21.05.2009 | Галина Ковальская. IN MEMORIAM / Общество

Лишь бы не было войны

Кремль скорее всего одержит победу на выборах в Ингушетии. Но республика окажется отброшенной на десять лет назад

Встречи с Муратом Зязиковым неизменно собирают полные залы: люди стоят в проходах до конца действа, хоть три часа кряду. Потом расходятся довольные: «Мужик с головой!», «Умный человек!», «Я так думаю, нормальные люди за него будут». Понять, чем прельстил ингушскую аудиторию этот, до самого последнего времени неизвестный в республике кандидат в президенты Ингушетии, поначалу трудно. У него бесцветная внешность, невыразительная речь (русская, про ингушскую судить не могу), да и с идеями не богато. Например, на вопрос: «Что вы будете делать, чтобы у нас можно было поступить в институт, не заплатив взятку в тысячу долларов?» - претендент отвечает: «Если Всевышний позволит мне стать президентом, я добьюсь того, чтобы все наши вузы были бесплатными и чтобы как можно больше детей из многодетных семей могли в них поступить».

Ни в одной российской аудитории такой ответ не прошел бы - поинтересовались бы, откуда возьмет деньги да что станет делать с ректорами, которые все же будут вымогать взятки. А здесь почему-то удовлетворяются.

Спрашивают про Пригородный район, который после возвращения ингушей из казахстанской ссылки остался в составе Северной Осетии, с чем ингуши все эти годы никак не могли смириться. Осенью 92-го из-за этого района между ингушами и осетинами вспыхнула трехдневная война, после чего пришли российские войска и вместе с осетинскими омоновцами вышвырнули всех ингушей из Пригородного района и Владикавказа. С тех пор ингуши требуют, во-первых, возвращения беженцев в Северную Осетию, во-вторых, по-прежнему переподчинения злосчастного района. Этот сюжет возникает на всех встречах с кандидатами. Зязиков отвечает так: «Я трижды ставил этот вопрос перед президентом России. Это сложный вопрос, он не может решаться на митингах. Мы будем добиваться». И вновь аудитория довольна, и никто не пытается уточнить хотя бы, как реагировал президент России на троекратную «постановку вопроса». Ингушские избиратели вообще обычно не задают въедливых вопросов и не стараются как-то поддеть или смутить кандидатов по ходу встречи. Вежливо похлопают, а потом, после встречи, если тот, по их мнению, сморозил глупость, всласть поиздеваются и посмеются в своем кругу. Но над Зязиковым не смеются и обижаются, если позволишь себе фыркнуть насчет неконкретности ответов: «Нет, он хорошо объясняет». Многие хотят за него проголосовать. Сколько-нибудь достоверных социологических опросов нет, но на глаз кажется, что поклонников у генерала ФСБ Мурата Зязикова несколько больше, чем у любого другого претендента.

Внезапная лояльность

Зязиков - заместитель Казанцева, президентского наместника в Южном федеральном округе, и в республику демонстративно «спущен» именно как угодный Москве кандидат. Что он делал в ФСБ, никто толком не знает, последняя должность - начальник УФСБ по Астраханской области. Еще недавно казалось немыслимым, чтобы ингуши с такой готовностью приняли «московского ставленника», да еще фээсбэшника. Ингуши ведь считались почти столь же «самостийными», как чеченцы, да и обид на Москву немало накопили. Совсем свежая обида - отставка горячо любимого президента Руслана Аушева. Как тот ни твердит, что решение об отставке принимал без давления извне, все в Ингушетии убеждены: «Ушел - значит, сверху на него надавили». (На самом деле аушевская отставка - одна из главных загадок новейшей кавказской истории. Никто, включая ближайших аушевских друзей и родственников, даже его отец, не знает толком, что за ней стоит.)

И добро бы, за Зязикова собирались голосовать только аушевские противники - в конце концов, на выборах в 1998-м Руслан Аушев получил меньше 60%, а зязиковский электорат, хоть и неожиданно большой, до 40% пока определенно недотягивает. Но ничуть не бывало.

