06.04.2011 | Музыка / Общество

Стас нерукотворный

Михайлов, Ваенга, Лепс: постшансон при ближайшем рассмотрении

На днях в Кремлевском дворце состоялся второй подряд концерт Стаса Михайлова; спустя некоторое время прошел дополнительный — билеты на первые два выступления были раскуплены так быстро, что пришлось объявить еще одно. Стас Михайлов, Григорий Лепс и Елена Ваенга сейчас — безоговорочно самые популярные музыканты в стране. Они собирают залы в провинции и в Москве, их диски покупают большими тиражами, телеканалы вынуждены ставить их в эфир. Александр Горбачев побывал на концертах Михайлова, Лепса и Ваенги во Владимире, Москве и Брянске и попытался понять причины их успеха.

Первый раз я увидел Григория Лепса 15 лет назад — в передаче «Клипsа», которую показывали в 7.30 утра по Пятому каналу. Артист фигурировал на экране в белом пиджаке, рассекал по неведомому зарубежному пейзажу в белом «мерседесе» и проникновенно пел про старинную любовь по имени Натали. Учитывая, что имя это тогда ассоциировалось с исполнительницей песни «Ветер с моря дул», а соседями Лепса по эфиру выступали «Рок-острова» и «Руки вверх», шансонье выглядел странно, вытеснить его из памяти было легко — и, посмеявшись шуточной переделке с рефреном «Натали, я принес тебе на кладбище земли», я про певца забыл.

Февральским вечером 2011 года я наблюдаю, как шесть тысяч человек, заполнивших респектабельный Crocus City Hall, вздымают вверх экраны мобильных телефонов на припеве песни «Рюмка водки на столе».

Григорий Лепс собирает в крупнейшем сидячем зале города третий аншлаг подряд; на сцене — рок-группа из шести человек; артист сменил кудри на бобрик, но носит все тот же белый пиджак. Неподалеку от меня небольшая компания обсуждает, где продолжить вечер — в боулинге или в ресторане. Выйдя на улицу, они усаживаются в белый «мерседес» — кажется, тот самый, из 95 года, который наконец доехал до места назначения.

***

«К нам вот месяц назад Леонтьев приезжал — так концерт отменили, потому что билетов не продали», — ухмыляется мужчина, стоящий чуть выше меня. В холле ДК Брянского машиностроительного завода торгуют брелоками и календарями с изображением Елены Ваенги, которая сегодня и выступает, а также разыгрывают в лотерею бытовую технику; в сидячем зале нет не только свободных кресел, но и свободных ступенек — приходится вжиматься в стену. Аналогичную картину приходится наблюдать месяц спустя во Владимире:

концерт Стаса Михайлова проводят во Дворце спорта, ряды сидячих мест поставлены на прикрытый покрывалом лед, люди, распихивая друг друга, усаживаются на скамейку запасных.

Аналогичная картина — везде: провинциальные промоутеры рассказывают, что билеты на Киркорова остаются в продаже до дня концерта; Михайлов, Ваенга и Лепс обеспечивают себе солд-аут мгновенно.

Этих троих объединяет не только спрос — Михайлов, Лепс и Ваенга втроем создали, освоили и монетизировали новый жанр, обозначить который можно как «постшансон» (пользуясь метким определением Олега Кашина). Шансон — потому что это все та же дешевая музыка, только сыгранная большим составом и на дорогих инструментах; те же поэтические штампы, возведенные в творческий принцип; та же патентованная задушевность, загадочный русский соул. Пост — потому что из этого шансона напрочь вынута криминальная составляющая;

тут всё так же страдают, любят и кручинятся — но без всякой социальной подоплеки; жизнь трудна не потому, что пошла по кривой дорожке, а сама по себе.

Ваенга–Лепс–Михайлов — это новая форма авторского городского фольклора, происходящая из города, где зарекаются от тюрьмы, но не от сумы, где вместо ходок — дорога от дома до работы и обратно.

