11.03.2011 | Город / Общество

«Остаюсь внизу»

Прошел год со дня уничтожения музея Венички Ерофеева

Подозреваю, что не многие вспомнят об этой дате. Те, кто год назад одержали верх, либо находятся под следствием, либо предпочитают vне отсвечивать». А проигравшей стороне не очень приятно вспоминать Царицынский погром 7 марта 2010 года. Но всё-таки стоит вспомнить, дабы извлечь какие-нибудь оптимистические уроки на будущее.

Коротко напомню суть проблемы. В позапрошлом году на окраине Царицынского парка ещё стоял двухэтажный деревянный дом, последнее напоминание о дачном прошлом обезлюдевших ныне Радиальных улиц. Да и вообще, напоминание о совсем-совсем другой Москве, оазис, оставшийся от теперь вполне былинной «большой деревни». Дом окружал разросшийся сад, в котором сохранялась аллея, помнящая Ивана Бунина. Он гостил у хозяина дачи, известного предреволюционного государственного деятеля Сергея Муромцева. Дом (по сути, двухэтажная постройка барачного типа) был изрядно моложе сада, но стоял на фундаментах, сложенных из старорежимного клейменого кирпича.

А в доме, стало быть, жили люди, шесть больших семей, включая не по своей воле прославившихся Болдыревых. Они и раньше были известны в узком кругу, поскольку являлись действительными хранителями духа дачного Царицыно. Они организовали в доме музей, открытый для всех желающих, культурная жизнь в нём была весьма насыщенная. Богатая традиция: в 1973 году здесь жил и работал Венедикт Ерофеев, половина музея была посвящена ему. Главным экспонатом являлся хозяин дома, вполне легендарный Николай Болдырев. Мне до сих пор трудно поверить, что этот, не выглядящий сильно старше меня человек, дружил, и более того, по-настоящему пил с самим Веничкой— лет, наверное, за восемь до моих ночей над зачитанными до трухи машинописными «Петушками».

В общем, это была совершенно простецкая, провинциальная- и совершенно захватывающая своей настоящестью идиллия. Сад, качели, Ерофеевский жасмин у крыльца (под ним он читал друзьям написанного здесь «Василия Розанова»), многочисленные дети, добрейшая большая собака, самовар, абажур, баня, завалинка.

Удобства во дворе, но здесь это никого не смущало— все Болдыревы родились по этому адресу, кроме 103-летней бабушки, въехавшей сюда в 1938-м. Только вот с самим адресом, как выяснилось, были проблемы— в 1990-м году дом исчез из городских реестров. В последние годы уроженцы 5-й Радиальной как раз пытались доказать право на пребывание в собственном доме через суд.

Про то, что было потом— совсем коротко. Ночной поджог 3 января 2010 года, весёлые пожарные-мародёры, полная утрата личного имущества многодетной семьей, решимость не оставлять дом, двухмесячная жизнь в бытовках, ежедневная работа по спасению вмёрзших в лёд музейных экспонатов, давление, слежка, убийство собаки. Экспонаты спасали в первую очередь, но под метровыми глыбами льда скрывалось то самое имущество, от документов до дедовых медалей. Ну и улики для отложенной до оттепели экспертизы о поджоге. А 7 марта случилось то, что официально называлось «вывозом строительного мусора»… Про это много написано, подробное видео есть в Интернете. В общем, с мусором уехали и медали, и собранное всем миром добро для погорельцев, и последние надежды на справедливость.

Я вот лучше скажу о том, что было ещё позже, о своих косвенных ощущениях. Во-первых, я конечно в очередной раз убедился, что Ерофеев— это всё. Что мы, наверное, совершили ошибку, повесив на дом мемориальную доску с его фамилией, надо было упирать на Бунинские тенистые аллеи. А музей Ерофеева, да ещё и народный, должен был быть уничтожен по чисто идеологическим соображениям.

«Я остаюсь внизу, и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу… Чтобы по ней подыматься, надо быть жидовскою мордою без страха и упрека, надо быть пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят». Да, требовать у тех самых, портретно узнаваемых железных гомосеков признания мемориальной ценности этого гнезда порока, было большой ошибкой.

Зато вернулось подростковое осознание того, что любое сотрудничество с системой— погибель. 7 марта я имел удовольствие рассмотреть вблизи это блистательное «без страха и упрёка». Были там совсем злющие опера в штатском и один милицейский чин с усами. Когда экскаватор начал таранить дом, на стене которого стоял Кирилл Болдырев, я слышал, как усатый снизу тихо говорил ему: «Давай сынок, прыгни. Слабо прыгнуть?». Настоящий Клинт Иствуд: «Make my day, punc». Высота была метров пять, внизу— обледенелые брёвна. Другие попроще— спокойные, усталые лица, работа такая. Когда так называемые бойцы в забралах вышвыривали им под ноги на лёд из дома девчонок (две потом слегли с сотрясениями), ни один мускул не дрогнул. Как у хорошего стоматолога— вижу, что больно, а что делать. В промежутках между не самыми приятными, но столь необходимыми государству трудами, переговаривались между собой: «Ерофеев какой-то тут жил. Не тот, про которого была передача? Ну точно, алкоголик, в тамбурах пил и писал об этом!»