Подавляющее большинство поклонников фээсбэшного генерала на вопрос, кому отдавали предпочтение на прошлых выборах, радостно рапортуют: «Конечно, Аушеву Руслану! Это, знаете, человек замечательный! Если бы он остался, нам бы больше никого не надо!»

Интересуюсь: «А вас не смущает, что за Зязиковым стоят как раз те силы, которые действия Аушева очень не одобряли?» - «Да, за ним Москва, Кремль», - просто отвечают люди и смотрят с недоумением: чего, мол, я от них хочу. «Вам нравилась политика Аушева?» - «Конечно». - «А в Кремле не нравилась?» - «Не нравилось, что он такой самостоятельный». - «Выходит, при Зязикове будет другая политика?» - «Новая метла по-новому метет». - «Но вы теперь за Зязикова?» - «Да, он мужик нормальный». Подобные разговоры приходилось мне вести в разных городах и селах с людьми разного пола и возраста. Одни прямо говорили: «Раз наверху его хотят, значит, он нам подходит». Другие смущались: «Нет, дело не в Москве, просто он сам мне нравится». Третьи вздыхали с видом почти обреченным: «Раз в Кремле решили, все равно будет по-ихнему», но все сходились в одном: «При любом президенте мы будем в России. Значит, нам с Москвой ссориться нельзя».

В прошлый мой приезд в Ингушетию, чуть больше года назад, почти все случайные собеседники буквально через пару минут заговаривали о чеченской войне: «Зачем Москва села бомбит? - возмущались ингуши. - Думаете, армия с боевиками воюет? Вы там в Москве не знаете, мы здесь лучше знаем: она мирных людей убивает!» И всегда добавляли с гордостью, что Руслан Аушев - единственный, кто не боится заступаться за чеченцев и говорить правду об этой войне. Правда, уже тогда наряду с искренним сочувствием чеченцам-беженцам прорывалось и раздражение против них. Но доминировали все же солидарность с братьями-вайнахами и негодование против кремлевской политики. Сейчас про Чечню никто не заговаривает. На встречах с кандидатами не задают ни одного вопроса об отношении к чеченской войне, и сами кандидаты помалкивают. Да и на улицах ингуши толкуют о чем угодно, только не об этом. Беженцы - другое дело. Они по-прежнему при виде журналиста, да и просто свежего человека, обрушивают на него свое отчаяние. Я спросила одну немолодую беженку, за кого бы она голосовала в Ингушетии, если бы ей дали такую возможность. Она помолчала, потом произнесла, глядя в сторону: «За того, кого Москва хочет». «Не дай Аллах, - говорила другая чеченка, - чтобы здесь началось как у нас. Тогда и бежать будет некуда». - «Самое главное, нам нужно, чтобы мир был», - сказал простецкого вида ингуш лет сорока, после того как я добрых минут десять добивалась у него, чем его так пленил Зязиков. «Аушев был наш первый президент, он такой человек - с ним все считались. Такого больше не будет. Теперь Кремль что хочет, то и сделает», - наперебой растолковывали мне очередные избирательницы Зязикова. «Синдром долго поротого зада», - горько констатировал мой друг Азамат, депутат ингушского парламента, интеллигентный и умный человек.

Да, люди боятся. Они воспринимают чеченскую войну как наказание чеченцам за чрезмерную самостоятельность. Все остальное - нападение на Дагестан, взрывы домов - в их глазах не более чем кремлевская провокация (им и фильм Березовского смотреть не надо), повод к началу военных действий.

