01.09.2015 | Pre-print

Мозаика малых дел — 9

Путевые заметки

На пешеходной Малой Садовой, на стыке с Невским, только что завершился пикет «Навеки вместе» («Крымнаш» в одно слово). Пикетчики разбирают металлическую конструкцию, сворачивают транспаранты. С виду электорат Зюганова. Три полицейских бочонка, из которых один оказался женщиной, наблюдают за порядком. Я уже собрался пройти мимо, как смотрю: подходят два внесистемных оппозиционера. Он — как щепка худой, длинный, с птичьим лицом, изборожденным морщинами, и аккуратно подстриженной бородой. Она — маленькая чернавка, против него совсем крошечная, тоже с птичьим клювиком.

Отправив ее от врагов подальше, чтоб там раздавала «литературу», сам он бесстрашно стал предлагать прохожим оппозиционный листок в метре от пикетчиков. Тому лет сто — или чуть менее — как полубеспризорного вида мальчишки на этом же месте выкрикивали:

            - Газета «Настоящие новости»! Годовая инфляция в России приблизилась к семнадцати процентам! Школьные учебники подорожали в Петербурге вдвое! Рота добровольцев из Екатеринбурга пополнит ряды донбасских сепаратистов! Институт Гайдара предсказал падение ВВП! Газета «Настоящие новости»!

Он делал этот молча.

Активист с мегафоном, призывавший всех на митинг по случаю реформы правописания, потребовал чтобы у внесистемного оппозиционера проверили документы. На основании... — скороговоркой следует перечень нарушаемых им в настоящую минуту положений закона — одиночный пикет не может проводится ближе пятидесяти метров и т.д и т.д.

Тот, казалось, только этого и ждал. Паспорт наготове.

-- Я не провожу пикета, я раздаю на Невском газету, что разрешено. А их пикет закончился в три.

Он обращается к блюстителю порядка, в котором я не сразу признал женщину. Русским милиционершам, доселе подчеркивавшим свои стати, модель «унисекс» в новинку. Одна старуха («бабушка» по-нынешнему), провожая глазами молоденьких курсанток, обмундированных во все новенькое и непривычно мужское, сказала другой: «Бабьё в формах. Если бы еще в военное время».

Полицейская полистала паспорт, потом взяла газету «Настоящие новости» и стала читать. Мужчина с мегафоном тоже взял себе экземпляр, еще кто-то из его единомышленников взял.

-- Тут написано, что Гайдар предсказал падение ВВП, а он повысился.

-- Да они пишут что им Ходорковский велит. Сам он убежал, вас бросил.

--  Здесь клевета, — начала было полицейская, — посмотрите, что вы пишете...

-- Я ничего не пишу, тут нет моего имени. Я только раздаю газету.

Некоторые из проходивших по Невскому брали: дают — бери, бьют — беги.

-- Дайте мне, — я взял тоже.

Ни дать ни взять кружок энтузиастов подрывной литературы, что-то бурно  обсуждающих.

Я стоял с той стороны чугунной цепи — отделявшей Невский от Малой Садовой — где располагался лагерь патриотических сил. Вроде как сочувствующий.

-- А все-таки он один против всех, — замечаю я мужчине с мегафоном. — Мужественный человек.

-- Какой он мужественный? За ним госдеп. Ходорковский вон бросил их, убежал... Бросил вас Ходорковский, убежал! — крикнул мужчина, чтобы все слышали.

-- Не говорите, — продолжаю я. — Помните, как писал Симонов? «Да, враг был храбр, тем больше наша слава».

К такому повороту мысли патриотический лагерь не был готов. Столкнувшись с дилеммой: признать храбрость врага или умалить свою славу, они как-то поостыли. И вскоре  мы оказались втроем — сообщница агитатора вернулась со своей торбой, полной "Настоящих новостей". Машинально он принялся меня агитировать, но я махнул рукой: отставить, не видите, что я засланный казачок?

-- А почему вы не отошли на пятьдесят метров? — спросил я.

-- Какая разница?

-- Зачем нарываться?

-- А с ними только так. Я вам скажу на блатном: тебя опустят, если не... — не расслышал или не понял. По смыслу: лучшая оборона это нападение.

