Ханья Янагихара. Люди среди деревьев. М.: АСТ: CORPUS, 2018. Перевод В. Сонькина
Первое и, в общем, единственное, что читатель на самом деле хочет знать о дебютном романе Ханьи Янагихары, — это похож ли он на «Маленькую жизнь». К сожалению, на этот вопрос трудно ответить однозначно. Да, «Люди среди деревьев» определенно писаны той же рукой, и многие вещи в романе покажутся вам знакомыми — от сюжетных мотивов до имен и названий. И нет, это совсем другой роман, принципиально иначе устроенный, куда менее обжигающий и куда более интеллектуальный.
Семидесятилетний ученый-вирусолог, лауреат Нобелевской премии по медицине, всемирно известный филантроп, усыновивший и вырастивший несколько десятков детей, Нортон Перина оказывается в центре громкого скандала: один из приемных сыновей выдвигает против него обвинения в сексуальном насилии. Ученый категорически отрицает свою вину, но присяжные признают его виновным и он отправляется за решетку — впрочем, на самых мягких условиях: нобелевскому лауреату предстоит провести в тюрьме всего два года, в комфортабельной изоляции, с возможностью сколько угодно предаваться размышлениям и работать над мемуарами. Именно эти мемуары и составляют основу романа.
Словосочетание «сексуальное насилие» сразу же настраивает читателя, знакомого с «Маленькой жизнью», на определенный лад, но лейтмотив «Людей среди деревьев» иной. Большая часть повествования относится не к тому времени, когда герой насиловал (или не насиловал — ответ на эту загадку Янагихара прибережет напоследок) своих приемных детей, а к более раннему этапу его биографии.
Нобелевская премия была присуждена Перине за открытие так называемого синдрома Селены, который встречается у крошечного туземного племени на острове ИвуʼИву в Микронезии и связан с употреблением в пищу мяса реликтовой водной черепахи. Носители этого синдрома фактически обретают телесное бессмертие, которое, однако, чаще всего сопряжено с тяжелой деменцией. Перина прибывает на остров в составе антропологической экспедиции, и покуда его товарищи — профессор Пол Таллент (к слову сказать, выпускник того же сиротского приюта Сент-Фрэнсис, где позднее окажется Джуд из «Маленькой жизни») и его помощница — бережно исследуют быт, традиции и обряды таинственного племени, герой совершает свое революционное открытие в сфере медицины. Однако обнаружив на ИвуʼИву «эликсир бессмертия» и обнародовав этот факт, Перина обрекает и сам остров, и его обитателей на уничтожение. Фармацевтические компании за считанные годы превращают цветущий уголок первобытного рая в пустыню, а после, осознав, что сенсационная находка не имеет практического применения, без сожалений уезжают, оставив уцелевших аборигенов доживать свои никчемные жизни на пепелище.
С этой точки во времени и пространстве для самого Нортона Перины — прямого виновника всего произошедшего — начинается тягостный и безысходный цикл вины, искупления (все усыновленные им дети — оставшиеся без попечения взрослых уроженцы ИвуʼИву и соседнего островка УʼИву, тоже затронутого «лихорадкой бессмертия»), новой вины и новой расплаты.
Все описанное выше могло бы стать основой для романа, буквально сочащегося чувствами и драмой, однако Янагихара словно сознательно сглаживает эмоциональный диапазон своего текста. Нарочито бесстрастный, бессердечный рассказчик отбрасывает длинную тень на собственную историю, и она, в свою очередь, тоже оказывается до странного выровненной, лишенной сколько-нибудь заметных пиков и спадов. Если в «Маленькой жизни» Янагихара мастерски работает на контрапункте — ровный, приглушенный голос автора против кровоточащего объекта описания, то в «Людях среди деревьев» повествовательная манера идеально гармонирует с содержанием. Как результат, даже в самых душераздирающих и болезненных моментах читателю удается без труда сохранять внешнюю позицию, с интересом, но без горячей персональной вовлеченности наблюдая за тем, что происходит внутри текста.
Внутри же происходит немало любопытного: Янагихара размышляет об ответственности и разных ее аспектах, о множественных путях, которыми развивается наука, и о возможности выбора между ними, о постколониальном сознании, о глобализме и локальной идентичности, об относительности ценностей, кажущихся нам незыблемыми, и тому подобных важных вещах. В своем первом романе писательница, намеренно или нет, но удерживает себя в пространстве собственно литературы, не прибегая к тем подлинно магическим практикам, к которым, как мы все знаем, она обратится в «Маленькой жизни». С этой — сугубо литературной, культутрно-интеллектуальной — задачей Янагихара справляется неплохо (пожалуй, даже очень неплохо), но, честно говоря, колдовство удается ей значительно лучше.
