Натали Азуле. Тит Беренику не любил. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017. Перевод Н. Мавлевич
Жизнеописания писателей редко бывают интересны по-настоящему, вероятно, потому, что писатель — профессия преимущественно одинокая, и, как следствие, не слишком красочная и эффектная, редко сопряженная с головокружительными приключениями. Биография великого французского драматурга XVII века Жана Расина при поверхностном взгляде тоже не изобилует событиями — и поэтому не кажется хорошей сюжетной основой для романа. Сирота из буржуазной семьи, вырос в монастыре еретиков-янсенистов в окрестностях Версаля, позднее порвал все связи со своими суровыми наставниками, уехал в Париж, начал писать трагедии, добился успеха при дворе, влюблялся в актрис, после ушел из театра, стал королевским историографом, женился, нарожал детей, состарился, умер.
Однако Натали Азуле ухитряется рассказать эту заурядную, в общем, историю так, что небольшой роман превращается в настоящую сокровищницу мыслей и цитат, в почти бесконечный лабиринт сюжетов, лиц, голосов и точных наблюдений. Для того чтобы достичь этого эффекта, Азуле использует всего два приема.
Во-первых, она окружает биографию драматурга изящной рамкой — рассказом о безымянной современной героине, которая, болезненно переживая разрыв с любовником, ищет утешения сначала в трагедиях Расина, а после в его биографии. Этот тонкий лирический контрапункт сообщает книге о давно умершем и, прямо скажем, не самом актуальном для российского читателя авторе необходимую ноту персональности, оттенок неформального и начисто лишенного почтительной отстраненности интереса.
А во-вторых (и это, конечно, гораздо важнее), Азуле рассказывает историю жизни Расина тем единственным способом, который делает ее осмысленной и жгуче интересной, — как историю отношений писателя со словом, с литературой, с драмой и ее героями.
Сказанное вовсе не означает, что «Тит Беренику не любил» — филологический роман, предназначенный исключительно для читателя-интеллектуала. Совсем нет. При таком литературоцентричном ракурсе вся жизнь Расина предстает одним мучительным, волнующим приключением, многолетним экспериментом над собой и попыткой вместить в себя и выразить словами одновременно и женскую, и мужскую природу (современники много ругали драматурга за то, что в центре его трагедий всегда находится охваченная «нездоровой» страстью женщина). Каждый — даже самый незначительный — факт расиновской биографии оказывается тесно переплетен с его творчеством, из него вырастает и его же подпитывает, и тем самым обретает смысл, вес и объем.
Слово как страсть, слово как порок и предательство, слово как наслаждение. А отказ от слова — как высшая мера смирения и благочестивого самоотречения: в конце жизни Расин возвращается к суровым аскетическим идеалам своей юности. В исполнении Азуле рассказ о мистических связях, соединяющих автора и его текст, превращается в высказывание удивительной выразительности, красоты и силы.
Кристофер Раш. Завещание Шекспира. СПб.: Пальмира, 2018. Перевод А. Куркиной-Раш
В отличие от Жана Расина, судьба которого неплохо задокументирована, его старший современник Уильям Шекспир — настоящая находка для биографа, не склонного слишком изнурять себя прозаической фактологией: информации о его жизни сохранилось настолько мало, что любой вымысел имеет право на существование. Этой практически полной свободой пользуется британец Кристофер Раш — надо признать, не без изящества.
В переводе заглавие романа утратило заложенную в него автором словесную игру: на английском книга называется «Will» — одновременно имя главного героя и «завещание». В самом деле, весь роман — это длинный предсмертный монолог Шекспира, который он произносит перед нотариусом, пришедшим составить завещание. Нотариус ест, пьет и время от времени задает наводящие вопросы, пытаясь все-таки выяснить у поэта, что же из своего имущества он хотел бы оставить друзьям и близким. Однако вместо этого Шекспир рассказывает ему всю свою жизнь в мельчайших подробностях, от детских страхов до горечи от потери собственного ребенка, от холода несчастливого брака до жара поэтического вдохновения. Формальное завещание оказывается одновременно и цветистой автобиографией, и духовным автопортретом.
Взявшись за подобный проект, Кристофер Раш, понятное дело, серьезно рисковал: количество книг, художественных, документальных, провокативных, консервативных, традиционных и революционных, написанных о Шекспире за последние триста лет, так велико, что опасность вторичности на этой истоптанной почве велика как нигде. Однако Рашу удалось придумать недурной ход: весь его роман — это, по сути дела, большой центон, то есть текст, составленный из прямых и косвенных шекспировских цитат, парафраз, отсылок и ловких подражаний.
Таким образом, герой «Завещания Шекспира» рассказывает о себе практически шекспировскими словами, что придает книге Раша — такой же фантастичной и недостоверной, как любая другая художественная биография человека, о котором практически ничего не известно, — если не обаяние подлинности, то, во всяком случае, известный стилистический шарм. Ну и, конечно, нельзя не восхититься героизмом переводчика, сумевшего из нескольких десятков переводов шекспировских сонетов и драм собрать вполне рабочий русский аналог этой сложной и затейливой конструкции.
Источник:
Meduza, 14 апреля 2018,
