20.07.2010 | Аахен-Яхрома
К-3Каунас, Кацивели, Качи-Кальон, Кваккенбрюкке, Кежмарок, Кельн, Кемери, Кенигсвинтер, Кесег, Кестхей, Кечкемет
208. КАУНАС
1965
На половину дня и ночь приехали в Каунас-Ковно по дороге в Калининград-Кенигсберг. Я мало что помню. Аккуратные кирпичные и охристые дома на заснеженной улице. Музей Чюрлениса – тогда, по юности лет, эти его «симфонии» и гора с двумя глазами (она мне напомнила Крым) понравились. Но еще больше мне понравился тевтонский меч в человеческий рост, с волнистым лезвием и готической надписью Trink Blutt в историческом музее. Еще был огромный и нахальный черный кот в ресторане, где мы ужинали. Кажется, ресторан назывался «Tauras». Во всяком случае, там не то была картина с большим быком, не то рогатая бычья голова висела на стене.
/wp-content/uploads/july-k-3/0208_.JPG
209. КАЦИВЕЛИ
1990
Я давно знал, что в Крыму, недалеко от Симеиза, есть поселок Кацивели. И был уверен, что он переименован в честь какого-то грузина, героя Великой Отечественной войны. Более того, мне казалось, что я где-то читал про некого не то генерала, не то полковника Кацивели, Героя Советского Союза. И надо же, позже выяснилось: топоним старинный, времен генуэзцев. Кацивели это изуродованное не то Castel, не то Сastro Vecchio.
Я не помню, кто нас с Юлей надоумил поехать отдохнуть в Кацивели. Но мы не ошиблись, хотя отдых оказался трудным.
Будучи почти нищими в Париже, в СССР в те удивительные времена мы оказывались богачами: 100 долларов тогда были серьезными деньгами. Из симферопольского аэропорта мы до Кацивели доехали на такси (раньше я себе такого в Крыму не позволял) и тут же сняли вполне приятное жилье. Во дворе росла старая узловатая белая шелковица, очень красивая, как на китайских картинках.
В первый же день на пляже познакомились с парой из Москвы – очаровательная Юля (у нее был подбит глаз) и длинноволосый и бородатый парень, имя его улетучилось из памяти (Вадим? Он был физик-компьютерщик, и надеюсь, стал впоследствии миллионером).
Кацивели – странное место. Выход к берегу перегораживала монументальная железная изгородь с пиками поверху, кое-где прутья были выломаны, и в дыры можно пролезть. Дальше начинался запущенный, но когда-то несомненно пышный парк наподобие алупкинского. Это территория Института океанографии, в советские времена герметически закупоренная от окружающего мира. По аллее, обрамленной лаврами, магнолиями и кипарисами мы шли к берегу мимо исполинского круглого здания. Там когда-то, закачав морскую воду, пытались при помощи турбин в тысячи лошадиных сил имитировать океанские штормы. Потом стали устраивать рейвы. На низком обрыве, отрезавшем пляж от парка, стояли противотанковые пушки: некий знаменитый океанограф в советские времена палил из них в море и старался понять по создаваемым турбуленциям, как устроены океанские течения.
На расстоянии двух сотен метров от берега в море торчала нефтяная платформа: там тоже когда-то что-то исследовали. Да, Джонатан Свифт, лапутянская академия. Хотя – откуда я знаю, возможно, в Кацивели что-то важное открыли?
На третий день, страшно поругавшись с Юлей (не помню причину), я с утра пошел топиться. Возможно, сделал бы это, но море штормило, и я представил, как начну малодушно бороться с волнами. Решил отложить.
В магазине был нищий набор: кабачковая икра, похожий на мыло сыр, портвейн «Таврида» и кислый рислинг из Инкермана. Хорошо, что в Москве запаслись сигаретами. Покупали сладчайший красный лук, помидоры, персики и баклажаны у хозяев и их соседей.
Физик-компьютерщик (по-моему, его все же звали Вадим) оказался прирожденным пловцом. Он, прихватив авоську и нож, плавал на нефтяную платформу, собирал на опорах мидий. Я выплывал на половину дистанции, помогал дотащить урожай до берега.