Не понравилась федеральному центру Чечня - взял и начал войну. Не понравится Ингушетия - начнет и здесь. Это мы в Москве недоуменно пожимаем плечами и забываем, а то и вовсе пропускаем мимо ушей какие-нибудь заявления Геннадия Трошева о том, что в Ингушетии размещены чуть ли не базы и опорные пункты чеченских боевиков. А ингуши ловят каждый звук и делают выводы: стало быть, Москва готовит почву для вторжения в Ингушетию. Это нам здесь очевидно, что никто в Кремле не заинтересован в расширении зоны конфликта, а в Назрани все видится иначе: раз им было выгодно напасть на Чечню, значит, будет выгодно напасть и на Ингушетию. Конечно, ингуши убеждены, что такие действия России были бы несправедливы и бесчеловечны. Но у Москвы сила, и, как показывает опыт Чечни, против этого лома ни у кого нет приема. В республике бесконечно верили в своего президента, считали: он знает, что делает, и ни за что не допустит здесь войны. И при нем, вслед за ним, могли позволить себе некоторую фронду: посочувствовать братьям, возмутиться несправедливостью. А теперь чувствуют себя осиротевшими и незащищенными. Вот и решили быть послушными и прилежно отыскивают в кремлевском кандидате всевозможные достоинства.

С учетом этой самой готовности на все, лишь бы не война, зязиковские оппоненты рассказывают: Кремль прислал его с заданием объединить Чечню с Ингушетией. Можете себе представить, в какой ужас повергает ингушей подобная перспектива. На самом деле Сергей Шахрай где-то что-то такое ляпнул. И многие в республике решили: дыма без огня не бывает, что-то, значит, готовится. Они знать не знают, что Шахрай сейчас никого, кроме себя, не представляет. Слишком много насмотрелись бессмысленного и страшного, так что готовы поверить в любой бред. Про объединение с Чечней Зязикова спрашивают на каждой встрече по несколько раз, и он каждый раз терпеливо и подробно отрицает такую возможность. Ему по большей части верят - не потому, что доводы убедительны, а потому, что очень хочется верить.

История вопроса

О том, как и почему Москва решила сделать президентом Ингушетии именно Зязикова, осведомленные люди в правящих кругах Ингушетии рассказывают так: поначалу Казанцев и компания изо всех сил уговаривали баллотироваться в президенты Ахмета Мальсагова, бывшего премьер-министра республики, оставленного Аушевым за себя в качестве и.о. президента. Одновременно с Казанцевым, но независимо от него влиятельные политики из аушевского окружения тоже просили Мальсагова выдвинуться в президенты. Как известно, Аушев, уходя в отставку, обещал назвать имя преемника (он даже говорил о двух-трех именах, чтобы не навязывать народу однозначного решения). Все думали, он укажет на Мальсагова и на бывшего председателя парламента Руслана Плиева.

Однако Аушев примерно с месяц держал паузу, а потом заявил, что поддерживает Хамзата Гуцериева, тогдашнего ингушского министра внутренних дел и, главное, старшего брата крупнейшего предпринимателя Микаила Гуцериева.

Его одного и самым решительным образом. Далеко не все в команде экс-президента пришли в восторг от этого выбора.

У братьев Гуцериевых в Ингушетии «неоднозначная» репутация: одни считают Микаила талантливым предпринимателем и главным благотворителем (он, как положено богатому человеку на Кавказе, действительно многим помогал и помогает), другие - крупным расхитителем, присвоившим львиную долю доходов, полученных Свободной экономической зоной Ингушетии - Микаил в свое время эту зону придумал и пролоббировал. Даже ближайшие аушевские союзники зачастую настороженно относились к гуцериевскому клану, при том что сам Аушев работал с ними в тесном контакте. Теперь они пошли наперекор воле своего недавнего лидера и, рассудив, что лучшим преемником Руслана станет его премьер-министр, изо всех сил уламывали Мальсагова - а тот довольно долго и решительно упирался. Тогда прибегли к жестокому, зато практически беспроигрышному методу: пустили слух, будто бы Мальсагов получил деньги от Гуцериевых под обещание не выдвигать свою кандидатуру. Когда простые ингуши, в том числе родственники, стали наперебой интересоваться у Ахмета Мальсагова, правда ли это, тот не выдержал и дал согласие баллотироваться. (Даже очень умного и рассудительного вайнаха можно запросто поймать на слабо и добиться от него, чего хочешь.)

