Уильям Сароян. Мальчики для девочек, девочки для мальчиков. СПб.: Азбука, 2016. Перевод с английского В. Бошняка
Американский классик Уильям Сароян — фигура того же масштаба и практически того же поколения, что Эрнест Хемингуэй или Уильям Фолкнер, но в нашей стране он известен до смешного мало. Книга 1963 года «Мальчики для девочек, девочки для мальчиков» — не самый известный его текст и потому, пожалуй, не самый очевидный выбор для публикации на русском (учитывая, что из всего циклопического наследия Сарояна отечественному читателю доступны только романы «Человеческая комедия», «Мама, я люблю тебя», «Приключения Весли Джексона», пара пьес да три десятка рассказов), но тут, что называется, и на том спасибо. Тем более, что качество перевода и комментария — выше всяких похвал, и вообще надо же с чего-то начинать.
В основе полуавтобиографических «Мальчиков для девочек, девочек для мальчиков» лежит классический, неоднократно отыгранный в литературе сюжетный архетип «писатель и дура» (из недавних его образчиков правильно вспомнить «Сэлинджера & Уну» Фредерика Бегбедера, а из классики — «Мартина Идена» Джека Лондона или пронзительный роман Александра Милна «Двое», повествующий, помимо прочего, о безрадостном детстве Кристофера Робина). Герой и альтер-эго Сарояна, нервный 40-летний писатель в творческом кризисе, женат на юной и прелестной дурочке — 23-летней Дейзи. Писатель пьет, читает Достоевского, не может закончить ни одну из десятка начатых вещей, играет на скачках, постоянно думает о деньгах, неистово хочет и периодически лупит свою юную жену, а в свободное время изводит истерической, нездоровой любовью детей — пятилетнего сына и двухлетнюю дочь. Дейзи же капризничает, плачет, грызет ногти, хочет весело проводить время и переехать из скучного Сан-Франциско в веселый Нью-Йорк, а еще салат из лобстеров и на шоппинг с подружками.
Коллизия вполне предсказуемая, однако из этого нехитрого материала Сароян ухитряется соорудить не желчный мемуар о собственном неудачном браке с актрисой Кэрол Грейс (на которой был женат дважды — оба раза без видимого удовольствия), но мучительную, как незаживающая ранка под коленом или на локте, и совершенно универсальную историю. Вопреки игривому и оптимистичному названию, роман Сарояна говорит о непреодолимом барьере, разделяющем мужчин и женщин, о глобальном непонимании между близкими людьми и о принципиальной, буквально технической невозможности счастливой любви. Герои то ссорятся, то мирятся, дают друг другу невыполнимые обещания и изо всех сил стараются быть хорошими — да, в сущности, они и впрямь не так уж плохи, но от этого никому не легче, в том числе и читателю. Условная и типовая история «одного писателя» и «одной дуры», да еще и помещенная в абстрактно киношный американский антураж, обрастает живой, теплой, измученной плотью, вызывая в читателе почти физический дискомфорт и рефлекторное желание покрепче зажмуриться и поскорее прижаться к тому, кто рядом — нет, это все не правда, это не про меня, с нами такого никогда не случится. Согласитесь, неплохой эмоциональный выхлоп для романа 50-летней выдержки.
Э. Л. Доктороу. Мозг Эндрю. М.: Эксмо, 2016. Перевод с английского Е. Петровой
Базовое свойство большого и важного американского романа состоит в том, что помимо литературного, он непременно должен обладать некоторым общественно значимым, социально заостренным звучанием. И в этом смысле Э. Л. Доктороу, конечно, эталонный автор больших и важных американских романов. Начиная с прославившего его «Рэгтайма» (проблемы чернокожего населения на фоне трансформации американского общества в первой трети ХХ века) и вплоть до позднего «Марша» (рейд генерала Шермана по южным штатам во время гражданской войны в США), Доктороу всегда говорил о важном и весомом для американской души и национальной идентичности.