Роберт Ирвин. Чудесам нет конца. СПб.: Пальмира, 2018. Перевод Е. Дворецкой
Англоязычные рецензенты дружно рекомендуют новый роман Роберта Ирвина (прославившегося в середине 1980-х культовым «Арабским кошмаром») как результат причудливой гибридизации Антонии Байетт, Хилари Мантел и Джорджа Мартина, однако не спешите доверять этой завлекательной характеристике. Действительно, в «Чудесам нет конца» есть и драконы, и династические войны, и ходячие покойники, и бесконечные культурные аллюзии, но плотность упаковки всего этого, достигнутая Ирвином, исключает любую мысль о легком, необременительном чтении. Пожалуй, это тот случай, когда каждая страница романа идет за две, а то и за три — и по времени, необходимому на чтение, и по трудозатратам.
Действие книги разворачивается в XV веке, во времена Войны Роз. Главный герой, сэр Энтони Вудвилл, молодой и веселый рыцарь, выступающий на стороне дома Ланкастеров, в первой же главе погибает в знаменитой битве при Таутоне — одном из самых кровопролитных сражений, когда-либо происходивших на британской земле. Пережив удивительные приключения в загробном мире, спустя два дня он чудесным образом оживает, и все его дальнейшая судьба протекает в пограничье, на стыке реального мира и мира фантазии. Сэр Энтони переходит на сторону победителей-Йорков, становится приближенным нового короля, теряет любимого отца, встречается с живыми мертвецами и сэром Томасом Мэлори (тот как раз сочиняет роман о короле Артуре, который тут же вторгается в повествованием со всеми своими рыцарями Круглого стола), воочию наблюдает силу алхимии, участвует в охоте на гоблинов, плетет сложные политические интриги, а после, в самом конце, вновь оказывается на стороне проигравших — на этот раз уже без надежды на благополучный исход.
Написанная целиком в настоящем времени (в случае с неспешным историческим нарративом этот прием смотрится особенно странно и искусственно), перенасыщенная культурными коннотациями, сложная композиционно и почти полностью лишенная того, что кэрролловская Алиса назвала бы «картинками и разговорами», то есть описаний и диалогов, книга Роберта Ирвина определенно не то чтение, которое без зазрения совести порекомендуешь человеку, ищущему в книге отдыха и развлечения. Но если вы питаете слабость к изысканным сюжетным и стилистическим шарадам, интеллектуальным играм, медленному чтению и многослойным подтекстам, то роман «Чудесам нет конца» написан специально для вас.
Июнь Ли. Добрее одиночества. М.: АСТ, CORPUS, 2018. Перевод Л. Мотылева
Три девушки, один парень, солнечная осень в старом квартале Пекина. Обманчиво стабильный, а на самом деле стремительно меняющийся Китай конца 1980-х. Шаоай, самая старшая в компании, красавица, умница и бунтарка, становится беспомощным инвалидом: кто-то из друзей подсыпал ей в напиток яд, убивший разум, но пощадивший тело. Кто из троих это сделал и зачем, узнать так и не удается, но жизнь уцелевших — замкнутой и суровой сироты Жуюй, ранимой Можань и яркого, бесшабашного Бояна, оказывается разрушена. Жуюй и Можань выбирают одинокую стерильную жизнь в Америке, брак Бояна, поначалу казавшийся счастливым, распадается, и лишь запоздавшая на двадцать лет смерть Шаоай приводит рычаги их судьбы — общей, хотя и разделенной на три параллельные линии, — в движение.
Впрочем, не стоит думать, будто «Добрее одиночества» американской китаянки Июнь Ли — детектив или какое-то его подобие. Читатель довольно быстро поймет, что случилось с Шаоай, но подлинные, глубинные причины произошедшего так и останутся от него скрыты. Июнь Ли не пытается искусственно удерживать внимание читателя, заманивая его перспективой разгадки, потому что главная ее задача — не ответить на бесхитростный вопрос «кто убил», но показать три разных стратегии врачевания — или, вернее, обезболивания — старых ран. Боян сводит свою благополучную жизнь к набору внешних функций: просторная квартира, красивая юная любовница, большая машина. Можань лелеет собственную изоляцию и с маниакальной аккуратностью обрывает все узы, хоть как-то связывающие ее с миром. Жуюй упорно и планомерно растит на сердце мощную защитную броню, не проницаемую ни изнутри, ни снаружи. Все они на свой манер несчастны, но с переменным успехом справляются с прошлым до тех пор, пока прошлое внезапно не отпускает их на свободу, давая шанс начать жизнь с чистого листа.
Роман-элегия, роман-медитация, «Добрее одиночества» интонационно напоминает «Любовное настроение» Вонга Кар Вая, а сюжетно — «Бесцветного Цкуру Тадзаки» Харуки Мураками (схожая история распавшейся юношеской дружбы, замешанная на одиночестве, лжи и утратах), но при этом обладает собственным ни на что не похожим очарованием — негромким, щемящим и камерным.