И вот когда Мальсагов наконец выдвинулся, чиновники из Южного федерального округа попросили Путина сказать пару одобрительных слов в его адрес - дескать, федеральные власти за него. Путин будто бы переспросил тогда, что за Мальсагов такой, и не больно обрадовался перспективе поддерживать бывшего главу аушевского правительства. А тут как раз вспомнил, что недавно подписывал указ о назначении полковника ФСБ ингуша Мурата Зязикова казанцевским заместителем. Поинтересовался у Патрушева, тот отрапортовал: «Хороший офицер!», Путин и распорядился: «Вот вам президент Ингушетии!» Рассказывают: чиновники из ЮФО сперва растерялись - во-первых, столько сил положили на Мальсагова, а теперь впору уговаривать обратно сниматься. Во-вторых, никто в Ингушетии этого Зязикова не знает: он, пока работал в ФСБ республики, никак не засветился, а последние годы служил в Астрахани. Практически с нуля придется раскручивать.

Стремительный взлет претендента Зязикова стал неожиданным и для ЮФО, и для Руслана Аушева, и для московских аналитиков. Не потребовалось даже крупных денежных вливаний:

никакого особого пиара, никаких изысканных технологий - невооруженным глазом видно, что, к примеру, гуцериевская кампания существенно дороже зязиковской. Разве что срочно оформили повышение: сделали Зязикова из полковника генералом ФСБ. Оказалось, что всего и дел-то - разжевать избирателю, чего именно от него хочет Кремль.

Коррупция

Сейчас в предвыборной гонке участвуют 22 кандидата. С кем ни заговоришь о выборах, все непременно отметят, что претендентов слишком много: мол, не разберешься в них. И тотчас добавят, что серьезных кандидатов три: Зязиков, Хамзат Гуцериев и Ахмет Мальсагов. Впрочем, если кто-то почему-либо собирается проголосовать не за одного из этих троих, а за кого-то четвертого, он добавляет к числу «серьезных» своего избранника. Например, две веселые девчушки лет по девятнадцать сказали мне, что самые высокие шансы у кандидата Амирханова: «Он из всех на лицо самый симпатичный». Но таких совсем немного: подавляющее большинство выбирают из этих троих. Появление в списке претендентов «московского ставленника» не раскололо электорат на «про-» и «антироссийский». Стоило вскользь заметить в разговоре с поклонниками Гуцериева, что их претендент в любом случае будет зависимым от Москвы человеком, поскольку не может быть вполне независим его брат-бизнесмен, как люди тотчас вскинулись: «А мы вовсе не хотим что-то против Москвы! Мы же в составе России!» Многие признаются, что еще не определились: то ли за Зязикова голосовать, то ли за Гуцериева. Мальсаговский электорат - в основном те, кто мечтает о максимальной преемственности с Аушевым и категорически не приемлет Гуцериевых. «Хватит, пограбили республику!» - с яростью произнес ингуш лет тридцати, интеллигентного вида, но очень бедно одетый. До этого я как раз остановила двух избирательниц Гуцериева, которые восторженно щебетали, какой замечательный человек Хамзат и какой еще более замечательный у него брат. Когда женщины отошли, этот человек специально остановил меня, чтобы заверить: вовсе не все ингуши за Гуцериева: «Нам нужен честный человек, из них из всех только Мальсагов производит впечатление честного». Мальсаговская честность - главный довод в его пользу, который слышишь из уст его сторонников. Часто тут же добавляют нелестные слова в адрес Гуцериевых. Не могла не спросить: «А что Аушев? Не знал, попустительствовал или был в доле?» К моему изумлению, собеседники чаще всего пожимали плечами: «Кто знает?» Но их любовь к экс-президенту не становилась меньше от подобных сомнений.

Вообще отношение к коррупции в ингушском обществе сложное. Взятки при приеме в вузы, техникумы и почти на любую работу (в Ингушетии самая высокая в России безработица) - любимая тема на всех встречах с кандидатами. Все, естественно, божатся, что взяточничество искоренят.

