25.11.2010 | Арт / Архитектура

Петербург, где ты?

Полторы сотни старинных видов в Музее истории города

На первый взгляд, выставка «Старый Петербург. Столица и окрестности» ничем не примечательна. Обычная профильная экспозиция, не обременённая концептом, лишённая даже внятного сопроводительного текста и каталога. И всё же она заслуживает внимания, как минимум, по двум причинам: количество и качество представленного материала. Здесь нет тиражной графики, которой изобилуют десятки музеев. Ни одной гравюры, ни одной литографии – только подлинные рисунки и картины. Некоторые хорошо известны по публикациям, иные наверняка станут сюрпризом для посетителей. Соседство работ любителей, профессиональных художников и известнейших архитекторов даёт замечательное разнообразие точек зрения. Временные рамки - от 1720-х до 1850-х годов, то есть период формирования и наивысшего расцвета Петербурга.

Виды широких проспектов, ухоженных парков, величественных зданий в их первозданном облике складываются в панораму чуть ли не идеального города. Человеку свойственно приукрашивать прошлое, однако Петербург действительно до определённого момента создавался как произведение искусства. И хотя он сильно попортился, мы, глядя на рисунки двухсотлетней давности, узнаём его. Что вряд возможно со старинными изображениями, к примеру, Москвы.

Подробные изображения и описания Петербурга появляются с самого момента его основания. Правда, зачастую виды города, особенно XVIII века, далеки от действительности. В порядке вещей было рисование не с натуры, а с архитектурных чертежей, значительная часть из которых осталась в области виртуального. Несмотря на то, что откровенно фантастические пейзажи на выставке отсутствуют, перед нами не стопроцентно документальные свидетельства. Прежде всего, это свидетельства эпохи грандиозных жизнестроительных программ.

Проект «Санкт-Петербург» запущен, когда в Европе достигло апогея барокко, транслированное на невские болота приглашёнными зодчими. В 1723 году Николо Микетти изображает галереи на берегу Финского залива в Петергофе. Без подписи рисунок можно было бы принять за эскиз оперной декорации:  напряжённо изогнутые колоннады обрамляют прямой, как стрела канал, уходящий в неспокойное море. Традиции барочной сценографии наследовал Пьетро Гонзага. Его «Вид на Биржу от Адмиралтейского проезда» исполнен будто для венецианской постановки времён Казановы, - фасады развёрнуты под чрезмерным углом, пространство распираемо какой-то экстатической судорогой. Несомненный анахронизм для 1810-х годов, ведь уже при Екатерине II «барочное» расценивалось как «варварское». Так, фрейлина императрицы Головина называла растреллиевский дворец в Царском Селе «готическим». Тем более странно, что Джакомо Кваренги преклонялся перед Смольным собором и запечатлел его на одном рисунке со своим Смольным институтом. Дюжина рисунков Кваренги несомненные хиты на выставке. Виртуозные, сочные, ясные, им свойственно то сочетание регулярности и живописности, ставшее впоследствии отличительной чертой всего Петербурга. Это иной тип театральности, отображающий новый проект, «просвещенческий», объединивший итальянскую архитектуру, английское понимание ландшафта и французскую идеологию. На пейзажах Щедрина и Галактионова те же люди, что ещё вчера украшали себя стразами и баснословными кружевами, скромно возлежат на постриженных газонах с томиком Руссо. Потому, что так надо. Равно как и чахлая природа Ленинградской области непременно обязана быть кучерявой и похожей на полнокровные леса Клода Лоррена.

Классицистический проект оказался самым долгоиграющим. В каждой второй интеллигентской семье найдётся что-нибудь типа альбома «Пушкинский Петербург». Для многих картинки Воробьёва, Алексеева, Патерсена почти то же, что иллюстрации из детских книжек, «приметы милой старины». Это Петербург, знакомый со школы по урокам литературы и по фильмам. Знаком ли? Приглядитесь. У девушек, стирающих бельё в Мойке, позы и складки одежды точь-в-точь как у трёх Парок. Огромные гранитные блоки на берегу то ли привезены для облицовки набережной, то ли выворочены из античных развалин. Огюст Монферран последовательно запечатлевал возведение Исаакиевского собора. Вот происходит выгрузка колоссальной колонны: итальянские крестьяне растаскивают остатки Древнего Рима. Город одновременно пребывает и в процессе строительства, и как давно созданный, как гораздо более древний, чем есть на самом деле. Он не соотносим ни с прошлым, ни с настоящим, ни с будущим. Он вне времени и вне географии. Поэтому наиболее органичными кажутся виды, напрочь лишённые людей. Особенно акварели К. Ф. Сабата, монохромные, без признаков времени года, суток и какой-либо жизни. Перспектива пустынной Садовой улицы столь неправдоподобно правильна, что трудно поверить в реальность этого места. Перед нами один из проектов, образцов, каким должен быть город. Не в Александровскую эпоху, а вообще, всегда.