***

Кто слушает эти песни? Принято считать, что своей популярностью постшансон обязан одиноким женщинам в возрасте. И правда: в мужском туалете брянского ДК знакомые, распознав друг друга, здороваются и, как бы извиняясь, сообщают, что «пришли с супругой»; число мужчин во владимирском Ледовом дворце вообще стремится к нулю, сам Михайлов обращается исключительно к женщинам; людей младше 35 исчезающе мало в обоих залах. Но социальный фактор тут не менее важен. Вот кто ходит на эти концерты — по результатам небольшого соцопроса. Пенсионерки («Я бы и всю пенсию отдала, лишь бы Елену Ваенгу увидеть»). Бухгалтер санатория. Работники прокуратуры и судебного аппарата. Журналисты муниципальных газет и профессора муниципальных вузов. Риелторы. Учителя.

Постшансон — это саундтрек административных учреждений, бюджетный госпоп для бюджетных господ.

И артисты постшансона предлагают своей публике очень понятные амплуа. Ваенга — с ее выразительной жестикуляцией, притчами-байками, цитатами из Гумилева и Вертинского — это «культурная женщина», которая и заскучать не даст, и про Шопена знает, и сочинить складные стихи к торжественному случаю может. Михайлов — с его обязательным крестом на волосатой груди, цветным пиджаком, уверенным взглядом исподлобья и одами женской доле — «хороший мужик», который знает жизнь, верит в «боженьку» (Бога Михайлов именует исключительно панибратски), ищет настоящую любовь и способен защитить. Лепс — с его белым пиджаком и белым «мерседесом», пылкими песнями ни о чем, гимнами пацифизму и рабочему люду мегаполиса — Лепс, конечно, немного выбивается: он поимпозантнее, посолиднее, он про стиль и про фирму, его амплуа — успех; и характерно, что ангажементов за пределами Москвы у него поменьше.

Лепс поет для столичного среднего класса; Михайлов и Ваенга — для среднего класса, каким он на самом деле является на остальной территории страны.

В этом смысле показательна механика популярности Михайлова и Ваенги. Про них ходит масса слухов: Стаса-де любит Светлана Медведева, Ваенгу-де спонсирует ЛУКОЙЛ. Но, кажется, в этом случае предложение просто-напросто соответствует спросу — в конце концов, обоих стали показывать по телевизору, когда артисты уже круглогодично гастролировали по стране. Похоже, успех Михайлова и Ваенги — реальный пример культурного гражданского сопротивления: давно говорят, что оккупировавшие телеэфир продюсерские проекты работают исключительно на корпоративы, а не на реальную публику; ну вот теперь публика воспряла и проголосовала рублем и ногами — так что игнорировать постшансон телевидению стало себе дороже. Характерно проголосовала, между прочим; очень типический пример гражданского сопротивления: народ сделал свой выбор — и выбрал Стаса Михайлова.

Успех собственно песен Михайлова, Ваенги и Лепса, если поспрашивать слушателей, чаще всего объясняется простейшим образом: они «хорошие», «добрые», «искренние», «жизненные», «красивые»; все.

А еще, конечно, — голос; а еще — «поют вживую». Победа постшансона — это еще и победа живой музыки над фонограммой (Ваенга со сцены произносит пылкий монолог про то, как омерзительны ей те, кто обманывает публику); ровно то самое, к чему последние 10 с лишним лет призывал Шевчук, — только интересно, что бы он сказал, увидев на сцене Михайлова с группой.

Фокус в том, что святая простота и искренность постшансона искусно сконструированы — неважно, специально или нет. Это капустник по мотивам здешней эстрады последних 40 лет, только сделанный на полном серьезе. Эстетика попурри, претворенная в максимально неироничные формы. Вот Лепс: советский хард-рок в духе Кузьмина, плюс философический лиризм а-ля Макаревич, плюс западная «фирма», целиком укладывающаяся в формулировку «артист работает» (Лепс регулярно, что называется, дает Джо Кокера). Вот Ваенга: Пугачева ранняя, плюс Пугачева поздняя, плюс застольный эрзац-фолк — три девушки в народных костюмах на подпевках, ансамбль, который переходит с арабских мотивов на клезмер, а потом врубает народное диско в духе Софии Ротару.