Юля потом готовила, удивляя хозяев, moules a la mariniere – не жалела рислинга.
В Кацивели проживал не то Иваныч, не то Петрович, отставной капитан дальнего плавания – красномордый пожилой миляга в тельняшке. В один из дней он отправился в Ялту за пенсией, вернулся через два дня без денег, но с роскошным полуметровым скатом, которого ему подарил собутыльник.
Мы сидели на пляже, под пушками, и наблюдали, как жена Иваныча-Петровича гнала его по волнорезу, колотила по полосатой спине скатом, будто теннисной ракеткой. Думаю, больно: у ската колючая спина.
Капитан прыгнул в море, притаился возле сваи. Жена бросила рыбину на волнорез, а мы ее подобрали. Юля и Вадим сомневались, можно ли есть ската: напрасно, это одна из самых вкусных рыб. Юля Токайе приготовила ее отменно, но чистить пришлось мне, а это трудное занятие.
Пришло время ехать в Москву. Юля, Юля, Вадим и я доехали на машине до Ялты и пошли обедать в «Ореанду». Накормили нас скверно, мы пошли в валютный магазин «Каштан», украинский аналог «Березки» и накупили орешков, чипсов, виски и зачем-то крымского хереса. Улеглись на лужайке перед «Ореандой» и устроили пикник. Мимо, по набережной ходили менты и не знали, что делать с нами: времена были смешные и странные.
Тут нам пришло время ехать в аэропорт, а Вадиму и Юле – возвращаться в Кацивели, они оставались еще на несколько дней. Мы стали искать такси. Тут же подкатила галлюцинозная открытая машина желтого цвета: длинный капот, волнообразные крылья, широкие черные подножки.
Пока катились, водитель рассказывал, в каких фильмах на ялтинской киностудии снимали его автомобиль, не то «Мерседес», не то «Опель».
На перевале моросил дождик, висел туман. Мы попросили остановится и выпили массандровский «херес». В аэропорту меня не хотели пускать в самолет, но Юля заверещала: «Да вы знаете, кто это? Да это великий русский художник!». Сейчас бы этот довод не сработал, тогда мне чуть ли не честь отдали.
В самолете, в широкофюзеляжном «Ил-62», мы себя вели безобразно. На полчаса заперлись в туалете, а когда шли обратно к своим местам, пассажиры отводили глаза.
В Москве была ночь, лил ливень.
/wp-content/uploads/july-k-3/0209_.JPG
210. КАЧИ-КАЛЬОН
2008
С Андреем Филипповым мы поехали из Бахчисарая к горе Качи-Кальон, к очередному пещерному поселению. Вроде бы, Качи-Кальон переводится как Крестовый Корабль, но как-то очень извилисто. Ясно, что «кальон» это измененный «галеон», и слово могло попасть к татарам или грекам (кто жил лет четыреста назад в этих краях?) из османской Турции. Но почему «качи» – крест? От армян, ведь «хач» это «крест» по-армянски? Но гора стоит над рекой Качей. Название реки тоже армянское? Есть и другая версия: «кач» восходит к имени какого-то кыпчакского рода.
Как бы то ни было, эта гора, отвесным склоном высотой в пару сотен метров обрывающаяся в долину Качи, действительно по очертаниям похожа на огромный корабль, и на его боку темнеет глубокая трещина в форме креста.
Красивое место.
Мы начали подниматься, и на полпути я понял, что взобраться наверх мне уже не под силу, да и к тому же крымских пещер я насмотрелся достаточно. Андрей хотел было лезть дальше, но, по-моему, скорее из ритуальных соображений: надо еще раз подняться на Качи-Кальон, и все тут. Поколебавшись немного, он пошел со мной вниз.
Мы перешли через реку по бетонной плотине и устроились на зеленой лужайке, под высокой яблоней, на которой набирали сок юные плоды. Блаженствовали, пили вино, смотрели на Качи-Кальон, время от времени окунались в уже прогревшуюся на весеннем солнце воду.