После встречи ловлю избирателя, пославшего записку о взятках. «Правда, что никак иначе, чем за деньги, в институт не поступишь?» - «А что, у вас не так, что ли?» И сколько ни уверяла я его, что и я сама, и сын мой, и все мои и его друзья и знакомые поступали бесплатно, он не верил: «И сессию бесплатно сдавали? Да бросьте, я же сам в России учился!» Сколько потом ни заговаривала с людьми на эту тему, всегда с тем же результатом: здесь царит твердое убеждение, что берут все всегда и за все, что так было, есть и будет. А предвыборные обещания искоренить коррупцию воспринимают как некий ритуал - впрочем, соблюдения этого ритуала требуют неукоснительно, даром, что ли, вопросы задают. Не то чтобы взятки одобряли, скорее к ним относятся как к неизбежности, как к осенней слякоти или произволу Кремля: это нельзя изменить, к этому надо приспособиться. Есть какая-то тонкая, трудноуловимая грань: люди решительно осуждают тех, кто, по их мнению, присваивает то, что им не положено. К примеру, ненавистники Гуцериевых считают, что Микаил с братьями хапнули не по чину. А гуцериевские избиратели (которых, кстати, немало - пожалуй, лишь немногим меньше, чем зязиковских), напротив, убеждены, что если что и было, то в пределах допустимого.

Кланы и тейпы

Хамзат Гуцериев ведет наиболее агрессивную и яркую избирательную кампанию. Больше всего плакатов и лозунгов именно за него, и выступает он, на московский взгляд, лучше всех. По крайней мере из этих троих лишь Гуцериев ведет речь о необходимости потихоньку сокращать долю федеральных дотаций в бюджете республики, строить предприятия - «не советские монстры, а небольшие заводы и фабрики», и единственный, кто по собственной инициативе заговаривает об источниках средств на социальные нужды: «Сможем поднять зарплату учителям лишь после того, как создадим предприятия и начнем собирать налоги». На него явно работают какие-то московские технологи: не иначе как с их помощью составлена и красиво распечатана предвыборная программа, которую щедро раздают участникам встречи. Из двадцати двух кандидатов человек шесть фактически работают как агитаторы за Гуцериева, используя для этого положенное им телевизионное время. Но, конечно, самый главный гуцериевский козырь - Руслан Аушев, активно выступающий по разным городам и селам в поддержку своего протеже. Как объяснял один старик в селе Экажево: «Ельцин - первый президент. Ушел, сказал: «Пусть будет Путин», и все за Путина. У нас первый президент - Аушев. Ушел, сказал: «Пусть будет Гуцериев». Люди должны быть за Гуцериева». - «Просто обязаны за Гуцериева голосовать, Аушев столько для нас сделал», - подтвердила и жительница города Карабулака, выходя со встречи с Аушевым, на которой тот вел агитацию. Но оказалась в меньшинстве. «Руслан - отличный мужик, - еще одна моя собеседница аж палец большой вверх выставила для пущей убедительности. - Но за Гуцериева не проголосую, даже если отец родной попросит».

Даже те, кто собирается отдать свой голос Гуцериеву, в большинстве своем считают нужным решительно отрицать, что их выбор определяется мнением экс-президента. «Почему так говорите? Он сам по себе мне нравится. Его брат людям помогает».

