01.02.2010 | Интервью / Литература

Если полюбил невозможное…

"При переводе я не раб и не соперник, я содумник, сопечальник, сострадатель моих авторов"

– Михаил, расскажите, пожалуйста, как Вы пришли к переводу, что закончили, почему выбрали именно французский язык.

В детстве я очень любил старые тома Лермонтова и Шекспира с завораживающими гравюрами. Я доставал кальку, накладывал ее на эти гравюры и перерисовывал все, что попадалось под карандаш. Потом еще долго мне попадались копии красавцев и красавиц, пейзажей и интерьеров – они жили своей жизнью и по-своему иллюстрировали то, что оставалось в памяти после чтения. Может быть, тогда и был запущен в душе механизм поэтического перевода, которым я со временем стал заниматься. Я кончил обычное русское отделение филфака Ленинградского университета, но мне повезло на учителей – в переводе ими стали прежде всего Эльга Львовна Линецкая и Ефим Григорьевич Эткинд. От них все и пошло. От них – и от любви к французской поэзии. Например, к Преверу. В его недавно вышедшей билингве я как раз вспомнил о том, как в начале шестидесятых в Ленинграде выступал замечательный мастер художественного слова Вячеслав Сомов – он и открыл нам, тогдашним отрокам, стихи, которые остались в душе и в памяти на всю жизнь. Наши шестидесятые годы с их романтическим духом мерцающей свободы как нельзя кстати пришлись к лирике Превера – или он пришелся к ним; это были годы серьезного открытия французской поэзии, потом возникли другие имена и другие проблемы.

– Почему Вы выбрали именно тех авторов, которых переводите: Бодлера, Верлена, Рембо, Аполлинера, Кокто, Превера?.. Были ли обращения к более ранним или более поздним авторам?

Моя любимая эпоха во французской литературе «золотой век» ее поэзии, от Бодлера до Превера: парнасцы, «проклятые поэты», символисты, Аполлинер… Поэты, в судьбах которых отразились горести и прозрения времени. Поэты, с которыми мне хотелось бы встретиться и поговорить. На самом деле, интересы шире. Полтора десятилетия назад мы готовили с Еленой Баевской в «Литературных памятниках» ее перевод «Сирано де Бержерака» Ростана – я окунулся в XVII век, в стихи и прозу самого Сирано, его сотоварищей и недругов: это была радость необыкновенная! Французский XVII век еще требует своего прочтения, так же, как и XX-й. Мне посчастливилось издать три антологии – «проклятых поэтов», бельгийских символистов и французских сюрреалистов, кроме того, постоянно приходится работать над переводами из поэтов второй полвины прошлого века – так что диапазон получается достаточно широкий, чтобы более-менее представлять, как живет французская поэзия, ее традиции и новации. К тому же я не только перевожу, но и пишу о поэтах, и комментирую, и особенно интересно разматывать клубок поэтических связей – с оглядкой уже не на французскую, а на русскую поэзию.

– Эти авторы – любимые во французской литературе? Кого Вы любите из тех, кого не переводили?

Само собой разумеется, существует тьма поэтов (и прозаиков, конечно), которых я не переводил, или переводил совсем немного, но которые по разным причинам к себе притягивают: среди тех, кто, как говорится, на рабочем столе, – Жюль Лафорг, Франсис Карко и совершенно уникальный Марсель Швоб. Был бы я издателем, обязательно открыл бы серию европейского «междувековья», конца XIX - начала XX века, – слишком много аллюзий и ассоциаций связывает эту эпоху с нашим временем.

– Вы переводите и прозу, и поэзию. Согласны ли вы с фразой Жуковского о том, что переводчик прозы – раб,  переводчик поэзии – соперник?

Нет, не согласен, хотя формула красивая. При переводе я не раб и не соперник, я содумник, сопечальник, сострадатель моих авторов. Меня учили: перевод получился, если становится фактом культуры. Рабство свою культуру отменяет, что до соперничества, то это скорее из области окололитературной жизни. Мне куда милее формула Михаила Лозинского: «Перевод – это искусство потерь». Всегда имею ее в виду, особенно при переводе стихов, когда необходимые потери замещаются свободой находок.

– При переводе этих авторов – Бодлера, Рембо, Верлена… - насколько важно знать эпоху, биографию, образ жизни и т.д.?

Мне – важно. Ведь в идеале при переводе возникает последовательность иерархий: как стихотворение сочетается с соседними по циклу или книге, как эта книга вписывается в конкретный период творчества, как этот период соотносится со всем, что написал поэт, как в этом тексте отразилась биография и время и как этот текст отразился в биографии и в эпохе… Цепочка довольно длинная. И, конечно, очень важны детали. Например, у Аполлинера часто встречается упоминание о лавре, и хорошо бы знать, что во всех этих случаях возникает образ Мари Лорансен, чья фамилия по-французски созвучна слову «лавр».

– В чем отличие Ваших переводов от предшественников? Есть ли переводческие удачи, которыми Вы особенно гордитесь/или, скажем, приведите пример, когда долго не могли справиться с переводом, отдельной строкой, а затем решение внезапно пришло.

С моим большим другом, французским переводчиком русской литературы Андре Марковичем, мы часто говорим о том, что, по идее, каждое поколение должно бы заново переводить всю мировую литературу. Эта тема очень греет душу – как недостижимый идеал. В принципе каждый переводчик стремится к тому, чтобы создать контекст той литературы, которую он переводит. Андре, например, перевел огромную антологию русской поэзии, чтобы наконец подступиться к Пушкину. Все переводчики разные, у каждого свои задачи, свои находки и свои неудачи. Я думаю, у меня перевод получается, когда я его пишу как собственное стихотворение, когда совпадает круг необходимых ассоциаций, а главное – совпадает дыхание. Дыхание в стихах вообще вещь личная и неповторимая. Из этого вырастает индивидуальность переводчика.

