14.12.2010 | Аахен-Яхрома

П-4

Познань, Покров, Покров на Нерли, Полигирос, Полис, Помпиньян...

386. ПОЗНАНЬ

1987

После Варшавы зима закончилась. Поезд шел по равнине, и полоски узких серых полей уходили к горизонту. Прозрачные перелески уже начинали зеленеть дымкой распускающейся листвы.

Приехали в Познань, поезд остановился на несколько минут у вокзальной платформы. Были видны красно-кирпичные дома совсем другой, чем в Варшаве, постройки – или так показалось? Но именно Познань оказалась для меня первым отчетливо западноевропейским городом по дороге из Москвы в Париж. Впоследствии я много раз проезжал мимо Познани, никогда не видел ее вблизи, а ощущение границы между Востоком и Западом так и осталось. Наверно, поляки со мной в этом не согласятся.

387. ПОКРОВ

1971

На обратном пути из Владимира в Москву мы решили остановиться в Покрове: кто-то из моих сокурсников сказал, что слышал, какой это симпатичный старинный городок. К тому же не хотелось возвращаться в Москву.

Мы вышли из поезда на станции «Покров» и оказалось, что до города далеко, час пешком, а автобуса туда не было. Шли мы меньше (ноги молодые!), сперва мимо полей и лугов, а потом мимо страшноватых бараков и полуразвалившихся фабрик. Возле них слонялись неприятного вида личности – Покров город ссыльный, за сотым километром.

Пришли. Город оказался симпатичный, как все старые русские города, даже если на протяжение нескольких десятилетий там много трудились, чтобы изуродовать все, что возможно. В Покрове это получилось: красивые церкви стояли заброшенные, дома выглядели как больные проказой, исподлобья морщились из-за перекошенных заборов. Асфальт на главной улице – той самой Владимирке, по которой в Сибирь проследовали сотни тысяч дореволюционных зэка до того, как их погнали по железной дороге мимо станции, на которой мы вышли, – зиял провалами, наполненными глинистой жижей. В это были инкрустированы куски чего-то советского. Парочка блочных пятиэтажек, столовка-стекляшка «Встреча», памятник героям войны, нечто в духе сталинского ампира, еще более нелепое, чем заштатно-уездный ампир времен Николая Палкина. Все это столь же заброшенное, как то, что построили на сто-двести лет раньше. Но белели и зеленели березки, в окошках высовывался к стеклу колючий столетник, курицы купались в песке, и из кирпичной трубы с белой надписью «1957» отвесно шел в небо дым странного розоватого цвета.

Выяснилось, что вскорости будет автобус из Владимира в Москву, мы его дождались.

Я залез в Интернет, посмотрел, как Покров выглядит сейчас. Покровская церковь – чистенькая, золотится луковками. Дома – не буро-серого лепрозного цвета, а – неаполитанская желтая, разбавленная белилами фуксия, дураковатого оттенка ляпис-лазурь. Более того, оказывается, Покров это историческая столица русского шоколада: там некий немец основал одну из первых шоколадных фабрик в России, и в честь этого в Покрове поставили памятник шоколадным конфетам.

Но думаю, genius loci Покрова, транзитного пункта между Бутырским замком и Владимирским централом, а дальше Колымой, долго не развеется розовым дымом. И надеюсь, там всегда будут эти березки, куры и белозубая охристо-черная собачонка, с радостным лаем выскочившая из-под калитки, обнюхавшая мою штанину и, обмахиваясь хвостом, удалившаяся на свое жительство.

388. ПОКРОВ НА НЕРЛИ

1971

Из Владимира мы поехали в Суздаль, а на пути – к Покрову на Нерли. Мы знали, что это самая красивая церковь России. В конце 60-х и начале 70-х, на подъеме очередной волны моды на все русское, про нее писали очень много – и в «Советском искусстве», и в «Науке и жизни». И публиковали реконструкцию того, как этот храм якобы выглядел в XII веке. Я думаю, что реконструкция – ошибочная. Если нет, я обязан поверить, что усилия и мечты архитектора ничто по сравнению с шагами времени и случайными событиями. Тогда необходимо согласиться, что Парфенон, развалившийся благодаря стихийным воздействиям и ленивому невежеству турок, устроивших в нем пороховой склад, лучше, чем то, что было первоначально. Я не настолько романтический любитель руин, чтобы принять такую версию.