Как многие зязиковские избиратели с негодованием отвергают предположение, что следуют указаниям Кремля (хотя очевидно, по другой причине за него могут голосовать разве что родственники), так и гуцериевский электорат, как правило, делает вид, что выбирает совершенно самостоятельно. Большинство ингушей, с которыми пришлось разговаривать, обижает подозрение в несамостоятельности. Можно было бы ожидать, что после ухода явного лидера народ разделится на тейпы и станет выбирать в первую очередь по тейповому принципу. Ан нет. Одних Аушевых баллотируется три штуки (среди них родной брат Руслана Багаутдин, секретарь республиканского Совбеза, Русланов же племянник Мухарбек Аушев, депутат Госдумы, и просто однофамилец-однотейповец), а главный Аушев, как известно, поддерживает вовсе даже и не родственника. Крупнейший тейп Евлоевых тоже представлен несколькими претендентами - они добросовестно борются между собой, и даже Мальсаговы, наверное, самый сильный и авторитетный тейп, разделились: кто-то поддержал Зязикова, кто-то - других кандидатов. Нельзя сказать, чтобы родственно-клановый фактор вообще не имел значения - так на Кавказе (да и нигде, наверное, где существует клановая структура) не бывает. Например, некоторые избиратели в принципе хотели бы голосовать за Мальсагова, но сомневаются: уж больно мощный род, небось всех оттеснят. Еще мне объяснили, что, хотя команды и штабы формируются скорее на коммерческой основе, чем на родственной, наблюдателями на участки почти всегда посылают близких родственников претендента - уж слишком ответственное дело: надо быть уверенным, что наблюдателя не перекупят. Тейпы, как и многие другие традиционные институты, потихоньку отмирают, но еще далеко не умерли и тотчас возродятся, если только отойдут на задний план иные, более современные механизмы регулирования общества.

Новые времена

При Аушеве в ингушском обществе произошли серьезные перемены. Вряд ли он сознательно стремился к модернизации, просто он действовал согласно своим представлениям о том, как должна выглядеть республика и что хорошо для его народа. Основал в республике несколько учебных заведений для воспитания национальной элиты, включая знаменитый кадетский корпус, где мальчиков учили в том числе и языкам, танцам и преферансу; деньги, заработанные в свободной экономической зоне, вкладывал прежде всего в инфраструктуру - строительство дорог, линий связи, газовых труб и современного вида зданий со всеми удобствами, каковых в Ингушетии раньше не видывали. В аушевскую команду входили не только и не столько ингуши из его тейпа, сколько соратники по афганской войне - люди разных национальностей, и это был для Ингушетии в общем новый принцип.

В итоге, несмотря на безработицу, поднялся престиж образования (в том числе женского), в политике общность взглядов потихоньку становилась более весомым аргументом, чем сугубо родственные связи, и прочее.

При советской власти ингуши, как и многие другие народы Кавказа, жили двойной жизнью: демонстрировали Москве (то есть империи) советскую лояльность, а сами жили своей привычной жизнью. Посидел на партсобрании, пришел домой и помолился. Расписался с одной женщиной, а живет с двумя или тремя и детей от них воспитывает. Предполагалось, что в их жизнь имперские власти не вмешиваются именно постольку, поскольку соблюдаются необходимые ритуалы послушания. Иначе говоря, приходилось идти на определенные уступки империи за право оставаться самим собой: вайнахом. Аушев впервые в истории народа попытался переломить эту колониальную традицию. Он, сам всем опытом своей жизни «советский вайнах» (в современной терминологии «российский вайнах»), хотел доказать и федеральному центру, и своим соплеменникам, что можно быть одновременно и россиянином, и вайнахом, что не обязательно выбирать одно из двух или притворяться. Все его шаги, в том числе одиозная попытка легализации многоженства или нашумевшая инициатива включения в республиканский уголовный кодекс института кровной мести, были направлены именно на это: вписывание национальной специфики в современные российские реалии. Все подобные инициативы (не только многоженство, но и настоятельное требование изменить политику в отношении Чечни и чеченцев) воспринимались Москвой с подозрением, а в последнее время даже агрессивно.

Сомнения России, наверное, точнее всего выразил в своей книге Геннадий Трошев, когда, рассуждая об Аушеве, задался вопросом: за кого все-таки стоит Руслан, за Россию или «за своих»?

С уходом Аушева все стало стремительно возвращаться к тому положению, какое было десять лет назад. Ингуши больше не хотят ничего отстаивать и доказывать: они проголосуют за того, кто угоден федеральному центру, и вернутся к своей, закрытой для него, особой вайнахской жизни. Если Кремль тосковал о «стабильности» советского образца, он ее получит. Но Ингушетия снова окажется отброшенный назад, в колониальную модель отношений.

Источник: "Еженедельный журнал", №12, 2 апреля 2002,