01.06.2010 | Аахен-Яхрома

Г-1

Гаага, Габес, Галич, Гандеркезее, Ганновер, Гармиш-Партенкрхен, Гарни, Гатчина...

117. ГААГА

1997

В детстве я знал: есть гага, у нее ласковый пух и перья, лучше которых для тепла нет ничего. Уверен, я не единственный носитель русского языка, кто к столице Нидерландов относится при помощи перьев и пуха этой птицы.

Потом Ко Винтерс мне объяснил, что настоящее название этого города – s’Gravenhaag, что значит «Графский лес». Возможно, в этом лесу гага и гнездилась, а граф на нее охотился, но ныне леса нет. Более того, не верю, что на этом болоте, тянущемся вдоль  дюн, мог расти лес.

Далее Ко рассказал, что теперь город называется den Haag, то есть именно этот лес, с артиклем, похожим на английский и французский the и le. Повторяю, я уверен, лес в Гааге, если и был когда-то, – жиденький, но этот город – один из немногих на планете, который называется с определенным артиклем. И думаю, что даже голландцам лень эксплуатировать свой фонетический аппарат, столь привычный к фрикативным, гортанным и заднезубным звукам, чтобы произносить «с’хххрафффенхаагх». Они предпочли выражаться короче – «ден хаагх».

Но можно ли сказать the New York, the Moscow или the Brussels? Никак. Это противоречит их неопределенности. Гаага определенна в своей размытости, она нежными офортовыми штрихами рисуется под безжалостным в своем непостоянстве небом Нижних Земель. То синим, как васильки, то притворяющимся, что его и нет.

А что я видел в Гааге? Немного, я там был часа три.

Я видел скромный королевский дворец и ослепительный во влажном воздухе цветник перед ним. Видел здания посольств Ирана и Ирака, стоящие бок о бок на одной из улиц посольского квартала: во время войны враждующие дипломаты кидали друг другу через забор черные мешки с мусором. Потом, собрав их с газонов, аккуратно несли к помоечным бакам возле ворот представительств.

Такой вот символический обмен.

Видел здание Гаагского трибунала и Европейского суда – а где же еще судить всякую мерзость, как не в иллюзорном лесу, где совесть если не пропоет пеночкой-трещоткой, то хотя бы клюнет в темечко клювом очень большого дятла?

Из птиц в Гааге были только океанские чайки. Они внимательно смотрели на меня красными глазами, когда я поднялся на дюну. Спустился к морю, потрогал холодную пену воды. Возвращаясь, подобрал обточенную морем изумрудную стекляшку, теперь она лежит рядом с такими же, найденными в других местах.

118. ГАБЕС

1996

Когда приближаешься к Габесу, чувствуешь, как может меняться мир и его история.

Вдоль шоссе – оливковые рощи, но деревья стоят все реже, их стволы все толще и страшнее, корни – как умирающие удавы. И трава между деревьями, уже стоящими в сотне метров друг от друга, мертвеет с каждым километром.

По рассказам, Габес занимательный город. Я его не видел – только недостроенные кубические дома с ржавой арматурой, торчащей на уровне подразумеваемого верхнего этажа, финиковые пальмы с желтыми гроздьями недозревших плодов, и деревья, похожие на плохо сделанные пластмассовые новогодние елки.

Мондриан в молодости бывал в Тунисе. Думаю, что на развитие его нео-неоплатонической теории искусства эти деревья могли повлиять: идеально прямой ствол, аккуратно растущие на одинаковом расстоянии горизонтальные отростки, опушенные растущими под прямым углом иглами. Я спросил нашего гида Наркиза, как эти деревья называются? Он сказал – кедр. Нет, Нарцисс, это не кедр. Из такой вертикально-горизонтальной правильности Храм не построишь, причем не важно, веришь ты в Бога или нет.

Нас выгрузили из автобуса на окраине Габеса, в индустриальной зоне. На пыльном пустыре ребятишки гоняли мяч, а нас загнали в скорняжную фабрику, где неприятно пахло скверно выделанной кожей. Служащие фабрики стали метать кожаные куртки, по-моему, отвратительно скроенные и сшитые. Кажется, никто ничего не купил.

Но зато, задаром, нам показали зрелище – дефиле работниц фабрики.

