«Искусство лжи так же старо, как и сама Россия» — так начинает свою книгу Ален Безансон. Надо сказать, картина эмигрантской прессы 70-80 гг. была бы неполной без упоминания имени этого французского философа, чьи статьи тогда печатались в русской зарубежной периодике. Казалось, с распадом СССР пришел конец «тамиздату», «голосам» и прочим, так сказать, «вторичным половым признакам» коммунистической диктатуры. Но вот в 2013 году парижское издательство «Le Ver á Soie» под грифом «Tamizdat» — как если б мы резко дали задний ход в позабытое прошлое — публикует в русском переводе книгу Алена Безансона «“Святая Русь“». Выражение взято автором в кавычки, чего по нынешним временам довольно, чтобы книга появилась в «тамиздате».
Не могу знать, каково восприятие «“Святой Руси“» французским читателем — для меня чтение было захватывающим. Уже в силу своей сконцентрированности: ведь этот джин уместился на 136 страницах карманного формата книжки, открыв которую читатель поражен тематическим размахом при равноценной интенсивности текста. Пружина разжимается стремительно, но стремительность эта подконтрольна автору.
Стройность суждений подкрепляется стройностью их изложения, тем «острым галльским смыслом», о котором есть повод лишний раз вспомнить, читая Алена Безансона. «Россия не является бóльшей тайной для историка, чем Франция», — пишет он, и ты веришь, что в его случае это справедливо.
Позволю себе привести несколько цитат:
«Ему (иностранцу) представляют мэра, журналиста, историка. И иностранец верит, что имеет дело с мэром, журналистом, историком. Если он достаточно смышлен, то он не верит их лживым заявлениям, но при этом не ставит под сомнение то, что сами их функции соответствуют общепринятым западным стандартам. Эти люди кажутся ему “коллегами“ — он будет считать профессора профессором, а мэра мэром. По возвращении домой он расскажет, что разговаривал в Москве с “коллегой“».
Это об СССР. А вот о новых временах:
«Россия восстановила дореволюционные герб и флаг, в то время как Франция, через два с лишним века после революции, восстала бы, если бы ей захотели вновь навязать королевскую геральдическую лилию... Ибо Франция приняла свою революцию, которая, несмотря на все эксцессы, привела созданию нового и жизнеспособного общества. В России же нечего было спасать из мертвой коммунистической утопии, оказавшейся неспособной построить новое общество на руинах прошлого. Ей оставалось лишь восстановить старые декорации. Германии пришлось все делать заново на территории бывшей ГДР — дороги, мосты, электросеть, водоснабжение, канализацию. Все, вплоть до последнего крана... Вместо этого Россия приобщилась к року, концептуальному искусству, психоанализу, супермаркету, короче, всему тому, что можно получить от Запада, не производя коренных изменений. В рекордный срок толстая баба похудела и приобрела силуэт манекенщицы. Теперь она одевается как на Махэттене... Для осуществления перемен Россия должна была осуществить радикальное, официальное изгнание коммунистической идеи, следуя принципу проклятия памяти (domnatio memoriae) своего коммунистического прошлого. Ей следовало согласиться на новое рождение (born again), по примеру послевоенной Германии. Однако все было сделано для того, чтобы избежать такого очищения. Вместо того, чтобы честно вернуться к вопросу о массовых преступлениях и низостях коммунистического правления, их замалчивают. Россия прикрывает их пышными торжествами в духе царского двора и православной литургией, которые и раньше были отчасти пронизаны ложью, а теперь полностью в ней утопают».
При этом Ален Безансон замечает:
«Русские люди... прославляют “широту русской души“, с ее взлетами и падениями. Потому-то Россия и довольна тем, что не принадлежит к Европе: она чувствует себя исключенной из европейского пространства и по природе, и по благодати, если придерживаться терминологии св. Фомы Аквинского. Наряду с этим она внутренне завидует тому европейскому порядку, который публично сама же проклинает».
И далее:
«На протяжении своей истории русский народ гордится необычайными результатами, полученными весьма примитивными способами... Невежественный, но вдохновенный мужик, который совершает сверхъестественные подвиги и поражает своего противника — такова излюбленная тема русского кино и литературы».
Книга полемична, но не провокационна, поскольку безусловно честна, тогда как провокатор — лжец по определению: он лжет в главном — относительно своих целей. Но и «провоцируемый» — того же поля ягода: свою «ярость благородную» он утилизует до последней капли, делая это не всегда умно, но всегда расчетливо. Что до полемичности, то в книге, вероятно, многое может вызывать несогласие, в частности и у меня, когда Ален Безансон, например, пишет:
«Волшебное очарование Херувимской песни и акафиста неотразимы. Вечерние и утренние службы отличаются тем же психоделическим великолепием».
Ну разве что «психоделическим». Однако автор в сноске поясняет:
«В православии красота является существенным элементом литургии. Литургия католической церкви также обладала своей красотой, и для нее опасно отставать от великолепия православного обряда. Похоже, что за последние пятьдесят лет это отставание усилилось. Фраза Достоевского “Красота спасет мир“ часто цитируется с пафосом. Однако эта звучная формулировка весьма плоска. Красота не спасет мир, как не спасет его и уродство».
Хоть и с известной долей неуверенности, ибо не считаю свое мнение мало-мальски авторитетным, но все же дерзну усомниться, что под «красотой» Достоевский подразумевал православную службу, а не универсальную красоту, вернее, абсолютное сопереживание ей — до забвения душою тела, что является залогом бессмертия и что Аристотель называл «катарсисом». Здесь католическое богослужение не имеет себе равных: «Страсти» Баха, реквием Моцарта (да и тех же французов — Берлиоза, Форе), звуки органа под сводами готического собора или барочной церкви в Риме, духовный подвиг Палестрины, сумевшего соединить европейский полифонизм с латинской мессой и тем самым спасти европейскую музыку для грядущих поколений. А что на другой чаше весов — знаменный распев, по мере возможностей гармонизованный в 19 веке?
Нельзя не отметить, что перевод передает интеллектуальную решимость французского автора высказаться о Святой Руси «с последней прямотой». Русский текст читается на едином дыхании, попутный ветер живой естественной речи сильно облегчает читателю его задачу, за что «отдельное спасибо» Галине Аккерман, переводчице.
Последнюю главу книги, «Французское легковерие», Ален Безансон посвятил своим соотечественникам: тому, какой виделась Россия в век Просвещения, в последовавший за ним век двух Империй — и до самых наших дней, когда пророссийские настроения вдруг овладели крайне правыми (аккурат, когда я пишу эти строки, отвергнутый всем миром Кремль радостно принимает гранд-даму новейшего французского фашизма Марин Лепэн).
Книга завершается словами:
«Россия... то святая, то “скифская“, то консервативная, то революционная. Страстное отношение французов (к ней) мешает видеть ее такой, как она есть. Нет никаких причин быть русофилом или русофобом, и я лично не являюсь ни тем, ни другим. Наша легковерность, наивность, невежество раздражают меня куда больше... В 1857 г. Маркс выразил пожелание, чтобы факт занял место веры. Сегодня это является и моим пожеланием».