Из автобуса мы вышли в селе Боголюбово, чтобы посмотреть резиденцию князя Андрея Боголюбского. Белое сооружение, стоящее на околице села, выглядело прянично – как палаты бояр Романовых на Варварке, заново построенные во второй половине позапрошлого века. Я еще не знал, что в Боголюбово почти все сделал архитектор Тон, автор ХХС, который взрывать не следовало, но и восстанавливать тоже.

Спасали зеленая трава, деревья, небо и козы, привязанные к березам, трясшие шерстяными сережками и на перебой блеявшие звонкими голосами. Веселыми, как их золотые глаза, перечеркнутые изумрудной горизонталью зрачка.

Впрочем, в Боголюбове было кое-что интересное: очень узкая и очень крутая винтовая лестница внутри башни и низехонький дверной проем, ведущий в княжеские палаты, сохранившиеся с первичных времен. Я тогда уже заболел болезнью Бехтерева, а из статей академика Герасимова, воссоздавшего облик князя Андрея Боголюбского знал, что он страдал тем же – анкилозирующим спондилоартритом с соответствующими последствиями. И одной из причин, по которым его зарезали бароны, было то, что князь жестоковыен, то есть не гнет шею, когда входит в церковь.

Бедняга, он согнуть шею не мог физически. Тем более, что, скорее всего, окостенел он не сгибаясь вниз, а все больше застревая носом вверх. Как же ему удалось подняться по этой лестнице и протиснуться в эту дверку, в комнатку, где его и порешили?

И мы пошли по заливному лугу к Покрову.

Рассуждать, какая из церквей в России самая красивая, бессмысленно. Церковь – не постройка, а аккумулятор духовных усилий, и в этом случае не только ХХС, но и что угодно, где молятся те, кому это необходимо, может стать шедевром православия. Но, не будучи верующим, я знаю: Покров на Нерли это такая же, не большая и не меньшая драгоценность христианского искусства, как Темпьетто Браманте, Кельнский собор и Айя-София.

Это чудо светится далеко от чего бы то ни было, на слиянии Клязьмы и Нерли (какая дивная аллитерация!), давно изменивших свое русло, на насыпном холме. Почему именно здесь так трудились? Не имея ответа, знаю: эту церковь можно было построить только здесь, над болотистым лугом и рядом со старыми ивами, которые на восемьсот лет моложе ее.

Возможно, когда-то эта церковь была окружена аркадами и от нее к Клязьме сходили белокаменные лестницы: там, наверняка, в дно были вбиты сваи, к которым привязывали челны, как в Венеции. Только куда плыть по Клязьме от Покрова? В Константинополь?

До Царьграда добраться гипотетически можно, однако, я думаю, дело в другом: этот храм был задуман и сделан как единство в себе. Я даже могу представить, что и аркады, шлемообразный купол, и острые башенки звонницы, и сходы к реке были, но очевидно: в любом случае авторы этого здания сотворили чудо.

Они сделали то, что случается крайне редко. Построили здание, которое, если его облупить, станет абсолютным совершенством.

Глупая зеленая луковка связывает кувшинки в старице Клязьмы с небом, а черные узловатые стволы деревьев делают белокаменную кладку храма еще белее, и все поет вместе с рельефом, изображающим Давида, играющего на арфе.

Походив вокруг церкви, постояв в сумраке ее средокрестия, я пошел куда-то во влажную траву, достававшую мне до пояса. Лег на землю и смотрел в небо: рядом на стебель травы уселась маленькая стрекоза с черными крыльями, подрагивала лазурным брюшком, а под облаками – поверить невозможно! – заливался жаворонок. И от болота пахло аиром.

В это мгновение я испытал сатори, не боюсь этого заявления. Вернуться к нему невозможно, и нельзя знать то, что уже знаешь. Но понимать возможно: красота Покрова на Нерли, то молчаливое трепетание крыльев стрекозы и острые ножи осоки, растущей рядом с овсецом, могут быть тогда, тысячу лет назад. Я думаю, дуплистые ивы, идеально обтесанный известняк и зеленая луковка переживут все, что мы думаем о них.