Над сценой, затянутой лазоревым плюшем, отбитым по трафарету золотыми восточными узорчиками, висел красно-зелено-белый баннер с логотипом фабрики. Что-то по-арабски и что-то по-французски, вроде: Grands Cuirs de Tunisie, GCT. Это все по раппорту было усеяно пластмассовыми розочками (в это время Тунис благоухал цветущим жасмином, цитрусовыми и розами), и на «язык» вышли, под тунисский поп, грациозные, но полноватые девушки в кожаных куртках.

Справа от них на лазурном плюше, в золотой раме, красовался президент республики – в белоснежном мундире, пересеченном многоцветной орденской лентой и обильно засеянном орденами и медалями.

Девушки делали газельи глазки и жеманно танцевали под музыку, мало отличающуюся от Киркорова.

Мы поехали дальше, в сторону Сахары. Оливковых деревьев и пальм становилось все меньше. Начались странные места – холмы, похожие на кратеры.

Будто в каждый из них упорно падал метеорит. Недаром в этих местах снимали не то Star Track, не то Dune.

Привезли в «Деревню троглодитов», где обитают дикие берберы. Эти варвары, не умеющие толком говорить по-арабски, не знающие истину Корана и не понимающие ценность социализма, мне уже были знакомы в Париже. Рыжеволосые, голубоглазые мужики покорно клали асфальт, а их жены, украшенные синими татуировками на подбородке и щеках, выгуливали своих и чужих детишек в парижских парках.

Недалеко от Габеса берберы сидели в выдолбленных в вулканической породе дырках, а на подъезде к ним стояло несколько машин, в том числе дорогой джип.

Пещеры – хорошие, хотя даже после Крыма особенного впечатления произвести уже не могут.

В углу одной из пещер сидела татуированная старуха, что-то старательно толкла в каменной миске. Я ее спросил, как дела, она ответила: «Ca va plus ou moins». Рядом к стенке прислонена крышка от бензиновой бочки с надписью по-немецки. Она осталась от армии Роммеля, бессмысленно геройствовавшей на берегу Сахары.

Я, как положено, дал тетушке сколько-то динаров. Потом во многих журналах, пишущих о путешествиях, видел эту старуху, что-то перетирающую на потеху туристам.

У входа в жилище троглодитов валялись куриные перья. Я думаю, берберская бабушка привезла с сыном на джипе парочку куриных тушек, а потом, поглядывая на кретинов-туристов, перемалывала куриное мясо для семейного «табуль».

119. ГАЛИЧ

1983

Почему мы с Наташей Висенс поехали именно в Галич – уже не помню. По-моему, это случилось просто спьяну. Поздно вечером сели на Ярославском вокзале в плацкартный вагон, утром приехали в Галич.

Была первая половина мая, грело солнце, уже зеленела трава. Мы вышли к главной площади городка, застроенной приземистыми торговыми рядами XIX века и купеческими домами – одни каменные, другие деревянные на каменном низе. Видели какие-то церкви, новостройки вдалеке. Небо было бледно-голубое, более северное, чем в Москве.

Пошли к озеру, в Рыбачью слободу, состоявшую из домиков с кружевными резными наличниками и подзорами, приютившихся вдоль берега. Галичское озеро оказалось неожиданно большим, противоположный берег виднелся в дымке. Хотя припекало солнце, озеро еще лежало под посеревшим ноздреватым льдом, и на берегу рыжела прошлогодняя трава. Было красиво и покойно.

Не знаю по какой причине, но мы не стали искать гостиницу. Возможно, потому что из-за советских правил нас вряд ли поселили бы в один номер. Так что мы попросились на ночлег в один из домов. Хозяин радостно пустил нас за небольшую мзду. Мы сели с ним ужинать. Он кормил жареной рыбой, солеными огурцами, поил самогоном, приправленным медом. Рассказывал, что рыбу из Галичского озера испокон века поставляли к царскому столу, сейчас поставляют ЦК, что самим рыбакам остается мало.

Легли спать, встал я с дикой головной болью: самогонка с медом аукнулась. Я умывался на дворе ледяной водой, Наташа лила мне ее на голову. Из соседнего двора Boney M орали про «Багаму Маму».

Потом мы бродили по городу, подумали, не поехать ли дальше, в Чухлому, но решили, что лучше вернуться в Москву.

120. ГАНДЕРКЕЗЕЕ

1992

В Германии проводили мамонтообразный проект KunstEuropa: во всех кунстхалле и кунстферейнах страны, огромных и крошечных: устроили выставки художников всех европейских стран. Косте Звездочетову, Сереже Воронцову и мне выпало выставляться в кунстферейне Гандеркезее. Что это такое, я совсем не представлял, знал только, что это где-то возле Бремена.

