25.09.2012 | Колонка

Харя вместо харизмы

В ситуации, когда исчезает харизма и в государстве, и в церкви, возникает искус для одной институции опереться на другую

Харизма испаряется

В начале лета премия "Серебряная калоша" была присуждена патриарху Кириллу "за непорочное исчезновение часов в номинации "Руки по локоть в чудесах". Эта шутка ознаменовала важное событие - утрату патриархом Русской православной церкви последних остатков харизмы. Патриарх утратил ту мистическую ауру священства, которая делала такой жест невообразимым. Из святейшего патриарха он превратился в глазах многих в гражданина Гундяева, по воле случая занимающего должность патриарха, и не более.

Часто приходится слышать, что христианство как религия отличается от институции, что крушение институции не задевает религии как таковой. Я, однако, не уверен, что идея может существовать совершенно отдельно от институций, в которых она получает выражение. Но не в этом дело. Вопрос в том, как в принципе может существовать церковь, из иерархии которой улетучилась харизма. Что это для нее значит?

Макс Вебер предлагал различать в каждой религии магов, пророков, способных на исключительные мистические контакты с божеством, и духовенство, которое Вебер считал чиновниками рутинизированной религии, специалистами в области доктрины и литургического ритуала, отвечающими за поддержание религиозно-социальных норм. Эта "церковная бюрократия" как будто не нуждается в харизме. "Термин "священник" может применяться по отношению к чиновникам регулярно организованного постоянного предприятия, занимающегося влиянием на богов, по контрасту с индивидуальными и нерегулярными усилиями магов", - писал Вебер. Патриарх - это управляющий церковью, так сказать, суперчиновник церковной иерархии, но вместе с тем - и это принципиально - фигура, наделенная мистической харизмой. Армия разных церковных чинов может крестить и отпевать без всякого патриарха (при синоде, так и происходило, а протестанты не знают высших церковных иерархов). И все-таки исчезновение харизмы из церкви ведет не просто к ее дальнейшей бюрократизации, но и к глубинной трансформации.

Процесс этот интересен еще и потому, что параллельно ему происходит постепенное угасание харизмы президента. Государство в идеале тоже состоит из харизматических политиков и бюрократов. Политик побеждает на выборах и получает своего рода мистическое "помазание" от населения, наделяющего его харизмой всенародной воли и ее репрезентации. У нас же две "рокировки" и фальсификация выборов нанесли президентской мистике непоправимый ущерб. Бюрократы как будто не нуждаются в президентской харизме, они, в конце концов, отвечают за то, чтобы поезда ходили по расписанию, а пенсионеры вовремя получали пенсию. Между тем бюрократия почти нигде не может существовать без политической мистики. И связано это с загадочным понятием власти. Власть - это некая способность организовывать деятельность людей без насилия. Власть основывается на признании легитимности ее носителя и его права распоряжаться людьми. Чтобы функционировать, чиновники, которых никто не выбирал, нуждаются в неком двигателе, приводящем в движение государственную машину, а именно в наделенном властью политике. Без такой фигуры бюрократия утрачивает всякий смысл. То же самое происходит и с духовенством. Без мистической благодати ритуал становится бессмысленным говорением пустых слов, как это, например, показано в "Чеховских мотивах" Киры Муратовой, где сами священники уже не понимают, что они делают и говорят.

В ситуации, когда исчезает харизма и в государстве, и в церкви, возникает искус для одной институции опереться на другую. Власть идет за легитимностью к патриарху, а патриарх к президенту. Фокус, однако, в том, что ни президент, ни патриарх не могут сегодня легитимизировать друг друга. Авторитет поистощился у обоих; в итоге вместо взаимной поддержки возникает взаимная делегитимизация.

Авторитет и насилие

Ханна Арендт считала, что в основе власти лежит авторитет как светская ипостась религиозной харизмы, а падение авторитета ведет к его замещению насилием. Это и понятно: если авторитетный политик приводит бюрократию в движение своей волей и люди добровольно ей подчиняются, то политик, не имеющий авторитета, вынужден заставлять людей подчиняться иными, насильственными способами. Удивительно, что наблюдение Арендт в равной мере относится и к церкви, которая, казалось бы, не имеет аппарата насилия и вынуждена обращаться за помощью к государству. Процесс над Pussy Riot - прямой результат патриаршей "Серебряной калоши". Православные дружины - точно такой же результат испарения благодати и харизмы. Очевиден этот параллелизм между околоцерковными дружинами и всякого рода нашистами, ткачевским казачеством и собирательными рабочими из Нижнего Тагила.

В этом свете понятно, до какой степени замена авторитета насилием не нейтральна по отношению к церковной бюрократии и рутинной деятельности чиновничества. Как только на горизонте возникают хоругвеносцы с дрекольем, все содержание христианской литургии как практики спасения, основанной на любви, разрушается до основания. Но ровно то же самое происходит и с государственными аппаратами. Как только суд становится средством государственного насилия, он утрачивает отношение к правосудию.

Подмена авторитета насилием, проявляющаяся сегодня в большинстве телодвижений церкви и государства, имеет принципиальное значение потому, что она ведет к систематическому обессмысливанию и интенсивному разрушению государственных и церковных институций. По веберовской модели церковь и государство состоят из двух эшелонов - харизматического и бюрократического. Подмена авторитета насилием приводит не только к быстрому разрушению остатков харизмы, но и к крушению бюрократического, нейтрально-технологического эшелона.