Дельта Невы с окрестностями расценивались как чистый лист, пригодный для расчерчивания и лепки невиданной доселе реальности. «Место нигде» - так переводится греческое слово «утопия». Утопия не реализуема по определению, в лучшем случае - частями, фрагментами, с той или иной степенью приближения к идеалу. Для обитателей Петербурга и приезжих в конце XVIII – начале XIX вв. изображения недавно отстроенных ансамблей, набережных, усадеб были наглядными свидетельствами стремительного продвижения к лучшей жизни, пусть и смутно представляемой. Ассигнационный банк после многократного акварелирования, литографирования и т.п. превращался в эталон, и люди понимали, что надо равняться на такую архитектуру. Мы и сами смотрим на эти картинки не только как на источник пассеистических мечтаний, но и как на образцы чего-то пока не проявленного.

Постепенно фигура императора утрачивала функцию главного проектировщика. Петербург покинули грации в кокошниках и аполлонические денди. Палладианские фасады сплошь покрылись крикливыми вывесками. Акварели Садовникова 1850-60-х не похожи на знаменитую панораму Невского проспекта 1830-х: мещанский город с постройками в псевдостилях, а главное - техника изображения совершенно другая, обыденная, без признаков пиетета. Завершается выставка этюдом интерьера времени Александра II. Готическая ширма рядом с рокайльным столиком, сидящая за столом женщина явно не склонна к обожанию этих предметов.

Дальнейшее болезненное развитие и архитектуры, и страны грозило окончательно закрыть проект «Санкт-Петербург». В 1928 году Константин Вагинов пишет: «Не люблю я Петербурга, кончилась мечта моя». Начиная с мирискусстников, признания в любви к Петербургу и ламентации о его преждевременной кончине произносятся слитно и, как правило, одними и теми же персонажами. Возникла богатая эсхатологическая мифология города, художники стали по-новому воспринимать городскую среду. Если Воробьёв размещал на первых планах своих ведут руины воображаемые, то Добужинский зарисовывал руины реальные. Существует немало подтверждений – письменных, визуальных – красоты города при разрухе начала 20-х и в блокаду. Кстати, вышеупомянутые акварели Сабата очень похожи на блокадный Ленинград. Катаклизмы не уничтожают, а проявляют сущность былых утопий. Эта сложная тема отчасти разработана прошлогодней выставкой «Пиранези и пиранезианство».

Революции, войны, постановления партии замедлили деградацию города. Следует, однако, помнить, что Петербург задуман на иных предпосылках, нежели Флоренция или Венеция. Идея города-музея противоестественна для него. Он молод, но нездоров. Сейчас опять признаётся ненужность Петербурга – город развивается по провинциальному сценарию. Сложно сказать, что дальше делать с ним. Очевидно, заново полюбить. Вернуть ему статус мечты. Пока ещё в Петербург переезжают по любви, в Москву же едут на заработки. Но, увы, кажется, мы теряем способность мечтать. Впрочем, смотря как посмотреть.

Взять, скажем, моду на соцреализм. Что это, если не неизбывная потребность в мечте, любовь к сказочности советского? Но ведь и виды старого Петербурга сказочны; это тот же самый соцреализм: изображение действительности не такой, какая она есть, а какой должна быть. Различие в отношении к человеку. Отечественному сознанию, склонному к надрыву и бессмысленной экзальтации, антигуманные, китчевые образы 1930-50-х милее и слаще, чем, прости господи, Пушкин. Соцгородок понятнее, чем Петербург на картине Беггрова. Хотя и то, и другое об одном и том же: просторные площади, невысокие дома, ансамблевость застройки. Проектное мышление привито нам Петром I. Кульминацией – в высшей степени извращённой – такого способа восприятия и формирования мира явился сталинизм. СССР, не Италия – родина души нашей. Соответственно, сталинский ампир в почёте, александровский ампир в… Сопоставьте элитные жилкомплексы в стиле «дорого и богато» с судьбой памятников федерального значения (дворец Лобанова-Ростовского, дом Чичерина). Всего каких-нибудь семьдесят лет назад роскошными изданиями печатались обмеры Биржи и Адмиралтейства. Чтобы увидеть, что с тех пор произошло с понятием «город», достаточно посмотреть налево-направо, выйдя с выставки в особняке Румянцева.

Источник: "Время новостей", 22.11.2010 ,