О новых жанрах давно не было речи, и мы как-то не держим в сознании возможность их появления. Может, и напрасно. Вероятно, формы могут не только умирать, но и рождаться. Это очень непривычно, но сейчас все непривычно.
Еще недавно носителями подобных новаций были только художники. Те выводили свою деятельность в такое «место» (по отношению к обществу), где новые жанры возникали как бы сами собой, и в области актуального искусства появлялись иногда совершенно неожиданные объекты.
Таким объектом, на мой взгляд, была когда-то знаменитая «бульдозерная» выставка (1974), где произведением оказались не представленные там картины, а сама эта выставка — эта акция. Акция получилась более коллективной, чем предполагали устроители. Их равноправными партнерами стали те люди и организации, что разгоняли и громили выставку. Причем партнерами наиболее активными, хотя, как позже выяснилось, менее влиятельными.
Художники-организаторы только «запустили» это произведение, попутно включив и механизм вовлечения, а дальше оно стало строить себя само, как и полагается, с непредсказуемым конечным результатом. Для художников такой результат мог бы стать жизненной катастрофой, но и это соответствует заявленной стратегии актуального автора, готового переходить границы искусства, работать в новых и опасных зонах, испытывая на прочность социальные институты и общество в целом.
В тот раз, как известно, обошлось, время работало на художников, и даже можно догадаться почему. Для возможного объяснения напомню о некоторых событиях, происходивших в течение предыдущего, 1973 года. Суд над Петром Якиром и Виктором Красиным, в процессе (очень кстати это словечко) которого обнаружилось, что не все диссиденты сделаны из стали и мрамора. Приостановление выпуска «Хроники текущих событий» и, как следствие, пошедшее на убыль влияние диссидентских «салонов» — прежних центров консолидации новой социальной группы, «внутреннего социума». (Прежде «связанность всех со всеми» осуществлялась именно через организованное диссидентами единое информационное поле, а все остальные — областные, так сказать, — связи существовали как ответвления.) Казалось, что диссидентское движение полностью разгромлено.
Все это, повторяю, 1973 год. И уже в следующем состоялась «бульдозерная» выставка, после которой художники на какое-то время стали главными действующими лицами — героями на виду. Интересно, что тогда и диссиденты, и художники сходно заявляли себя как особое племя со своей этикой, не допускающей боязливую осторожность.
Время явно нуждалось в таких героях, как показывает хронологическая скорость смены ролей. Нарождающемуся «внутреннему обществу» были необходимы какие-то свои форумы — пусть и очень маленькие. Художники сделали один шаг вперед и сразу оказались в самом центре внимания.
Естественным продолжением «бульдозерной» (и, по сути, одним произведением) была состоявшаяся всего через две недели знаменитая выставка в Измайлово, где как-то и вовсе было не до картин. Не они там на самом деле и экспонировались. Все в основном смотрели друг на друга. Теплый солнечный день, безоблачное небо, большой зеленый луг, на котором расставлены мольберты, — и тысячи людей, впервые увидевших друг в друге не несколько кружков добровольных изгоев, а новое сообщество («мы-группу», как сказал бы социолог) — не такое маленькое и, как ни странно, довольно влиятельное. Признаюсь, что это была одна из лучших картин, какие я видел в жизни.
Потом писали, что там за четыре часа побывали несколько тысяч зрителей (из средств оповещения — только телефон). В следующем году прошли две выставки на ВДНХ, тоже собиравшие не меньше людей, чем легендарные стадионы шестидесятых.
А когда в 1976 году образовалась «секция живописи» при Горкоме графиков и стала устраивать свои выставки в подвале на Малой Грузинской, очередь энтузиастов опоясывала дом и заворачивала на улицу, хотя все понимали, что стоять на морозе придется не меньше двух часов. Выставленные там работы иногда, что называется, оставляли желать лучшего, но, похоже, дело было не только в работах.
Произошел какой-то заметный переход из одной области в другую. Художественный андеграунд обнаружил социальное измерение: проявился как возможность общественной самоорганизации.
Волей обстоятельств авторы взяли на себя еще одну задачу помимо собственно художественной: действовать на виду, давая обществу внятный урок свободы. И эта дополнительная задача поначалу виделась основной.
После шока конца восьмидесятых годов, который так аккуратно называют «вхождением в мировой контекст», актуальная зона изобразительного искусства очень изменилась и давно освободила то место, где была способна стать «форумом». Что может прийти на смену? Я, как всегда, смотрю в сторону поэзии: нет ли там такой возможности?
Не я первый заметил, что настоящее время как-то рифмуется с семидесятыми годами (прошлого века): это вновь «темные времена», и мир снова готов повернуться на оси. А когда воздух жизни так взвихрен, что ничего не различишь и в нескольких шагах, тут и зовут на помощь поэзию.
Но поэзия (как и свобода) не присутствует в каком-то определенном месте. Ты сам должен стать таким местом. «Новизну мира можно заметить, только став ее жертвой» (Г. Дашевский). Не стих, а автор должен сменить позицию. Возможно, она и станет новым жанром.
Источник:
"Лента.ру", 20 мая 2017,