Мимо проходила татарка в длинном платье, в платке по бровям, с двумя маленькими детьми. Андрей, видимо приняв ее за попадью, неизвестно зачем спросил: «Не знаете, который час, матушка?». Она посмотрела на него с ненавистью.
/wp-content/uploads/july-k-3/0210_.JPG
211. КВАККЕНБРЮККЕ
1992
Мы ехали ночью из Ганновера в Гандеркезее, и Юрген вдруг остановил машину. Сказал, что необходимо выйти: это важное место.
Вокруг темень, тянется по прямой дорога, посередке – разделительная полоса. Перед нами мост через какую-то реку. Юрген веско произнес странное слово: «Кваккенбрюкке».
Позже я узнал, что это Quackenbrueck, на одном из нижненемецких диалектов «Творожный мост».
То есть берега из сыра, река – молочная, а мост из ненадежного материала.
/wp-content/uploads/july-k-3/0211_.JPG
212. КЕЖМАРОК
1998
Водитель Мадярич сказал: теперь поедем в Кежмарок. Я не знал, что за Кежмарок, но для русского слово звучит неприятно. И поехали в Кежмарок, по зеленым холмам, мимо беленьких деревень с гнездами аистов на крышах. На северо-востоке рисовались в небесном тумане Карпаты и Большая Татра.
Приехали в Кежмарок: мальвы да цементный заводик. Стефанич проехал по улице, обсаженной пирамидальными тополями, мы остановились перед покрытым соломенной крышей белым кубическим зданием с круглыми окнами.
Сперва мне показалось, что это какое-то достижение провинциального «баухауса». Но оказалось намного лучше.
Перед входом в белый кубик на лавочке сидела старушка в белой косынке и черном платье. Она сказала: «Dobry den… Gruess Gott». Я уже знал, что в XIV веке в этих краях поселились саксонские колонисты, занялись в отрогах Карпат металлургией и торговлей. Они превратили глухой угол Европы в процветавший когда-то индустриально-торговый узел. Я это понял в Бардееве, но Кежмарок? Что это?
Вошел в белый куб. Там висел плакат, объяснявший, что Кежмарок это Kesmarkt, Сырный рынок. Кошмар развеялся, особенно когда я вошел в пространство белого куба, от которого я ничего не ждал.
Внутри – протестантский храм, больше всего похожий на стадион для бокса. Слева – трибуны для женщин, справа – для молодых мужчин, прямо – для старейшин (представляю их высокие и широкополые черные шляпы), за спиной – не знаю для кого.
Сиденья трибун сплошь покрыты веселой полихромной резьбой – пухлые херувимы, наполненные жизнью виноградные грозди, корнукопии, из которых сыплются золотые яблоки, и рыбы, львы, розы и олени с рогами, ветвящимися, как ветви небесного дерева.
Сидеть на этом трудно, зато думать хорошо.
Я не люблю Жака Кальвина: он был умнее, чем Иосиф Сталин, но в конечном счете – его предшественник. Последователи Кальвина в Западных Карпатах оказались умнее, чем вероучитель. Внутри куба, оштукатуренного белым и прорезанного, как корабль, иллюминаторами, они создали райские кущи. Это ведь символ ковчега и одновременно парадиза: вокруг бушуют волны мирского океана, внутри все твари живут в мире и согласии.
Сидя на скамье храма в Кежмароке, разглядывая крылья ангелов и борьбу ягод в виноградных гроздях, гладя их рукой, понимаешь: жизнь и правда может победить смерть неизвестным науке способом.
/wp-content/uploads/july-k-3/0212_.JPG
213. КЁЛЬН
1987–2004
Я его впервые увидел в марте 1987 из окна поезда, подъезжая к Парижу. Естественно, я видел много изображений Кёльнского собора, но одно дело плоская картинка, другое – увидеть это удивительное сооружение в движении, своими глазами. И я не знал, что он стоит бок о бок с вокзалом (именно так, хотя разумнее сказать, что кёльнский хауптбанхоф построен рядом с собором).