-- А вам не страшно? — вопрос, на который отвечают охотно.

-- А что они могут сделать?

-- Вы еврей? — поинтересовался я. Не потому, что он отвечает вопросом на вопрос, просто с его внешностью это было бы наименьшим из зол. Во времена оны нянька спрашивала у моей матери — про чистильщиков сапог, ассирийцев: «Доча, а они явреи или еще хуже?» — «Что ты, няня, — говорила ей мать, — хуже евреев не бывает».

-- На четверть. Мать еврейка по отцу.

Я не стал спрашивать: а еще на три четверти кто? Зато они выяснили, где я живу и что я — израильский гражданин.

-- Я бы поехал в Израиль, — сказал он, — если бы можно было добровольцем. Руки чешутся.

«Рота добровольцев из Екатеринбурга пополнит ряды донбасских сепаратистов».

-- Поезжайте в Израиль, проголосуйте, — сказала крошечная женщина, в которой прикосновенность к земле обетованной тоже била в глаза.

-- Биби Натаньягу победит и без моего голоса, — она боится, что Либерман. У нее есть друзья в Израиле, они этого очень боятся.

Чтобы русские в Израиле боялись победы Либермана? Скажи мне кто твой друг, о славная женщина.

-- Либерман популист, — подхватывает мужчина, сожалевший, что в израильской армии нет самостоятельной единицы — батальона российских смельчаков.

Исполненные духа взаимопонимания, мы простились. Я пошел в «Теремок», а они продолжили свою подрывную деятельность — похожие на двух птиц, большую и маленькую.

 

*

 

В Москве сеть самообслужек «Му-Му», а в Петербурге «Теремки», и в них раздатчик спрашивает: «Чего вам, сударь?». То же самое, что «обувь» с «ять» на конце. А в Москве кассирша дает на сдачу конфетку, в мои времена называвшуюся «коровкой». Для советского школьника второй половины 50-х — первой половины 60-х «Му-Му» это собачка. Назови так общепитовскую сеть, она связывалась бы не с говядиной по-московски, а с собачиной по-корейски. Злополучная Муму уже стояла всем поперек горла, о ее злодейском умерщвлении ходили анекдоты экстремистского характера, выражаясь современным языком. Это как вывеска «Зоомагазин» в непосредственном соседстве с вывеской «Мой мясной» — что заставило меня вздрогнуть, когда я шел по Пестеля.

-- Чего вам, сударь?

-- Блин с яйцом и с капустой.

Блинная «Теремок на Невском» на уровне петербургского бэльэтажа. Большие окна выходят на садовый павильон Росси (тот, что с витязями). Рассеянно и тихо мурлычет что-то динамик. "Киноглаз шестидесятых». Он и она чему-то смеются, такие другие, такие молодые. Физик с лириком что-то обсуждают, девушка задумалась. А этот пришел на свиданье, нетерпеливо смотрит на часы. Черно-белая современность советского счастья, настоянная на чужом кино. В «Теремке на Невском» то же самое, только обещанный рай уже наступил: все в цвете. И что совсем удивительно, одна из девушек за соседним столиком беременная.

Написал «беременная девушка» и не оскорбил чувства тех, кто исповедует непорочное зачатие. Да я бы взвился — как взвился, услыхав по телевизору: «Сейчас обо всем узнаем из первых уст». Я зеленею от раздражения, слыша «дача в Комарово» или «двушка в Чертаново». Глупо, узус — как объяснил мне Шейнкер.

Мой пуризм образца 1973 года. Напусти на меня пуристов призыва 1917 года, на мне живого места не останется. А на них — шишковистов, живших столетием раньше, а на тех — Стефана Вонифатьева с его «ревнителями благочестия». Но ведь и нынешние балбесы от языка будут честить балбесов будущих. При этом каждый будет вносить «лепту вдовицы»: словесная злоба дня эфемерна, остаются крохи. Что уж там останется — равно как и кто. Женихи стоят подбоченясь, и аз малый среди них. «Возьми меня... Возьми меня...» — как нищие кричим наперебой — лучу денницы, что блеснет заутра. Все так, но бежать, задрав портки, за языком — увольте.