Немного истории

События последнего времени у многих справедливо вызывают ассоциацию с возникновением "черной сотни" в России в начале ХХ века. "Черная сотня" была создана в момент, когда кризис монархии вылился в революцию. В октябре 1905 года царь в манифесте неохотно даровал стране некоторые свободы - и тут же, в ноябре того же года, был основан "Союз русского народа" (не правда ли, знакомая последовательность событий?).

До того момента монархия сопротивлялась созданию политических партий и движений, потому что считала, что царской харизмы и бюрократии достаточно для управления империей. Активист "Союза русского народа" доктор Александр Дубровин (один из создателей Союза юрист Борис Никольский называл Дубровина "гнусным паразитом" и "грубым отталкивающим животным") убедил правительство, что спасти Россию может только православное патриотическое движение, нуждающееся в финансировании и полицейской поддержке. В планы Союза входили массовые манифестации и террор. Поскольку царь был глубоко убежден, что против него существует международный заговор, он распорядился поддержать "черную сотню". Хорошо известно, к чему это привело - убийства депутатов Думы, сотни еврейских погромов с тысячами жертв. Только в Одессе было 300 убитых. Во второй половине октября 1905 года в погромах погибло 1622 человека. За десять дней октября погромы состоялись в 660 населенных пунктах. 21 октября в Томске черносотенцы подожгли театр, в результате пожара и убийств погибло более тысячи человек. "Черная сотня" настолько прибрала Одессу к рукам, что по существу ввела в городе режим террора и систематических грабежей, приведший к упадку местной экономики. В итоге Столыпин приказал прекратить финансирование "черной сотни" в Одессе и разоружить ее. Разоружением черносотенцев были вынуждены заниматься войска Одесского военного округа. Подобные же меры вынуждены были принимать губернаторы Астрахани и Иркутска. Граф Витте писал в своих дневниках: "Союз - организация обычных воров и хулиганов"; "Цели "черной сотни" эгоистичны и имеют самую низкую природу. Их стремления диктуют желудок и карман. Это типичные убийцы с большой дороги". "Черная сотня" ненавидела Витте и готовила его убийство.

То, что планировалось как спасение отечества, резко ускорило крушение империи, так как объективно уничтожало последние функционирующие государственные институты.

Показательно, конечно, что в "черной сотне" активно участвовали церковные иерархи. Из 70 епископов в "Союзе русского народа" состояли 32. Почетным членом и духовником СРН был Иоанн Кронштадтский, активны в нем были архиепископ Антоний Волынский, архиепископ Саратовский Гермоген, состоял в Союзе и будущий патриарх Тихон. Особо прославился организатор множества погромов иеромонах Илиодор, считавший Столыпина еврейским агентом. Участие в погромах попов буквально обрушило остатки церковной харизмы, а участие в них полицейских (в Орше, Симферополе и Феодосии за отсутствием "черной сотни" погромы проводила полиция) доконало государственные институты и открыло путь революции. Можно даже сказать, что начало разрушения российской государственности и православия связано не с революцией, а с черносотенным внеинституциональным насилием.

В свое время Вальтер Беньямин различал насилие, связанное с законом, и насилие, направленное на отмену законов. Первое он относил к государству, а второе считал революционным. Но насилие, компенсирующее падение авторитета, косвенно уничтожает законы и правила, а потому, исходя от власти, объективно оказывается революционным, хотя власти и кажется, что оно направлено против революции.

И мораль...

В заключение следует подчеркнуть, что авторитет и бюрократия, то есть институции в самом широком смысле слова, взаимозависимы. Каждый элемент системы тут ограничивает и очерчивает поле деятельности другого элемента. А этот и есть тот социальный порядок, который утверждают в своей рутине священники и чиновники. Внесистемному насилию, однако, свойственно нарушать все границы, правила и порядки. Утрата институционных границ и норм когда-то позволила архиепископам участвовать в погромных организациях.

Поскольку российская государственность давно интегрировала в себе мафиозные структуры, то крушение институций может выглядеть как освобождение мафии от обременительных для нее норм поведения. Мафия "устала" маскироваться под государства и как бы отказывается от камуфляжа, выступая в своем природном, чистом виде. Эта метаморфоза подталкивается постепенной эволюцией президентского авторитета в мафиозный тип "авторитетности", основанный на насилии и крышевании "своих".

Итог размывания границ слишком драматичен, чтобы не пытаться его предотвратить. Именно поэтому сегодня так остро стоит вопрос о разграничении сфер - полиции и суда, государства и церкви, законодательной и исполнительной власти. Нарушение границ и сфер - первый признак институционного кризиса, создающего иллюзию особой роли церкви, которая всегда стремилась существовать вне границ, между догматикой, обрядовостью, экономией спасения и моралью. Там же, где нормы и законы отступают, насилие всегда маскируется моралью как свободной сферой человеческой активности. Кант вслед за Руссо утверждал, что нравственность - это сфера свободы. Парадоксальным образом внеинституционное насилие стремится представить себя как сфера свободы - прежде всего свободы от норм и границ. "Черная сотня" тоже объявлялась спонтанным, свободным проявлением народной воли, хотя погромы кончились, как только прекратилось финансирование этой "свободы". Рост внеинституционного насилия всегда сопровождается умножением разговоров о спасении фундаментальных ценностей и нравственности. Защита от педофилов и гомосексуалистов, от кощунниц и предателей родины, защита нравственности детей всегда сопровождает конец харизмы и опасное нарастание компенсирующего ее насилия.  

Источник: "Грани.ру", 28.08.2012,