24.09.2012 | Япония без вранья

О пользе беспринципности

В Японии за убеждения не сажают – просто лишают прав на карьеру, делая тебя де-факто неудачником

– Эй, ты!

Не обращая внимания, я сделал еще несколько шагов.

– Ты, на канате, тебе говорю! А ну быстро слез и все убрал.

Я подумал, что было бы неплохо повернуться и, по крайней мере, оценить опасность, но решил, что это собьет мне концентрацию, а свалиться в этот момент было бы как-то позорно. К тому же, до дерева оставалось всего ничего, а двадцать метров, пройденных по слэклайн задом наперед, были бы неплохим достижением.

– Чтоб тебя… – сзади послышался шелест листьев, и перед моими глазами возникла сначала метла из тонких веток бамбука, а затем лицо старика-смотрителя парка, красное то ли от ярости, то ли от китайской водки. – А ну сваливай отсюда, понял? Здесь такое только по разрешению можно. Разрешение в мэрии получишь, тогда и приходи. – Старик грозно помахал перед моим носом метлой. Мой приятель-японец, сидевший неподалеку на корточках, как мне показалось, сделал вид, что не имеет ко мне никакого отношения.

Детство в Стране Советов научило меня бояться власти в любых ее проявлениях, и первый порыв был спрыгнуть с каната и свалить как велено. Потом стало как-то жалко уже пройденных пятнадцати с чем-то метров, да и вообще, чем я провинился? Деревья, как полагается, я аккуратно обмотал войлоком, прежде чем прикрепить свой канат, вроде бы никому не мешаю, и единственная проблема в том, что старик-смотритель еще никогда такого не видел, а в Японии, если прецедент неизвестен, то можно быть уверенным, что делать это нельзя.

Решив все же защитить свои права, я принялся судорожно выстраивать в голове аргументы, отчего быстро потерял равновесие и свалился. Чертыхнувшись, я встал и уже приготовился накинуться на противника с правым гневом и железной логикой, когда с земли поднялся мой приятель, расправил плечи раза в полтора шире моих, и подошел к смотрителю. Я одновременно обрадовался, что у меня появился брат по оружию, и внутренне сжался, ожидая японской ссоры в ее осакском варианте, когда дистанция между говорящими сокращается до немыслимых десяти сантиметров, и каждый показывает свою силу, грозно раскатывая все слова с буквой «р». Но зря.

Приятель спокойно проговорил: «Здравствуйте» и поклонился. Смотритель, сразу успокоившись, уже повежливее снова потребовал, чтобы канат был снят, на что приятель послушно сказал, что так и будет сделано. Смотритель отошел к дороге и принялся собирать метлой палые листья, почти не глядя на моего приятеля, который немедленно вспрыгнул на канат, повернулся задом и пошел к дальнему дереву, балансируя вздернутыми кверху руками. Недоумевая, я спросил:

– Так, что, мы не уходим?

– Зачем? – переспросил приятель. – Старик сделал свою работу и больше к нам соваться не будет. У него самого-то к нам претензий нет. Главное, что если его прижмет начальство, он теперь с чистой совестью сможет сказать, что долг свой исполнил.

Некоторое время я пытался понять, что в этом раскладе меня не устраивает.

– А почему ты ему не сказал, что мы ничего плохого не делаем? Про войлок на деревьях? И про то, что парк для того и существует, чтобы люди тут приятно проводили время, никому не мешая? Почему ты не попытался его разубедить?

– Разубедить? Да ему же все равно – он просто следует каким-то там правилам, боится, что если что-то случится, винить будут его. У него же нет убеждения, что он прав, а мы нет. А у кого убеждения нет, того и разубедить нельзя.

Сорок-пятьдесят лет тому назад люди с убеждениями, в основном, студенты, собирались сотнями тысяч вокруг здания парламента, стараясь защитить свои идеалы да отстоять Японию как мирное и самостоятельное государство. Движение проиграло по всем фронтам, договор о взаимном сотрудничестве и гарантиях безопасности между США и Японией был принят и фактически превратил Японию в колонию Америки. Но именно благодаря этому договору японская экономика начала набирать обороты, снабжая американские войска во время войны во Вьетнаме, в семидесятых наступила эпоха «всеобщего благоденствия», и скоро оказалось, что все те, кто предал свои идеалы, живут намного лучше, что-то производят, что-то в обществе решают, в то время как мечтатели-борцы прозябают на задворках всеобщего рая. Так, мой японский тесть, школьный учитель, всю жизнь открыто проклинал японскую политику, отказывался вставать, когда в школе поднимали японский флаг, и не пел гимн, ставший в 30-40-е годы  символом эпохи японского милитаризма, отчего так и не продвинулся по службе ни на шаг. А отец моего японского приятеля по канатоходству, тоже учитель, когда ему предложили стать директором школы, рассудил иначе и каждое утро своими руками поднимал тот самый флаг, который в студенческое время топтал ногами на демонстрациях. Сейчас он состоит членом всевозможных комиссий в министерстве образования и меняет машину на получше каждые пару лет.

В Стране Советов все было как-то проще. Мой дед, преподававший в университете историю коммунистической партии Болгарии, приходил домой и учил внуков читать газеты между строк да слушать голос Америки. В этом не было ничего зазорного – или живешь вот так, проводя четкую границу между своими и чужими, между тем, что говоришь, и тем, что думаешь, или отправляешься в психушку или тюрьму. В Японии за убеждения не сажают – просто лишают прав на карьеру, делая тебя де-факто неудачником. Наглядно показывая всем и каждому пользу жизни без убеждений. И именно потому, что выбор здесь вполне вольный, предательство становится намного серьезнее того, советского, медленно проедая общество насквозь.

Приятель, ни разу не свалившись, дошел до конца каната, спрыгнул вниз, довольно потер руки, с ухмылкой взглянул на меня и снова запрыгнул на канат. Смотритель, не обращая на нас никакого внимания, отложил метлу и стал собирать палые листья в большой полиэтиленовый пакет. А я достал сигарету и закурил – не убежденный.

Источник: Сноб, 12.09.12,