бредни безграмотных шарлатанов – никому бы просто не позволили.

Поэтому у тех, кто не помнил лично перипетии борьбы 1934-48 гг. (а к середине 60-х уже было немало тех, кто вошел в сколько-нибудь сознательный возраст уже после приснопамятной сессии ВАСХНИЛ), вполне могло сложиться впечатление, что «мичуринская биология» – это традиционная наука, а генетика – это какое-то недавнее новшество. Узнать о том, что на самом деле все было наоборот, можно было только будучи вхожим в определенные круги – например, имея возможность читать ходившие в самиздате тексты Александра Любищева, Владимира Александрова, Валерия Сойфера, Жореса Медведева и других критиков и хроникеров лысенковщины или будучи лично знакомым с пережившими погром «зубрами» довоенной генетики. Дело дополнительно затемнялось тем, что генетику обычно поминали в паре с кибернетикой – которая, как уже было сказано выше, действительно была новой областью науки, просто не существовавшей до середины 40-х. Сыграл, вероятно, свою роль и сам прогрессистский дух 1960-х годов: новое «по умолчанию» должно было быть лучше старого и непременно побеждать его. Все это в совокупности и привело к тому, что многие вполне разумные люди (особенно те, кто не очень представлял себе, что представляла собой «мичуринская биология» и в чем состояли ее разногласия с биологией научной) всерьез полагали, что отстранение Лысенко и признание генетики – это «победа нового над старым». Что генетику, как все новое, сначала не признавали, а потом – тоже как все новое – признали.

Сейчас ситуация совсем иная. Наивного прогрессистского духа 60-х нет и в помине, зато очень популярны нотки ностальгии по «старым добрым временам». Опубликованы и вполне доступны как аутентичные документы, относящиеся к истории лысенковщины, так и обширная литература – от воспоминаний непосредственных очевидцев до аналитических работ историков. Всякий, кто хочет знать правду, может узнать ее беспрепятственно. И если в наше время человек бубнит пошлую мантру про «генетику-кибернетику» – он либо бездумно повторяет где-то когда-то слышанное, либо сознательно защищает лженауку.

 

 

 

@font-face { font-family: "Cambria Math"; }p.MsoNormal, li.MsoNormal, div.MsoNormal { margin: 0cm 0cm 0.0001pt; font-size: 12pt; font-family: "Times New Roman"; }p.MsoFootnoteText, li.MsoFootnoteText, div.MsoFootnoteText { margin: 0cm 0cm 0.0001pt; font-size: 10pt; font-family: "Times New Roman"; }span.MsoFootnoteReference { vertical-align: super; }span.a { }.MsoChpDefault { font-size: 10pt; }div.WordSection1 { }

Источник: «Знание – сила», №8, 2018,,