Это очень важно. Железная дорога – наилучший образ движения по горизонтали, смысл готического собора – вертикаль. Я плохо знаю историю Кёльна, римской Колонии, прототипа всех будущих колоний, но показательно, что вокзал построили так, что кажется: собору хочется отползти в сторону от рельс, шпал, перронов и толп пассажиров. Мог бы – улетел куда подальше, но ведь и городские власти наверняка могли найти место для вокзала, хотя бы в полукилометре. Не сделали этого, и у нас есть удивительный религиоведческий и культурологический результат. Секулярное передвижение по плоскому туда-сюда оказалось в изумительном противоречии со стремлением в то, что умом принципиально понять нельзя, и стоящим на месте только по причине невозможности левитировать. Этот диссонанс приводит к фантастически сложному аккорду.
Я читал в какой-то язвительной статье, что соседство собора и вокзала в Кёльне объясняется очень просто. В этом городе всегда очень много пили по причине того, что здесь испокон века была плохая, гнилая вода. Ее заменяли пивом и вином. Вот и нашли место для вокзала не то спьяна, не то с похмелья. По-моему, в этой мелкой теории зерно истины есть, но только в том смысле, что алкоголь мог способствовать уже принятому правильному решению.
Имею в виду, что католицизм (а Кёльн до сих пор очень католический город) хорошо понимает, что религия это что-то вроде правильно организованной транспортной сети, по которой, если умеешь пользоваться расписанием, картой и системой скидок, можно без особенных трудностей доехать куда угодно. При том, что в конечном счете все дороги ведут в известное место.
Через много лет я в этом мнении еще больше утвердился, когда во Втором Риме увидел Айя-Софию, построенную, когда особенных различий между римским и восточным христианством еще не было. Она очень похожа на вокзал (или вокзалы потом строили по системе Айя-Софии), и я не удивился бы, если б там висело табло с указаниями пункта назначения и времени посадки/высадки.
Более того, у подножия холма, на котором стоит Айя-София, находится железнодорожная станция.
В этом отличие католицизма от протестантства, предполагающего необходимость строительства персональных, идеально функционирующих вокзалов и разъездов, и от православия, где чем дорога и вагоны хуже, тем лучше, а точное расписание и скидки на стоимость билетов считаются пагубными для пассажиров.
А что касается архитектуры Кёльнского собора, бессмысленно обсуждать, что лучше – строгий и одновременно веселый рационализм лучших образцов французской готики или близкое к бреду конструктивное совершенство этого сооружения, похожего на живой кристалл и постоянно меняющегося в зависимости от того, с какого расстояния, с какой точки зрения и при каком настроении ты на него смотришь.
Снова я собор увидел через год, когда ехал в Берлин на выставку «ИсKunstВо». Вышел из вагона, прошел сквозь зал вокзала, там вкусно пахло жареными сосисками и картошкой. Понимаю, что многие, живущие в Германии, скажут: этот запах ужасен. Но я люблю Германию во многом благодаря этому запаху, а Кёльн для меня прочно с ним связан.
Вышел на площадь, где уличные художники старательно рисовали на потеху туристам цветными мелками на асфальте многометровые изображения собора и зачем-то Джоконды, на площади тоже пахло «братвюрстом» и жареной картошкой. Постоял у собора, рядом обнаружил здание, где когда-то начали фабриковать Eau de Cologne – одеколоном не пахло. И отправился к Борису и Наташе Гройсам, любезно меня пригласившим погостить пару дней.
Это оказалось для меня важным временем, мы много говорили, я многое услышал и, мне кажется, понял. Я уверен, что Борис говорит куда лучше, чем пишет, во всяком случае по-русски (немецкого я не знаю, а его английский – обычный академический жаргон), и он замечательный перипатетик.
Кажется, через год я сделал обложку для книжечки Гройса «Дневник философа», изданной Таней Горичевой в ее домашнем издательстве «Беседа». Нарисовал «крестики – нолики» и это было отчасти издевательством насчет стремления Бориса быть философом в том смысле, который ему мил. Забавно, что Боре обложка понравилась.
Но беседовать с ним, особенно прохаживаясь, – большое удовольствие.