Ну и поехал в Бремен. На вокзале меня встретил директор кунстферейна, архитектор по профессии.

По прибытии в Гандеркезее («Гусиное озеро», там и правда небольшой пруд) выяснилось, что это поселок, вернее, гроздь хуторов.

На одном из хуторов, где жил наш хозяин-архитектор, симпатичнейший человек, и его не менее симпатичная жена, тоже архитектор, и находился кунстферейн. Выставочным залом служил огромный, метров триста, чердак старого фермерского дома.

Меня поразило, насколько здесь все большое, в немецкой Фрисландии. Огромные фахверковые дома, люди ростом им под стать, огромные коровы и свиньи, огромные куры, гуси и утки. Правда, на соседнем хуторе разводили маленьких исландских лошадок.

В тот же день прибыл Воронцов (Костя увильнул, только прислал картины, а зря), нас поселили в придорожной гостинице, очень удобной, где кроме нас, кажется, никого не было, а русских в Гандеркезее видели, по-моему, впервые.

В гостиничном ресторане мы и столовались. Еда была неожиданно вкусная для Германии, особенно рыба и всяческие морские гады, а количество ее на тарелках соответствовало росту местного населения. Хозяева гостиницы, к тому же, норовили кормить и поить нас даром, поэтому мы время от времени уходили в заведение на другом хуторе. Но и там было не легче.

Содержали его два брата-близнеца с пышными моржовыми усами, местные полицейские. Один из них, как я понял, ходил в форме по четным дням, тогда за стойкой стоял его брат, по нечетным дням он уходил патрулировать безмятежные улицы Гандеркезее. За первый стакан они брали с нас деньги, а потом начинали наливать разнообразные напитки, спрашивая: «Ты это пробовал?». Говоришь «нет», слышишь: «пробуй». Если «да» – «значит, не распробовал». В результате до гостиницы мы добирались на заплетающихся ногах.

Через несколько дней приехала на неделю Юля, в общей сложности я пробыл в Гандеркезее две недели. Это было райское время. Готовил выставку, катался на велосипеде по полям и лесам, окружавшим Гусиное озеро, смотрел на косуль и фазанов, в изобилии там водившихся, время от времени ездил на электричке в Бремен.

Для выставки я с рисунков из серии «Московские принцессы» сделал несколько сотен цветных и черно-белых ксероксов и уклеил ими отведенное мне пространство на чердаке.

Получилось, по-моему, довольно удачно: такая странная монотонная вибрация.

На открытие выставки пришло человек двадцать местных любителей искусства, мэр Гандеркезее, парочка журналистов из локальной прессы, приехала Сабина.

Подтверждением того, что все это было, остался толстенный, весом в несколько килограммов, каталог «КунстОйропы», куда вошла и наша выставка.

121. ГАННОВЕР

1992

Мимо Ганновера я ездил много раз, когда мотался на поезде между Парижем и Москвой. В первый раз попал туда на несколько часов в 1991: мы с Сережей Воронцовым и директором кустферейна ездили туда из Гандеркезее на выставку художников из России в тамошнем кунстхалле. Кто именно выставлялся, уже не помню, да и города почти не видел, только довольно красивую площадь с ратушей – мы ужинали в ресторане в одном из домов на ней.

Через год с чем-то я оказался в Ганновере на час, а то и меньше. Дело было так. Я возвращался из Берлина в Париж, а Коле Козлову надо было в Ганновер к какому-то его знакомому. Почему-то он хотел ехать исключительно «митфаром», то есть на попутной машине. Не знаю как сейчас, тогда в Германии эта система была очень развита. Были специальные бюро, куда звонили те, кто куда-то ехал на своей машине, и те, кому надо было куда-то добраться. А потом делили расходы на бензин и оплату дорожных пошлин.

У меня был обратный билет в Париж, но Коле удалось уговорить меня поехать с ним. Мы получили координаты кого-то, отправлявшихся во второй половине дня в Ганновер, пришли по указанному адресу и оказалось, что наш транспорт это раздолбанный автобус, перевозивший реквизит и работников бродячего цирка, постаревших хиппи. Они без конца пили пиво, что-то вяло обсуждали, перетаскивали с места на место какое-то барахло. Вместо того, чтобы выехать в пять вечера, отправились в дорогу ближе к полуночи. В автобусе на полу валялись овчины, сидений не было, и густо пахло застарелым духом анаши. Не могу понять как, но путь, который должен бы занять максимум три часа, мы проделали больше чем за шесть: в Ганновере оказались ранним утром. Выбрались на пустынную улицу где-то недалеко от вокзала, моросил дождик, Коля предложил пойти к его другу, я отказался и побрел дожидаться поезда в Париж.