– Вы переводите авторов, в основном уже известных в русской культуре. А были случаи, когда хотелось открыть новое имя? Есть ли еще не переведенные имена, которые Вам интересны?

Зачастую оказывается, что, берясь за переводы известного поэта, ты открываешь совершенно неведомые области – и в его творчестве, и в окружавшей его жизни. Проблема не столько в новых именах (они преимущественно относятся к новейшей поэзии), сколько в углублении прошлого. А там еще – бездна.

– А есть ли имена, которые, вероятно, никогда (или в ближайшем времени) не найдут своего переводчика? Или авторы, которых невозможно перевести?

Есть две точки зрения. Одна из них, довольно распространенная: перевести вообще ничего нельзя, слишком велики потери, поэтому хороших переводов не существует. Я убежденный сторонник противоположного мнения: даже если не переводятся отдельные фразы, детали, образы, звуковая и словесная игра, безусловно можно перевести любой текст в целом. Просто возрастают, и порой значительно, трудности. При переводе стихов надо не бояться самых неожиданных и отдаленных замещений, если при этом сохраняется дух и значение оригинала. И всякий раз – это огромная работа интуиции. А дальше – либо пан, либо пропал. Конечно, невыносимо сложно переводить поэтов, укорененных в родном языке, отсылающих скрытыми цитатами к своим предшественникам или пародирующих современников. Поэтому так велика роль общего контекста, о котором мы уже говорили. Наверное, далеко не все написанное тем или иным поэтом можно (да и нужно) переводить. Нам, конечно, страшно повезло с языком, с русской просодией, но, бывает, что и она буксует. И все-таки, если ты полюбил невозможное, – переводи!

– Прокомментируйте, пожалуйста, как изменилась ситуация с переводами, переводческими школами, профессионализмом за те годы, что вы занимаетесь переводом. Влияет ли сегодняшняя финансовая ситуация на качество переводов? Реально ли современному переводчику прожить только своей профессией? Каков уровень современных переводчиков?

Я полагаю, что разговор о школах поэтического перевода это, в основном, наследие советской мифологии. Скажем, вроде бы, существовавшая петербургско-ленинградская школа, рожденная первыми значительными опытами теории и практики отечественного перевода ХХ столетия, почти сразу же оказалась разведенной с параллельно складывавшейся московской школой, – однако не в подходах, в уровне осмысления общих положений или внутренних проблем, а скорее в области книгоиздания, идеологии и социального бытования переводчиков. Представления о школах перевода диктовались не творческими, а сопутствующими творчеству причинами, вызванными прежде всего жесткой централизацией и контролем культуры. Сегодня более чем очевидно, что проблемы были привнесены извне. Чем переводческая школа москвича Ваксмахера отличалась от школы москвича Штейнберга, а школа Штейнберга от школ ленинградок Линецкой и Гнедич? Только тем, что у классных досок стояли, а за партами этих школ сидели разные люди со своими индивидуальными творческими установками. Но одновременно все были приверженцами одной школы, одной мощной традиции – русского художественного перевода. Что до финансовой ситуации, то, к сожалению, с годами она складывается не в пользу переводчика. Особенно переводчика поэзии. Поэтому сегодня можно буквально по пальцам пересчитать оставшихся профессионалов и талантливых новобранцев. Иногда закрадываются сомнения: а может, и правильно, что за перевод стихов так скудно платят? По крайней мере, сюда не полезут те, кому звонкая монета важнее звонкой рифмы. А поэзия, перевод – судьба влюбленных и энтузиастов.

– Расскажите о работе над последней книгой переводов Превера.

Превер – это как раз и есть пример той самой юношеской любви. Я очень признателен Михаилу Павловичу Кудинову за его когдатошние переводы из Превера – они отсылали к оригиналу, а там начиналась расширяющаяся Вселенная: Превер песен, Превер кино, Превер на стыке поэзии и графики, Превер-лирик и Превер-сюрреалист… Вот этому последнему Преверу и я хотел отдать дань в билингве, вышедшей в издательстве «Текст», тому Преверу, который по воле известных обстоятельств был вычеркнут из сознания советских читателей. Как раз перед выходом Превера там же в «Тексте» мы издали большой сборник стихотворений Пикассо – параллели многому учит, особенно когда исследуешь разные приемы и ходы в поэтическом творчестве. Для меня, кстати, еще очень важен «детский» Превер (как и вообще франкоязычная детская поэзия, работающая «внутри» языка) – мои собственные уже многолетние штудии в поэзии для детей, в принципе, лежат в той же плоскости речевого осмысления психологии ребенка.

– Интересуют ли вас предпочтения современного читателя? Его реакция на переведенную вами книгу?

Ну конечно, интересуют! И что меня действительно радует: не исчезают читатели зарубежной поэзии. Более того, растет их квалификация – поэтому, например, так в ходу билингвы, поэтому такая заинтересованность в комментированных изданиях. Кстати, на волне этого читательского спроса мы в петербургском отделении издательства «Наука» открыли несколько лет назад серию «Библиотека зарубежного поэта» с подробными примечаниями и статьями, характерными для такого типа изданий. Конечно, очень важна поддержка – читателей, издателей, государства: в конце концов, отечественная школа поэтического перевода это национальное достояние нашей культуры.

Источник: "Книжное обозрение", январь 2010,