Мы пошли погулять в парке рядом с домом, где жили Боря и Наташа, а заодно выбросить мусор. Борис очень интересно рассуждал о Паперном, заодно о Бодрийяре и Гегеле.
Когда подошли к мусорным бакам, из них посыпались рыже-серые мелкие кролики, прыснули по хорошо подстриженной траве в кусты. Гройс объяснил, что в Кёльне кролики делают ту же работу, что в Москве крысы, вороны и бродячие кошки.
Через пару дней я увидел кроликов, неизвестно чем живших в нейтральной полосе между стенами, разделявшими ГДР и Западный Берлин.
Потом я приезжал в Кёльн несколько раз. В конце 80-х и начале 90-х он еще был важнейшим пунктом на карте современного искусства. У меня там случилось несколько выставок, например в знаменитой, но совершенно уже тухлой галерее Инги Беккер, и в крошечной галерейке Кристель Резингер. В Кёльне постепенно поселились друзья из Москвы. Собственно, благодаря Кристель, бывшей депутатом горсовета, в Кёльне обосновались Ваня Чуйков, Вадик Захаров, Юра Альберт и Володя Наумец.
Но город я все равно знаю плохо. Мне известно, что собор уцелел только по причине, что американские и английские летчики, бомбившие Кёльн в три приема, его пощадили: он был нужен как ориентир. Мне нравится, как старательно были заново построены романские церкви (как ни странно, новоделами они не выглядят), и, по-моему, совершенно никакая послевоенная застройка на самом-то деле очень хороша. Жители Кёльна наверняка по этому поводу со мной поспорят, но мне нравится: не лезет в глаза.
В последний раз в Кёльне я побывал весной 2004, через несколько дней после приезда в Дюссельдорф. Мы с Сашей поехали в Кельн в гости к Вадику. Сидели в садике позади дома, где живет вся большая семья Порудоминских-Захаровых-Наумцов, заглянул Юра Альберт. Пили винцо и смотрели, как порхают зеленые попугаи.
Потом поехали куда-то на окраину в города в большой магазин для художников за бумагой, которую я не смог найти в Дюссельдорфе.
Когда вышли из него, по небу валила страшная черная туча. На следующий день пошел снег.
/wp-content/uploads/july-k-3/0213_.JPG
214. КЕМЕРИ
1963
От Вайвари до Кемери было совсем близко, мы туда ездили на электричке несколько раз. Зачем – не знаю. Мне там было скучно. Какой-то парк, намного хуже, чем в Крыму, и санаторское здание, как теперь понимаю, построенное на смене веков одним из специалистов по такого рода курортной архитектуре, привязанной к плоским ландшафтам Рижского взморья.
Там, как рядом с храмиком Двенадцати апостолов в Судаке, пахло сероводородом.
Кемери – бальнеологическая станция, течет серная голубая водичка и, как я узнал из Википедии, есть сапропельные грязи. Думаю, с торфяных болот, обрамляющих реку Лиелупе.
И странное облачко памяти – высоченный ковыль в парке, его метелки серебрились на ветру. Мог расти ковыль в Кемери? Почему бы и нет.
/wp-content/uploads/july-k-3/0214_.JPG
215. КЁНИГСВИНТЕР
1988
Зачем Хаген и Рут Ламбсдорфы решили сделать выставку графики Бориса Биргера и моих рисунков из своей коллекции, непонятно. Если бы мы были противоположные художники, в этом еще был бы какой-то смысл, но мы просто вообще не имели друг к другу никакого отношения.
Впрочем, это была моя первая выставка на Западе, которую я видел своими глазами. И место было странное, называлось оно Galerie im Margarethenhof, но, как я понял, было не то партийным центром, не то чем-то в этом роде. Какой партии оно принадлежало, не знаю. Может быть, СПД, – по-моему там висел портрет Фридриха Эберта. Но граф Хаген, насколько помню, к социал-демократам не принадлежал, во всяком случае его брат был большим начальником в Либеральной партии. Кажется, с ним был связан некий громкий политический скандал.