К счастью, он скоро пришел.

122. ГАРМИШ-ПАРТЕНКИРХЕН

1995

В Мюнхене шла выставка «Позиции», в которой я участвовал, и после ее открытия один художник из России, живущий в Мюнхене, предложил свозить в Нойшванштайн, посмотреть замок Людвига Баварского. По дороге мы заехали в Гармиш-Партенкирхен, знаменитый лыжный курорт.

Прошлись по главной улице – темные деревянные альпийские дома с белыми ставнями и красными цветами под окошками, в обилии ювелирные и сувенирные лавки, «Макдональдс» с огромными оленьими рогами над входом. На стене одного здания совершенно дурацкого вида фреска: одетые в средневековые наряды мужики дерутся дубинами, внизу что-то написано готическими буквами. Оказалось, это изображение битвы между жителями Гармиша и Партенкирхена, когда-то что-то не поделившими, но потом помирившимися настолько, что деревни их объединились в одну.

На стене другого дома, где помещалась Sparkasse, фреска, пожалуй, еще лучше: старик с до идиотизма довольным лицом, одетый в баварские короткие штанишки, стоит, держась за дерево, с которого свисают золотые яблоки размером в человеческую голову. И надпись готическими буквами: «Сберегать в юности это иметь золотые плоды в старости».

Над Гармиш-Партенкирхеном нависал иссиня-зеленый горный хребет со снегом на вершинах.

123. ГАРНИ

1997

Мы поехали в Гарни с Сусанной Гюламерян, по каким-то причинам в предыдущие приезды в Армению я туда не добирался, хотя это совсем близко от Еревана.

Посмотрели руины царского дворца, где самое интересное – остатки бань, построенных по римской системе, с калдарием, фригидарием и напольной мозаикой. Ну а знаменитый эллинистический храм… Примечательно, что построен не из мрамора или известняка, а из темного базальта. Красивый, но видно, что это почти новодел. С ним связана смешная история, которую мне рассказал Гриша Забельшанский. Он приехал в Гарни, и какой-то армянин, указывая на стройный перистиль, сказал: «Вот, смотри, самая старая в мире церковь, третий век до нашей эры!». Переборщил – его построили в I веке по Рождеству Христову.

Гарни стоит на мысу, обрывающемуся глубокой пропастью в зеленое ущелье реки Азат, очень красивое место. Говорят, там растут самые вкусные в Армении гранаты.

124. ГАТЧИНА

1981

После месяца, проведенного в Изборске, пришло время возвращаться в Москву. Я вечером доехал до Пскова и на автобусном вокзале увидел, что скоро отправляется ночной автобус в Питер. В Москве меня ничего приятного не ждало, ночные поездки на автобусе я еще переносил и решил: почему бы не поехать туда, навестить родственников?

Ехали всю ночь, я то дремал, то выходил в спящих городках. Как только рассвело, мы прибыли в Гатчину.

Меня всегда интересовал император Павел, но кроме того, Гатчина для меня с детства имела семейный смысл. Перед войной в тамошнем гарнизоне служил дедушка, и детские годы мамы прошли здесь – они жили чуть ли не в самом дворце. Мама рассказывала: в конце 30-х сажали генералов и прочих старших офицеров, и на дверях квартир, где жили сослуживцы деда, одна за другой появлялись сургучные печати.

Кроме того, у мамы до сих пор сохранилось овальное зеркало Павловских времен в строгой раме, и всего лет пятнадцать назад разбилась бело-синяя супница из павловского столового сервиза, купленного бабушкой на аукционе в середине 30-х: обстановка дворца продавалась с молотка.

Автобус шел медленно, я успел увидеть аллею, ведущую к тяжелому темному зданию, знакомому по фотографиям.

Уже в Питере я вдруг понял, что задерживаться мне совершенно не хочется. Поехал в Пулково и улетел в Москву.