389. ПОЛИГИРОС

2002, 2003, 2007

Когда едешь из Салоник в Девелики, дорога сперва идет недалеко от моря по плоской местности, а потом сворачивает на север, вглубь полуострова Халкидики. Голые холмы становятся все выше, приближаются горы, и у их подножия – городок Полигирос. Проезжали мы через него несколько раз, а остановились однажды, потому что Мария сказала, что здесь есть какая-то особенно хорошая мясная лавка, где торгуют такими колбасками-луканикой, которые больше нигде не купишь, и редкостно вкусным мясом козленка.

Мясная лавка была совсем маленькая, с указанием, что существует с пятьдесят какого-то года, нам пришлось немного подождать, пока приехавшие до нас не сделают покупки.

Луканика и правда оказалась превосходная, а мясо козленка (я его раньше не пробовал) – вкуснейшим. Хотя козленка, конечно, жаль.

А что за город Полигирос, толком не знаю. С виду похож на все небольшие города северной Греции, которые я видел: белые и охристые двух- и трехэтажные дома, магазинчики, торговля саженцами, автомобильными запчастями и печками для барбекю.

390. ПОЛИС

2000, 2001

Когда греки говорят Полис, имеется в виду Стамбул. То есть это – Город с большой буквы, единственный на свете. А «сувлаки политико» – это «шашлык по-константинопольски».

Со Стамбулом-Константинополем понятно. Это действительно Город, с большой буквы. И исторически, и по размеру, и мифологически. Но почему маленький городок на крайнем западе Кипра называется так величественно, Город?

Он вообще-то очень древний. Когда-то назывался Марион, потом Птолемей II Филадельф его переименовал в Арсиною, в честь своей сестры-жены. В раннем Средневековье там было епископство, а позже город исчез, во всяком случае до XVI века про него ничего не известно. Когда снова появился, уже назывался Полис. Почему? Может быть, потому, что был настолько ничем не примечателен, что жители не знали, как его назвать, вот и окрестили вообще городом?

Но место приятное. Стоит этот Город на берегу очень красивой бухты, рядом – лесистый мыс Акамос, и Полис пока еще не превратился в туристический муравейник. Там тихо и вольготно.

А достопримечательностей, действительно, никаких. Разве только не интересные никому, кроме историков и археологов, руины грузинского монастыря византийских времен.

391. ПОМПИНЬЯН

1988

Помпиньян – ближайшая деревня к семейному хутору Юли Вала, ехать туда километра четыре по холмистой гарриг, похожей на африканскую саванну, как ее показывают в кино. Холмы, поросшие лавандой, чабрецом, полынью и выцветшей травой, и то здесь, то там – приземистые деревья с широкими кронами. Кажется, это дикие груши. Антилоп и львов нет, раньше было много овец, но уже несколько десятилетий разводить их здесь стало невыгодно. Так что ныне это кроличье царство, ушастые зверьки носятся по сухой траве, жарит солнце да звенят цикады.

Рядом с Помпиньяном супермаркет, куда мы ездили за продуктами, а в самой деревне два кафе, несколько лавочек, церковь и дома из голубоватого местного известняка под черепичными крышами. Гордость Помпиньяна – ее уроженец Жан-Жак Лефран, маркиз де Помпиньян, писатель и драматург XVIII столетия и заклятый враг Вольтера. Тот даже назвал свою ручную мартышку Помпиньяном. Про него я ничего бы и не узнал, если бы Юля и Марк не рассказали.

А в десяти минутах езды от деревни – бенедиктинское аббатство Сен-Гилем-ан-Дезер, место удивительной красоты. Тяжелая, но очень гармоничная романская церковь, тенистый клуатр с тяжелыми аркадами, а вокруг кролики носятся.

Монахов здесь давно нет, в аббатстве устраивают концерты классической музыки. В один из вечеров мы поехали на концерт. Я не помню, кто и что играл. Смотрел на черное небо, усеянное звездами, вдыхал лавандово-полынный запах, а цикады иногда звучали громче музыкантов.