Я приехал в Бонн, с Ламбсдорфами поехал в лесистые холмы, кое-где стояли аккуратненькие дома, уже темнело. Приехали в Кёнигсвинтер, я увидел псевдоготический замок, называвшийся Драхеншлосс. Рут мне сообщила, что по легенде именно тут Зигфрид убил дракона, а также что Байрон описал пейзажи Кёнигсвинтера в «Чайльд-Гарольде». Я их, к сожалению, не разглядел.
Въехали в парк, остановились возле бело-желтого здания, не то барокко, не то стилизация. Это и была «Галерие им Маргаретенхоф».
Висели мои и Биргера картинки. Было много народа, в основном политики и бизнесмены. Почему-то там оказались Витя и Рита Тупицыны. Среди публики был некий человек-гора огромного роста и толщины, с пунцовым лицом. Все прочие к нему относились с глубочайшим почтением. Жалко, я мало знал про немецкую политику, это точно была какая-то очень важная персона.
Разносили шампанское и пирожные. Мы вернулись в Бонн, я переночевал у Ламбсдорфов, с утра поехал обратно в Париж.
Рита потом напечатала статью – там про искусство почти ничего не было (да и правильно, что про эту выставку можно сказать?), она в основном ругалась, что немецкая шипучка никуда не годится, а пирожные были слишком жирные.
/wp-content/uploads/july-k-3/0215_.JPG
216. КЁСЕГ
1998
Приятен городок Кёсег на западе Венгрии, у самой австрийской границы. Зеленые холмы, среди них он как игрушка. Впрочем, эта игрушка в XVI веке долго держала осаду огромной турецкой армии, и это во многом предопределило разгром турок под Веной.
За последние века три Кёсег изменился очень мало. Крепостные стены, старинные дома, ренессансная ратуша с расписными стенами. Несколько церквей, в одной из них, готической Св. Якова, интересные фрески XIV–XV веков, очень яркие и, по-моему, с сильным итальянским влиянием.
На площади перед ратушей – живописный рынок. Австрийцы покупали колбасу, сыр, вино, фрукты-овощи – в Венгрии дешевле и очень вкусно.
/wp-content/uploads/july-k-3/0216_.JPG
217. КЕСТХЕЙ
1998
Здесь я провел всего час, не больше, и видел только пышный дворец XVIII века графов Фештетич на берегу Балатона и примыкающий к нему замечательный парк. В Кестхее один из Фештетичей основал Georgicon, первый в Европе сельскохозяйственный институт, кажется, он и сейчас один из ведущих. Во дворце, который я пробежал почти бегом, хорошо сохранившиеся интерьеры и впечатляющая библиотека, бесконечные портреты Фештетичей и их родни, на стенах – невероятного размера оленьи рога. А парк действительно очень красив и разнообразен.
/wp-content/uploads/july-k-3/0217_.JPG
218. КЕЧКЕМЕТ
1998
Долго и скучно ехали по пуште, потом начались сады, мы въехали в Кечкемет. Для меня этот город ассоциировался только с вермутом Kecskemet, которым торговали в СССР, да палинкой с тем же названием. Когда попробовал в Кечкемете настоящую кечкеметскую абрикосовку, понял, что это совсем другое.
Город вполне хорош, зеленый, весь в садах. Правда, видел-то я только главную площадь: барочная церковь, неоклассицистическая синагога, закрытая по причине отсутствия евреев, и памятник Лайошу Кошуту.
И поехали на юго-восток Венгрии, в сторону границы с Хорватией.
/wp-content/uploads/july-k-3/0218_.JPGМы завершаем публикацию нового сочинения Никиты Алексеева. Здесь в алфавитном порядке появлялись сообщения автора о пунктах, в основном населенных, в которых он побывал с 1953 по 2010 год. Последние буквы Ю и Я.
Мы продолжаем публиковать новое сочинение Никиты Алексеева. В нем в алфавитном порядке появляются сообщения автора о пунктах, в основном населенных, в которых автор побывал с 1953 по 2010 год. На букву Щ населенных пунктов не нашлось, зато есть на Э.