125. ГОЛЫГИНО

1968, 1977, 1978, 1979, 1980, 1983

В это село, стоящее на склоне холма, спускающегося к Воре, я впервые пришел в 68-м. Родители снимали дачу рядом с платформой «55-й километр», а я обследовал окрестности. Чтобы дойти до Голыгино, надо было пересечь железную дорогу, пройти через рабочий барачный поселок, далее через лесочек выйти на поле, засаженное хмелем (справа от него было озеро и болото, где многие годы спустя мы устроили «APTART en Pleine-Air»), дальше снова через лес, на широкий скат холма, у вершины которой – деревня Радонеж с чудно обозначающей местность церковью, а там, за полем, засеянным то сурепкой, то горохом (о, это чередование яичной желтизны и голубой зелени!), и было Голыгино. За ним, на Ярославском шоссе, село Воздвиженское со стоящей среди старых берез стандартной церковью «губернского классицизма». Не знаю, служили ли в ней тогда, но помню, что она была очень беленькая.

В Голыгине церкви не было. Были выкрашенные зеленой краской и некрашеные штакетники, золотые шары, гладиолусы, георгины и астры в палисадниках, сине-белые домики и – когда бывало жарко – теплый, напоминающий о детстве и болезнях запах ромашки-пупавки. Зрели яблоки, вишни и груши; осенью горько пахло ботвой, которую жгли на огородах.

За селом тихо текла Воря, на ее голубом зеркале лимонами сияли кувшинки.

Потом я бывал там многократно. Ходил один или с друзьями. В один из походов в сторону Голыгина с Андреем Монастырским, Гогой Кизевальтером и Штеффеном Андрэ, тогда стажером-химиком МГУ, мы решили искупаться в Воре. Штеффен пошел первым, молча, – детишки, сидевшие на берегу, накупавшиеся до состояния покрытых мелкими пупырчиками огурцов, закричали: «Гляди, немец купаться пошел!». Лесков, да и только, а был это 78-й или 79-й год.

Думаю, Штеффен был первым немцем в Голыгино с тех пор, как оттуда сбежал в 1914 последний – гипотетический – немецкий управляющий, инженер или геодезист.

В 1980 я делал свою работу «10000 шагов», шел по лесу и глубоким сугробам в сторону Воздвиженского. Я уже сильно устал, в голове у меня путалось и от физических усилий, и от необходимости через каждые сто шагов сочинить стихотворение, написать его на бумаге и сфотографировать этот листок, положенный на снег, и от вина «Медвежья кровь», которым я подкреплял себя.

Первое, что я увидел, подходя к Голыгину, закончив писание стихов и бутылку, был небольшой карьер, откуда обычно брали песок. Он до краев был наполнен смерзшимися трупами собак. Их ощеренные зубы были белее снега.

Я понимаю, это не Освенцим. Но это самое страшное, что я видел своими глазами.

126. ГОМАТИ

2002, 2003, 2006

Это последняя деревня на подъезде к Девелики, проезжали мы мимо несколько раз, но остановились единожды. Мы, запасаясь продуктами в Арнее, забыли что-то важное. Или показалось, что купили недостаточно колы, вина и Baccardi. В общем, решили остановиться в Гомати и докупить недостающее. Остановились, деревенский магазинчик заперт: время сиесты, а в Греции это святое. Мы уже собрались садиться в машину,  но таксист, везший нас в Девелики, вылез из-за руля, начал колотить ногами в железную дверь магазина и что-то кричать. Грохот и его крики жуткими децибелами разносились по залитой полуденным солнцем деревенской улице.

Я спросил Игоря, за много лет жизни в Салониках более или менее выучившего греческий язык, что кричит водитель. Игорь сказал, что водитель будит лавочника и ему объясняет, что приехали чужие и нечего дрыхнуть, надо им помочь.

Вот она, пресловутая греческая ксенофилия.

Минуты через три ставни на окошке над магазином распахнулись, из окна высунулся заспанный лавочник и что-то пробурчал, шофер повторил свое требование.

Дверь магазина отворилась, мы вошли в прохладное полутемное помещение, пахнувшее вином, самогонкой циппуро и оливковым маслом. Купили бутылку рома, три литра циппуро, колу, фруктов и овощей, сердечно поблагодарили лавочника и поехали в Девелики. 

127. ГОРИС

1997

Мы с Сашей выбрались из огромного грузовика Volvo с иранскими номерами, везшего из Голландии, через пол-Европы, Турцию и Персию, тысячи пр армейских натовских башмаков в Нагорный Карабах.