В этом монументальном ряду его последний, написанный незадолго до смерти (писатель умер в 2015 году) роман «Мозг Эндрю» выглядит поначалу непривычно камерным. В сущности, это история одной маленькой частной жизни — биография не слишком удачливого ученого-когнитивиста, сбивчиво, с намеренным и ненамеренным враньем, сюжетными петлями и беспомощной бравадой изложенная им самим в ходе бесед с психотерапевтом. Свой рассказ Эндрю начинает с того, как с полугодовалой дочкой от второго брака однажды зимним вечером оказывается под дверью первой жены, которую просит взять малышку на воспитание. Постепенно читатель узнает, из-за чего распался его первый брак, как сложился и чем закончился второй, а также почему родная дочь оказалась Эндрю в общем-то ни к чему. Эндрю хитрит и виляет, пытается уйти от неприятных тем, умничает, валяет дурака, то выставляет себя бесчувственным бревном, то вообще пытается раствориться в собственном нарративе, но едва ли не против воли понемногу приближается к абсурдистской и совершенно неожиданной развязке.
Чем дольше мы (вместе с безымянным «доктором», изредка подающим реплики с места) слушаем болтовню Эндрю, тем выше поднимается авторская камера, и вместе с этим меняется наше восприятие судьбы героя. Тонкий обособленный ручеек, которым она видится поначалу, оказывается одним из рукавов могучей реки новейшей американской истории. Эта история течет сквозь Эндрю, выжигая на нем огненный след, но и наделяя не свойственным ему от природы величием. Как в капле, повторяющей целый океан, в его судьбе отливается судьба всей Америки — по сути дела, в некотором метафизическом смысле тщедушный кудрявый интеллектуал Эндрю, любитель прозы Марка Твена и специалист по электрохимии мозга, сам на время становится Америкой.
И вот тут нельзя не восхититься писательским мастерством Доктороу. То, что у любого другого (особенно отечественного) писателя неизбежно свернуло бы в памфлет, сатиру или на худой конец в социальную драму, в «Мозге Эндрю» остается драмой прежде всего личностной, персональной. Даже затащив своего героя на недосягаемую высоту и прокачав сквозь него весь воздух американской истории последних десятилетий, Доктороу ухитряется сохранить двойную фокусировку: драма страны, пережившей трагедию 11 сентября, и драма человека, потерявшего в огненном вихре самое дорогое, не отождествляются — они разделены, переживаются по-разному и не зависимо друг от друга. И вот этот удивительный кунштюк, эта едва ли не магическая способность удерживать в глазу читателя сразу две картинки — глобальную и локальную, совмещать комариный похоронный марш с лязгом вселенских политических шестеренок, и делает «Мозг Эндрю» не просто «последним романом большого писателя», но вещью, в высшей степени значимой и без подобного контекста.
Томас Пинчон. Край навылет. М.: Эксмо, 2016. Перевод с английского М. Немцова
Вокруг романов великого американца Томаса Пинчона существует устойчивая легенда, что перевести их нельзя. Да что там перевести — они простому экспорту за пределы Америки не поддаются: даже английский читатель понимает их с трудом и, признаться, не слишком любит — что уж говорить о носителях других языков. Опыт российского читателя пока эту легенду подтверждает: русские переводы Пинчона колеблются в диапазоне от средних до трагически плохих. В случае с последней на сегодня книгой писателя «Край навылет» (в оригинале «Bleeding Edge») забрезжила было некоторая надежда — по сравнению с эпохальной и неподъемной «Радугой тяготения» этот роман выглядит чуть более понятным и легким (ну, насколько слово «легкий» вообще можно отнести к творчеству этого автора). Однако надеждам не суждено сбыться: плеяда русских переводов Пинчона, не подлежащих никакому применению, пополнилась еще одним экземпляром.
