10.10.2012 | Арт

Я пытаюсь выправить неравновесие

Юрий Альберт о своей выставке "Московский концептуализм. Начало"

В Приволжском филиале ГЦСИ открывается выставка, посвященная раннему периоду московского концептуализма, с работами Ильи Кабакова, Андрея Монастырского, Виталия Комара и Александра Меламида, Эрика Булатова и Всеволода Некрасова и других основоположников движения. Особенность нижегородской выставки в том, что куратором ее выступает человек, воспринимающий концептуализм изнутри — художник Юрий Альберт. О своем видении истории этого течения Юрий Альберт рассказал Игорю Гулину.

Почему вы взялись сейчас за выставку об истории московского концептуализма? Кажется, что это очень хорошо исследованное поле.

Как ни странно, хотя концептуализм считается общепризнанной классикой, про его начальные годы довольно мало известно, эти вещи мало выставлялись. Была хорошая выставка в фонде "Екатерина" и во Франкфурте — то, что Борис Гройс делал, но это очень широкие панорамы. А я как раз хотел сделать маленькую выставку с очень узкими временными рамками — с 1972 по 1979 годы.

По отношению к этому периоду вы — немного младший, принадлежите как бы к следующей концептуалистской волне. В качестве куратора вы ощущаете себя как свидетель, участник или скорее историк?

Здесь смешанная позиция. Дело в том, что я впервые столкнулся с такого рода искусством еще школьником. Это получилось абсолютно случайно — жена Алика Меламида готовила меня в 1976 году в институт к экзаменам по рисованию. Это происходило в той же самой мастерской, где были работы, которые сейчас висят в музеях. Там же я познакомился с ребятами из группы "Гнездо", с Бакштейном, Бажановым и другими. Так что в каком-то смысле я — именно свидетель. С другой стороны, 1979 год — это как раз когда начало работать мое поколение. И, естественно, мне и моим коллегам было важно понять, что именно было до нас. Мы приблизительно все это знаем, но необходимо прояснение. Я не выступаю как независимый, нейтральный исследователь, но зато я какие-то вещи чувствую и понимаю лучше.

И как вы видите историю раннего концептуализма?

Здесь важно вот что: всем, даже мне, казалось, что концептуалисты — это была одна компания, которая потом разделилась на разные ветви. Когда я стал в этом копаться, оказалось, что с небольшим временным разрывом концептуализм возник в трех мало связанных между собой компаниях. И, наоборот, позже — уже в середине 70-х — они объединились в одно течение. Первая — это "группа Сретенского бульвара", то есть Кабаков, Булатов, Чуйков, Пивоваров. Вторая — это Комар и Меламид со своими молодыми учениками, группой "Гнездо". И третья — круг "Коллективных действий" Монастырского, Риммы и Валерия Герловиных, Рубинштейна. Я думаю, что в нашем профессиональном сознании существует немного искаженная иерархия. Мне кажется, что, например, "Гнездо" или Герловины незаслуженно отодвинуты на периферию. А их роль была очень велика. И я пытаюсь выправить это неравновесие.

Эти три концептуализма, еще до своей встречи, чем они примерно друг от друга отличались?

Концептуализм "Сретенского бульвара" был ближе к экзистенциализму, все эти проблемы ухода, улета, несуществования... Это связано с тем, что они — люди, заставшие сталинский ужас и к тому же прошедшие через школу неофициального искусства, которое, конечно, было персоналистское, экзистенциалистское. Они его преодолели и стали рефлексивными художниками. Группа Комара и Меламида и близкий к ним Пригов — это поколение людей, которые учились на дизайнеров, а не на художников, их молодость пришлась на хрущевскую оттепель, на эпоху анекдотов, что давало совсем другое отношение — более социальное. И третья группа, вокруг Монастырского — на самом деле самая близкая к западному концептуализму, ориентированная во многом на музыку, на восточные эзотерические практики, на философию. В общем, не художники по происхождению. Но, естественно, такое разделение — это немного насилие, я утрирую различия.

А чем, на ваш взгляд, концептуализм 1970-х в целом принципиально отличается от того, что было потом?

Я думаю, что в 1980-е годы он, как ни странно, был более единым, потому что эта традиция объединилась. Наше поколение пришло в нее уже готовую. В 1970-е представления о традиции еще не было. Люди что-то восстанавливали по мутным репродукциям из доходивших журналов, пытались понять, что делают сейчас западные художники. Пытались объяснить себе и другим, чем занимаются они сами и чем занимаются их зарубежные коллеги. И это объяснение — это и есть концептуализм, выяснение того, что такое искусство.

Получается, все эти три группы выстраивали себя по отношению к какому-то воображаемому Западу?

В том числе. К выставке выйдет издание, для которого я взял интервью у многих участников, и многие со мной не соглашаются, но я думаю, что большинство выстраивало себя по отношению к трем традициям: к официальному искусству (старшие, Кабаков и его круг, просто этому учились), к искусству неофициальному и, наконец, по отношению к западному современному искусству, которое было своеобразным фантомом. Его, может, и видели, но очень фрагментарно. И так как эти три традиции очень плохо друг с другом совместимы, это и давало и такой странный постмодернистский стереоэффект.

Источник: Коммерсант Weekend, №37 (282), 28 сентября 2012,