16.06.2017 | Книга недели

Какой сюжет, когда все умерли?

Несколько историй о приключениях борцов за освобождение мира живых в мире мертвых

Тексты Антуана Володина существуют на русском языке уже почти десять лет. Переведено девять его книг. В 2015 году Володин — первым среди иностранных писателей — получил премию Андрея Белого.

Из необъяснимого объекта параллельной реальности его "постэкзотическая" словесность в какой-то степени превратилась в факт русской литературы.

Это должно было случиться. Взявший в качестве псевдонима русскую фамилию, Володин постоянно наполняет свои тексты осколками русской истории и культуры. У его растерянных персонажей нет родины, но Россия (или скорее Советский Союз) — одна из тех родин, которых у них нет в первую очередь. Тоска по погибшей утопии — одна из тех сил, что несет их по смещенному миру, в котором сошли со своих мест запад и восток, леса и пустыни, город и лагерь, мир живых и мир мертвых.

Последней территории посвящен его роман 2004 года "Бардо иль не Бардо". Формально это завершающая часть трилогии, куда входят уже переводившиеся "Малые ангелы" и "Дондог". Никаких сюжетных связей между книгами нет, читать их именно в таком порядке необязательно. Однако, подступая к "Бардо", стоит все же представлять себе общие контуры постэкзотического мира.

"Постэкзотизм" — литературное направление двоякой природы. В "реальном" мире его представляют книги Антуана Володина и нескольких его писателей-персонажей, выпускающих тексты под собственными именами (всего во Франции вышло уже больше сорока постэкзотических сочинений).

В мире текстов Володина — это потаенная литература, создающаяся узниками тюрем и лагерей, террористами и солдатами, воинами проигранной революции. Все они говорят одновременно, угасая, передают право речи друг другу, пересказывают и меняют одни и те же истории, вышептывают их сквозь решетки, врут под пытками, вещают у лагерных костров.

У всех этих повествований есть смутный, колеблющийся контур событий. Это история выигранной и преданной мировой революции, воцарившегося впоследствии бесчеловечного капитализма, охватившей планету сети концентрационных лагерей, кровавых геноцидов, экологических катастроф, мутаций человечества, смешений языков и народов. Тексты Володина и его персонажей-повествователей не ставят перед собой задачу последовательно описать эту катастрофу, дать ее панораму. Наоборот — хотя в его книгах есть стойкие повторяющиеся элементы: события, имена, территории,— устройство мира не только меняется от романа к роману, но и постоянно колеблется внутри каждого текста.

Рассказчиков невозможно поймать за руку. Ненадежность — последнее, что у них осталось. Правда этого мира ничтожна и отвратительна. Вранье — или, что то же самое, литература — оружие, которое можно пустить против него, когда не работают ни бомбы, ни молитвы.

Рассказ убивает недостойный мир. Но возможно это, только когда говорящий умирает сам. Герои Володина часто находятся при смерти, выборматывают свои истории на самом краю несуществования. Это мгновение смерти может бесконечно растягиваться, превращаться в сотни страниц и лет. Речь здесь не только о воле воображения. Мир революционеров Володина странно религиозен. И дело не в часто поминаемой близости социалистических идей к христианству. Единственный духовной текст, фигурирующий в его книгах,— "Бардо Тхедол", тибетская "Книга мертвых".

Умирая, герои Володина, пускаются в еще одно, последнее блуждание — по темному пространству Бардо. Там, согласно традиции тибетского буддизма, душа покойного странствует 49 дней, перед тем как раствориться в блаженном ничто или отправиться к следующему перерождению.

В "Бардо иль не Бардо" это пространство разными способами исследуют спрятавшийся в монастыре революционер по кличке Коминформ и заразившийся чумой офицер колониальных войск Глущенко, некие Шлюм и Пюффки — два тайных агента, посланные на территорию смерти то ли для неясных политических маневров, то ли просто прикончить друг друга, Богдан Шлюм (это другой Шлюм) — писатель-безумец, жертва карательной психиатрии, в одиночку разыгрывающий несколько оперетт загробного содержания, гордый террорист Шмоловский и сумасшедший банкир Дадокян, нежный мутант Фрик и клоун-алкоголик Блюмши.

Связного сюжета в романе нет. Какой сюжет, когда все умерли?

Есть несколько смутно перекликающихся сцен. Одни держатся столкновением вер — буддизма и коммунизма. Действие других можно описать, если представить, что расчеловечивающиеся герои пьес Беккета оказались бы в Зоне из романа Стругацких и фильма Тарковского. Бардо — царство иллюзии. Но так же иллюзорен (если верить буддизму и постэкзотизму) внешний мир. Поэтому границы между ними не столь уж крепки. Здесь барахлит, но работает на свой лад техника — телефоны, громкоговорители, музыкальные автоматы продолжают слать в смерть послания и требования, не оставляют героев в покое. Здесь длится политика: творятся и рушатся бунты, предательства и братства.

Герои Володина отказываются использовать смерть по назначению, покорно следовать буддистским предписаниям, растворятся, перерождаться. Они своевольничают, саботируют законы Бардо, как саботировали земные.

Смерть — территория предельного одиночества — и одновременно отчаянной общности. Время и место, где голос другого становится важным как никогда. Этот другой шепчет слова над телом, пытается пробить звукоизоляцию смерти. Иногда он встречается уже там, за пределами — в Бардо. Его всегда сложно, почти невозможно узнать и расслышать. Если случается диалог, он ошибочен и обречен. Он — обмен несообщениями. Но только так в преданном и предавшем мире еще возможны литература, политика, близость — как совместное бормотание в последнюю минуту. И за ней.