25.03.2011 | Литература

Между Тацитом и Мабли

Рецензия на книгу В. С. Парсамова «Декабристы и Франция»

Книга, о которой пойдет речь, вышла в ведомственном издательстве РГГУ под блеклой обложкой, тираж у нее тоже «ведомственный» — 500 экз., — короче говоря, ей не суждено стать «лидером продаж». Хотя, будь она издана не так уныло, она сделалась бы «научным бестселлером», но, похоже, к этому не стремились ни автор, ни издатели. Это тот странный случай, когда рецензенту хочется разрекламировать безнадежное с точки зрения книжного маркетинга издание не затем, чтобы «поднять рейтинг продаж», но от чистого восторга и бескорыстной профессиональной радости.

Книга эта посвящена декабризму, — даже не столько декабристам, как героям и жертвам, персонажам популярных исторических романов, революционных хроник и романтических лавстори.

Речь идет о «влиянии конкретных текстов на конкретных людей», о декабризме как идеологии и — шире — как о культуре. Читателю, не испорченному пошлой романтизацией, идеологический сюжет покажется гораздо увлекательнее любовно-героического.

Книга В. С. Парсамова называется «Декабристы и Франция», — название «стертое» и в каком-то смысле механическое: лет десять назад этот автор написал монографию «Декабристы и французский либерализм», — то было «академическое», т.е. терминологически точное заглавие. С тех пор книга расширилась главами о «французском консерватизме»: об иезуитах и педагогической практике популярного в России в начале XIX в. аббата Николя, о влиянии сочинений Жозефа де Местра на М.С.Лунина и М.Ф.Орлова, о католицизме в России, наконец, о «домашних» французских стихах и литературном быте Тульчина, Каменки и сибирского поселения. Франция, вернее, французская политическая публицистика — та призма, сквозь которую автор рассматривает историю русской политической мысли.

Франция и французская культура была своего рода «посредницей» в основных «идеологических» сюжетах, будь то «польский вопрос» или конструирование «английского мифа».

В фокусе «польской главы» события 1815-го года, Венский конгресс, польская Конституция «от Александра» и пестелевская теория «экспорта революции». В изучении этого «треугольника» — Польша-Франция-Россия внимание историков традиционно было сосредоточено на событиях 1830-х, предшествующие им сюжеты освещены меньше. В старой советской историографии относительно исчерпывающе описана внешняя сторона отношений российских и польских тайных обществ, акцент там, по понятным причинам, ставился на «революционном братстве». Что же до политической и идейной подоплеки «конституционной истории» — «ревности к Польше» и возникших именно в этот момент планов цареубийства, то, кажется, перед нами первое столь основательное и серьезное обращение к этому сюжету.

«Посреднический» механизм применяется и в описании «английского либерального мифа». «Англия давала живые примеры гражданской свободы, а Франция их описание»: фактически опыт европейской политической истории и политической культуры приходит в Россию с текстами французских философов и публицистов.

И автор этой книги последовательно описывает просветительские схемы, остроумно сопоставляя при этом изображение английской политической системы у Монтескье и политического быта древних германцев у Тацита. Затем он прослеживает противоречия между «английскими мифами» Вольтера, Мабли и Руссо, отдельно и подробно рассматривает не самый резонансный в декабристской историографии текст — «Английскую конституцию» Делольма и рефлексии на нее в дневнике Н.И.Тургенева и его же рукописном «Сопоставлении Англии и Франции». Фактически, Н.И.Тургенев — главный герой «английской главы, его «умственная биография» разворачивается парадоксально: поклонник А.С.Шишкова (Тургенев сходится со «славянами» на почве неприятия галломании), в какой-то момент он становится участником «Арзамаса». И здесь же раскрывается происхождение одного из самых известных стихов о Тургеневе:

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал.

Хромой Тургенев им внимал…

Парсамов показывает, что известная фраза из «Дневников» «Есть одна только Россия в мире; и она не должна иметь себе равной», судя по приписке на полях («Vide Peter the Great’s Speech, after the defeat of the fleet near the Island of Aland, in year 1714») восходит к английской историографии Петра. Но что характерно для своеобразной авторской стратегии: все такого рода находки спрятаны в комментариях.

Автор этой книги из всех академических добродетелей более всего ценит скромную основательность, очевидно пренебрегая научной модой и «внешними эффектами».

Отчасти поэтому едва ли не самая яркая глава «Якобинец и либерал» (речь о Пестеле и Муравьеве) «отягощена» полемикой с «актуальной» работой Д.Фельдмана и М.Одесского «Поэтика террора и новая административная реальность…». Суть полемических цитат в том, что не стоит применять к истории современный политический вокабулярий и модную «психоаналитическую» методологию, и что следует различать «ужасы революции» в словоупотреблении авторов конца XVIII — начала XIX в.в. и «государственный террор» якобинцев как реакцию на эти ужасы.

Собственно «якобинство» Пестеля, до сей поры описывавшееся зачастую как метафора его радикализма, здесь впервые проанализировано как идеологическая конструкция, как рефлексия на конфессиональную и языковую политику Конвента.

И в этом свете описаны конструкции национального мифа в «Русской правде»  (все эти  «утопии великого переселения народов» — евреев в Палестину, кавказцев — в Россию, — сегодня они читаются несколько иначе) и декабристские проекты цареубийства («партия в масках», «обреченный отряд» и т. д.)

Из этого короткого реферата понятно, что при желании любую главу книги Парсамова можно было бы развернуть в увлекательный исторический детектив, равно — в актуальный и востребованный политологический трактат. Но автор «классик строгий», он не пытается быть «актуальным» в каком бы то ни было смысле, — будь то политическая злоба дня или научная мода.

Вадим Парсамов — ученик замечательного саратовского историка В. В. Пугачева, именно от него он унаследовал взгляд на декабристскую идеологию как конфликтное переплетение либеральных и просветительских идей. Парсамов — семинарист Ю. М. Лотмана, и как ни к кому другому из его учеников, к нему применимо определение учителя: «красноречие это лингвистический демократизм».

Перефразируя Лотмана, скажем, что автор этой монографии демонстрирует «академический демократизм». В «многотиражные времена» его книга (скорее всего, под другим названием) легко и органично читалась бы в популярных сериях, в которых выходили и Лотман, и Эйдельман. Да и сегодня количество ее читателей увеличится на порядок, окажись она под иной обложкой, и отнесись ее автор серьезнее к презираемым им «внешним эффектам». 

Источник: Polit.UA, 24.03.11,