Собственно, про то, что нападавшие были делегированы государством, это мы как бы только догадываемся. Никто не представлялся, документов и ордеров не показывал. А потом, когда Болдыревы подали иск по факту хищения имущества (из четырёх бытовок, в которых хранились пожитки, после церемонии «вывоза мусора» нашлись только две), суд ответил замечательным документом: «7 марта 2010 года неустановленные лица по предварительному сговору тайно похитили имущество, причинив материальный ущерб в особо крупном размере».

Я потом видел этих неустановленных ещё раз, в день одного из судебных заседаний по праву собственности на уже несуществующий дом. Они зачем-то караулили здание Нагатинского суда на двух автобусах с надписью «УВД ЮАО», те же самые ребята, с тем же спокойным и безучастным выражением глаз. Некоторые даже улыбались, как старые знакомые.

На днях Андрей Лошак писал о «банальности зла», о мотивах, превращающих вроде бы «нормальных» обывателей в исполнителей самых гнусных приказов— это именно оно. Я почему-то не сомневаюсь, что наши «неустановленные лица» способны на большее. Без особого удовольствия, зато для общей пользы.

Кстати, единственным озвученным мотивом ликвидации дачи на тот момент была потребность музея-заповедника в стоянке уборочной техники. И даже на фоне выбора между старым садом и асфальтовой площадкой вокруг проблемы развернулась нешуточная полемика. «Враги» и «друзья» дачи Муромцева узнавались по лексикону. Те, кто считал необходимым высказать своё мнение, делились строго на употребляющих слово «барак» и тех, кто говорил «дом» или «дача». Первые также называли Болдыревых сквотерами и бомжами, указывали на то, что барак по определению не может быть памятником истории, что никакой проныра не откажется от личного домика на территории царицынского заповедника, одновременно недоумевали как вообще можно жить в подобных условиях и понятно какого мнения были о Венедикте Васильевиче (хотя часто вообще ничего о нём не знали).

Те, кто говорил подобное до седьмого марта— ну Бог с ними, многие вообще привыкли доверять тому, что видят по телевизору, а лужковский канал ТВЦ вёл в те дни активную разъяснительную работу. Если кто хотел составить личное мнение, то просто ехал на 5-ю Радиальную, и, как правило, потом ещё не раз туда возвращался (придёшь, бывало, а в доме какие-то люди лед топорами рубят, а Болдырев говорит: «Я их не знаю, заходят такие с утра: давай, мужик, поможем»). Но были и остаются те, которые продолжали говорить о «бараке» после погрома. После того, как стало очевидным, на чью мельницу лили воду их аргументы и рассуждения. Вот они сегодня вполне могут пить шампанское.

Ведь, несмотря на то, что кто-то из распорядителей уже арестован за хищения, кто-то в отставке, Лужкова, представьте себе, попёрли— дела это не меняет, система в порядке. Болдыревых продолжают футболить из одного суда в другой, а согласно проекту развития территории, на месте сада маячит нечто высотой до 15 метров. Город идёт по пути прогресса.

А жизнь идёт своим чередом, через пару месяцев после погрома у Николая родился шестой ребёнок. Осваиваются в предоставленном друзьями подмосковном доме. И я тоже осваиваюсь, потому что в дни, когда разворачивалась царицынская драма, другие бульдозеристы уже разводили пары под окнами моего родного дома. Всего лишь квартира, но старый трёхэтажный дом, непроходной двор с садом,— в общем, тот же антиурбанизм и идиллия. Когда пришло время переезжать, совершенно случайно под рукой оказались Кирилл и Николай Болдыревы с их практичным фургоном. И именно они оказались первыми гостями моей новой квартиры на 13 этаже новостройки (я понимаю, всего 13-й, но я отродясь не жил выше третьего). Николай (между прочим, известный не только в России физик) выглянул в окно, на близко плывущие облака, и сразу спросил: «До реки далеко?» Полкилометра, говорю, а что? «А то, что раньше можно было жить на любом этаже, потому что такие, как я, делали для таких, как вы, ракеты. А теперь ракет не делают, и вообще не делают ни хрена, и рано или поздно вам-таки придётся таскать вёдра по лестнице. Ну, ничего, полкилометра— уже не плохо».

Это вот, наверное, и есть обещанный в начале оптимизм. Другого я себе пока не придумал, извините.

Источник: GZT.RU, 9 марта 2011,