04.04.2011 | Япония без вранья

Жить дальше

Без тех, кого уже нет в живых. Без тех, кто уехал

Качалась кровать, качалась картина над кроватью – на которой был изображен вовсе не корабль в бурю, а скверно намалеванный желтый цветочек, – а прямо надо мной остервенело колотила в потолок деревянная лампа, обвернутая японской бумагой. Из соседней комнаты слышался звук разбивающейся посуды, еще какой-то грохот, да женские крики. Я не очень понимал, что происходит – дело было непривычное, я только что проснулся, да, к тому же, уже неделю лежал с температурой, и голова толком не работала. Но понял, что с кровати мне не двинуться – неизвестно, куда качнет в следующий момент, и балансировать даже в горизонтальном положении было непросто. Секунд через десять все утихло. Я натянул штаны и вышел из спальной в гостиную.

На полу аккуратным слоем мелких черепков лежала коллекция европейского фарфора, над ней пластом – шкафчики, на которых она стояла двадцать секунд назад, а сверху, тоже разбитый – огромный телевизор, гордость учительницы младших классов, у которой я тогда жил. Посреди всего этого разрушения стояла толстая, маленькая и незамужняя хозяйка квартиры в розовой пижаме да с рассеченным виском, и с чисто женским мастерством описывала происшедшее самыми красочными эпитетами японского языка. А в проеме двери в другую спальню на корточках сидела смертельно бледная девица из Англии, которую хозяйка, большая любительница не только европейского фарфора, но и вообще всего иностранного, пустила на время к себе жить, как и меня.

Так я провел так называемое Великое Землетрясение в Осака, Кобэ и Авадзи 17го января 1995-го года, четыре месяца после моего приезда в Японию. За те 20 секунд погибло шесть с половиной тысяч человек, некоторые из них – в городе Киото, где я оказался в это утро, а в большинстве – в городе Кобэ в пятидесяти километрах оттуда. Более сто тысяч семей остались бездомными. Свой дом и жену потерял и мой теперешний отчим, который жил совсем недалеко от эпицентра – он еще спал на втором этаже своего старенького дома в Кобэ, в то время как его жена уже готовила завтрак в кухне на первом. Накрывшись футоном, он выдержал лавину черепицы, но, когда все кончилось, оказалось, что первого этажа уже нет.

Девица из Англии дня через два чуть ли ни первым рейсом улетела домой, заявив, что жить в такой стране не собирается. А я волонтером отправился в Кобэ.

Практически весь город был разрушен, дома, растопырив балки кругом, лежали крышами на земле, перемежаясь с обвалившимися эстакадами. Транспорт был парализован, и мне под хруст стекла под подошвами пришлось идти пешком много километров по пустым дорогам, перепрыгивая огромные трещины. Почти каждый час город трясли землетрясения послабее, к которым все скоро привыкли настолько, что пешеходы замирали лишь на секунду, а разговор продолжался, как ни в чем не бывало. Спортивные залы каждой еще стоявшей школы были забиты беженцами, потерявших дома, все свое имущество, а многие – своих близких.

Я провел месяц, работая в одной из таких школ, вместе с другими волонтерами раздавая гуманитарную помощь, пытаясь как-то наладить водопровод, играя с детьми, и слушая бесконечные истории людей, которые потеряли все, кроме жизни. До сих пор помню мать и сына, которые поседели за один день, и с увлечением рассказывали о том, как остались в живых. О муже и отце они за все время нашего знакомства не сказали ни слова.

Не думаю, что я был так уж полезен. Но сам получил от того опыта немало, хоть и толком не знаю, как полученное назвать. Но вот что я никак не могу решить, так это в чем разница между мной и той девицей из Англии, которая до землетрясения с большим удовольствием ходила по храмам, одевалась в кимоно, занималась икебана и чайной церемонией, а потом, в общем-то, вполне разумно, смылась куда подальше. Был ли мой выбор моральным, стилистическим, каким?

Черт его знает. Но я остался здесь, с Японией, и японцами, которые живут год за годом, незаметно играя в своеобразную японскую рулетку: остался жив, и довольно обсуждаешь подробности с окружающими, умер кто-то из родных, и все гораздо хуже, а умер сам – и на всех твоих проблемах стоит одна большая точка.

Два дня после теперешнего землетрясения я вышел в лавку неподалеку, купить ячменя. И вдруг понял, что люди на улице смотрят друг на друга совершенно иначе. Что прохожие глазами ведут немой разговор, исполненный одновременно и грусти, и некоторого удовольствия: «Жив?» «Жив». «И я тоже».

Жизнь идет дальше. Без тех, кого уже нет в живых. Без тех, кто уехал.

Япония переживет это несчастье, как пережила землетрясение 1923 года, когда пропало без вести более ста тысяч человек, как пережила навязанную простому народу бессмысленную войну, на которую не хотелось идти никому, как пережила бомбардировки Хиросимы и Нагасаки с 280 тысячами убитых.

"Не заслужили мы такого, – сказал мне с усмешкой старик, протягивая мне мой кулек с ячменем. – Ведь в этот раз мы даже ни с кем не воевали…"

Источник: За Рубежом 01-04-2011 (с изменениями),