Мельком Горис я видел в 1995, когда мы ехали из Еревана на юг Армении, и удивился, что городок застроен домиками, никак не соответствовавшими окружающей природе: двухэтажные «павильоны», которые естественны на севере Франции и в бельгийских Арденнах, но не среди армянских гор. Мне объяснили, что до революции здесь была бельгийская концессия, разрабатывавшая не то медные, не то молибденовые рудники – не помню. Вот бельгийцы и построили себе городок, расчертили сетку из пересекающихся под прямым углом улиц.

Мы остановились в Горисе, чтобы переночевать и с утра ехать в сторону Еревана. Водитель-иранец что-то буркнул и повез свой не совсем легальный груз в Арцах. Уже начинало темнеть, и бельгийские pavillons, выстроенные из розово-охристого туфа, становились фиолетовыми под темно-синим горным небом. Мы пришли в гостиницу, жуткое шлакоблочное сооружение в пять этажей. Чистенькая старушка, сидевшая за потрескавшейся стойкой из советского краснодеревного ламината, очень удивилась нам, но была гостеприимна.

Воды не было. Славно, что запаслись минералкой «Джермук» – и пить хорошо, и умываться. Чем мы ужинали в Горисе после долгого и утомительного пути – не помню. Завтракали, кажется, таном, зеленью и лавашом, купленными в магазинчике возле гостиницы.

И отправились на автобусе в Ехегнадзор. Выезжая из Гориса, я наконец увидел в окошко пресловутый «Каменный лес» – череду останцев, столбы да косые пирамиды, сравнимые, якобы, только с таким же геологическим феноменом в исторически недалекой от Гориса Каппадокии. В Каппадокии я не бывал, а юго-восточная Армения – место удивительное.

128. ГОРОДЕЦ

2005

Когда мы проснулись, лил нудный дождь, начавшийся после того, как выплыли из Нижнего. «Салават Юлаев» пристал в Городце. Мне хотелось посмотреть на резьбу старинных домов, на языческие солнца и луны, на русалок, мировые деревья и гнездящихся в его кроне птичек, на прялки, изукрашенные в соответствии с теориями Дюмезиля и Абаева.

Но – не выспались, лил дождь, а экскуросоводка, встречавшая на причале, тут же понесла такую чушь, что мы тут же поняли, что слушать ее будет невозможно.

Решили на экскурсию не ходить.

На пристани местные, закрываясь полиэтиленом, торговали копчеными лещами. Бывалый плаватель на туристских пароходах по Волге, тучный похмельный дядька в кепке с логотипом Yonkers приценился: «С червями? Демократы Волгу загадили?». Похмельный продавец не стал спорить, глотнул пива.

Мы пошли в магазинчик на пристани. Там торговали городецкими пряниками с русалками и тройками, кошмарного вида кухонной утварью из березового капа («вы салатик в это положите, ни у кого рака не будет») и глиняными игрушками. Мы купили свисток – веселый красный кот в белый горошек, наряженный в травянисто-зеленую попонку. Все эти годы свистим в него перед каждым важным поступком. Всегда помогает.

И поплыли вниз, по монотонной Волге. Часа через два после Городца распогодилось, мы повстречали пароход, плывший из Астрахани: его пассажиры хвалились перед нами зелено-красными арбузами, кромсали их, бросали корки в серебристую воду.

129. ГРАНД-МОТТ

1988

Марк Боден сказал, что ему скучно без газет, надо съездить в Гранд-Мотт, купить чтиво. Юля Вала поморщилась, но согласилась, а мне все было внове: что за Гранд-Мотт? И мы поехали по гарриг, по кроличьим владеньям, мимо солончаков и дюн, где отец Юлии, выдающийся витикультор, акклиматизировал алжирское vin gris с опалесцирующим розово-сероватым цветом и удивительным горько-сладким вкусовым согласием.

Ехали вдоль моря, по дюнам, приехали в Гранд-Мотт.

Многоэтажные гостиницы, отгородившие море от гармонии волнистых холмов и Севеннских гор вдали. На пляже – существа куда глупее морских котиков, пожилые немецкие, британские и голландские нудисты.

Пласты отвисшего жира, сальные подмышки и лобки, обросшие рыжей шерстью, жаркий кобальт неба над их багровыми потными лбами.

В газетном киоске, где голые люди покупали либеральную и не очень саксонскую прессу, Марк не без труда нашел Figaro, Liberation и Le Monde.

Мы поехали обратно на mas, родовой хутор Юли Вала, где рядом с выбеленным солнцем домом из песчаника на загорелой траве, обильной чабрецом и полынью, растет старая шелковица, окрасившая полынь и чабрец в густой чернильный цвет.