Итак, первое, что нужно понимать про русское издание «Края навылет», это то, что в отрыве от оригинала читать его нельзя, а в комплекте с оригиналом, в общем, бессмысленно. Переводчик Максим Немцов поставил перед собой довольно причудливую задачу — сделать русский текст Пинчона таким же сложным для отечественного читателя, каким оригинальный текст является для читателя американского, и задачу эту с блеском перевыполнил. В этом непростом деле ему помогли немотивированные буквализмы, грубое насилие над русским синтаксисом, изобилие неуместных сленговых словечек и языковых калек, а главное, роковое нежелание хоть что-то растолковывать и объяснять. Приготовьтесь: на третьей странице вас ждет пассаж «Вырва Макэлмо, скользя по крыльцу сквозь толпу, дольше, чем надо, с Западного Побережья фифа, видится Максин. Вырва — ляля, но и близко не одержима временем. Известно, что других лишают удостоверений Мамаш Верхнего Уэст-Сайда гораздо быстрее, чем сходит с рук ей». Если даже в этот момент вы не откажетесь от идеи продолжить знакомство с романом, немедленно переходите на английский текст — он сложный, но там в отличие от русского перевода хотя бы понятно, что гуглить.
Чтобы не сводить разговор о романе к разговору о его переводе, стоит заметить, что «Край навылет» — это, как всегда у Пинчона, сложная игра с жанровой литературой, и на сей раз в эпицентре его литературных забав оказывается детектив о частном сыщике. Героиня Максин Тарнов (вообще-то Тарноу, но да что уж теперь), трепетная еврейская мамаша двух сыновей-подростков, из-за махинаций бывшего мужа лишилась своей лицензии сертифицированного ревизора по борьбе с мошенничеством и теперь руководит маленьким агентством, занимающимся расследованиями в той же сфере. Один из давнишних клиентов Максин приносит ей любопытное дело — компьютерная фирма с уродливым названием «хэшеварзы» (именно так, с маленькой буквы) и ее загадочный директор Гейбриэл Мроз (в оригинале Айс) явно что-то мутят с отчетностью и прочими документами. Максин принимается за работу и довольно скоро выясняет, что «хэшеварзы» — это не просто крупная фирма, работающая в сфере компьютерной безопасности, но настоящее средоточие мирового заговора, преследующего неясные темные цели. С этой минуты параноидальная пружина начинает раскручиваться с огромной скоростью: один из информаторов Максин гибнет (собственно, от того самого лезвия, которое присутствует в английском варианте названия, но утеряно в русском), заговор обрастает зловещими подробностями, по заброшенным лофтам расхаживают не то пришельцы из другого времени, не то инопланетяне, а в качестве вишенки на торте время действия романа — лето 2001 года, место действия — Нью-Йорк, и башни-близнецы пока еще мирно стоят на своем месте в центре Манхэттена… Ну, дальше вы сами поняли, я полагаю.
Впрочем, повторюсь, ваши шансы продраться через текст, предложенный русскому читателю переводчиком, и узнать, чем все же кончится дело, ничтожны. По словам Максима Немцова, единственная инстанция, перед которой ответственен переводчик, — не читатель, но исключительно автор, максимальную верность которому надлежит сохранять любой ценой, в том числе делая читателю больно, неприятно и невыносимо. Вероятно, кого-то из читателей утешит осознание того, что его мучения не случайны, но исполнены глубокого смысла и осуществляются в строгом соответствии с продуманной переводческой концепцией, но боюсь, что круг этих толерантных счастливцев не слишком широк. Коротко говоря, толку от русского варианта «Bleeding Edge» примерно столько же, сколько от английского текста, только набранного русскими буквами. Возможно, со временем переводчики и издатели сподобятся снабдить роман развернутым комментарием и экспликацией, и тогда он прозвучит как-то иначе (например, обретет какой-то смысл), однако до тех пор не тратьте денег и времени: если уж Пинчон, то только оригинал, только Amazon. И не забудьте про бесценный кладезь информации на сайте
PynchonWiki — с ним многое становится куда понятнее.
Источник:
Meduza, 22 июля 2016,