Ну и Михайлов — самый диковинный случай.

Если у Лепса есть профессионализм, а у Ваенги — актерская харизма, то у Михайлова по большому счету нет ничего.

Все песни сделаны в плоском ресторанном звуке; все мелодии похожи друг на друга; в каждом тексте есть школьные речевые ошибки. Дело тут, возможно, именно в точном подборе источников. Михайлов — это, с одной стороны, все та же оптимистическая позднесоветская эстрада с гитарами (вроде Юрия Антонова). С другой — возрастной сиротский попс про отношения с большой буквы: если бы Женя Белоусов дожил до наших дней, бросил пить и почитал Библию — превратился бы в Михайлова. Михайлов общается со слушательницами на «ты» («Ну что, коньяку уже дернула? Молодец!»); Михайлов вызывает на сцену делегатов из публики и предлагает им исполнить песню за него («Она к нему три раза целоваться выходила!» — ревнуют поклонницы после концерта); Михайлов выходит в зал, запускает на большом экране караоке и сует микрофон в рот всем желающим; в качестве видеосопровождения к концерту Михайлова показывают самого Михайлова, а также нарезки, где Солженицын соседствует с олимпийским мишкой, а Эйнштейн — с картиной Глазунова «Вечная Россия». И это еще один важный момент, потому что, с третьей стороны, Стас Михайлов — это державная гражданственность в духе Игоря Талькова. «Я прекрасно понимаю, — неторопливо произносит в микрофон певец, — что это не Стас Михайлов пишет. Что боженька дал, то и написал. И сейчас я хочу спеть песню, которая, быть может, отвечает на вопрос, почему мы живем так». Клавиши гудят тревожной нотой. На экране показывают толстых американцев и Виктора Ющенко. Звучит номер «Покаяние» — Михайлов с надрывом голосит: «Когда не будем знать, кто мы, своих корней и своих предков, то пепсикольная страна сожрет нас мигом, без объедков». А потом уходит, чтобы сменить пиджак. И его группа в две гитары и два синтезатора начинает играть размашистую нью-эйджевую симфонию. И она постепенно перерастает в «Полет валькирий».

***

Любую популярную музыку вольно трактовать как отражение феноменов массового сознания, неловкий, но точный слепок с эпохи. Триумф постшансона тоже можно опознать как знак — и знак твердый. Песни Михайлова, Лепса и Ваенги — с их тотальной замкнутостью на внутренней жизни, с их сколь наивными, столь и неустанными поисками смысла бытия, с их безоговорочной победой частного над общественным, с их представлением о России как бесконечных просторах в окружении кольца врагов — это прямое продолжение эпохи стабильности, нового застоя, торговых центров и боулинг-клубов, размеренного потребления и глухой сытости: дали пожить — «дайте и о душе подумать». И то, что по состоянию на весну 2011 года в стране не существует более востребованной музыки, слабо коррелирует с распространившимися надеждами на новую оттепель или новую перестройку. То есть — да:

наверняка люди, которые слушают «ДДТ», Нойза МС или Padla Bear Outfit, хотят перемен. Но люди, которые слушают Ваенгу, Лепса и Михайлова, кажется, никаких перемен не хотят. Им и так есть чем заняться.

Вообще, если склеить вместе строчки из главных песен Михайлова, Ваенги и Лепса, получится довольно наглядная формула реальности — сколь абстрактная, столь и исчерпывающая. В моей судьбе есть только ты. А вокруг — тишина, взятая за основу. И только рюмка водки на столе.

Источник: "Афиша", 1.04.2011,