30.03.2009 | Кино

Генерал Гоголь

«Тарас Бульба» превратился на экране в идеологическое оружие и средство пропаганды

Россия с Украиной на пороге новой принципиальной войны: у кого больше прав на писателя Гоголя? Выходящий на этой неделе «Тарас Бульба» Владимира Бортко доказывает, что у России. Доказывать это - ломиться в открытую дверь. Гоголь был и останется русским писателем, как бы ни переводили его теперь на украинский, считавшим Россию и Украину единой русской землей, а украинцев и русских – разными ветвями русской нации. Куда патриотичнее было бы сделать действительно хороший фильм по Гоголю, чтобы новая, плохо знающая его кинопублика ощутила вкус и запах его фантастической прозы. Но после киношного «Бульбы» она скорее сочтет Гоголя пафосным политиком-пропагандистом, которому место в ветхих хрестоматиях.

Эстетика фильма. Первое впечатление от экранизации «Бульбы» - скучная старомодность. Впрочем, что зря ополчаться на старое кино и старую моду? Уж старое-то, в том числе наше, всегда было сильно в исторических жанрах. «Александр Невский» и «Иван Грозный» до сих пор кажутся киноавангардом. Пожалуй, главный эстетический недостаток «Тараса Бульбы» Владимира Бортко стоит определить как стилистическую незамысловатость. Фильм не угадал и не передал стилистику былинного эпоса, свойственную гоголевскому «Бульбе», в котором на руках у Тараса повисает «мал не тридцать человек» врагов, а «миллион народа в одно время» вздрагивает в ответ на легендарное тарасовское «Слышу!» - возглас на варшавской площади во время пыток его сына Остапа.

«Тарас Бульба» считается единственным примером гомеровского эпоса в русской литературе. Где это на экране?

Режиссер гордится тем, что в массовке было занято до тысячи человек, что для фильма пошили две тысячи исторических костюмов. Хвастливо заявляет, что батальные сцены «Александра» Оливера Стоуна - отдыхают. Но не отдыхают ни «Александр», ни «Троя», ни «Гладиатор», в которых тоже много своих несуразиц, ни даже наш фильм «1612».

Баталии в «Бульбе», при всех обещаниях невиданного, сняты, за редким исключением, на крупных планах, которые делают незаметной приблизительность в деталях. Напоминают о такой кинохалтуре наших новейших времен как «Ермак» или «Александр. Невская битва».

Когда же дело доходит до отсутствующих у Гоголя любовных сцен, то и вовсе выноси покойников. Новая кинопублика, может, и не знает Гоголя, но понимает, что показывать оголенную женскую грудь сквозь матовые фильтры – штамп дедушкиной давности. В итоге любовные контакты между младшим сыном Тараса Бульбы Андрием и прекрасной панянкой вызывают совсем не ту реакцию, какую Бортко предполагал. «Ты видел меня?» - с польским акцентом вскрикивает панянка, в соответствии с киноклише обнажившая грудь перед зеркалом как раз в тот момент, когда к окну приник вожделенный взгляд хлопца-бурсака. «А то! Мы все тебя видели!» - громко ответила соседка по залу. Зал повалился от хохота.

Переделка повести. Возникает ощущение, что режиссер Бортко воспринимал батальные и эротические сцены как второстепенные, нужные лишь для так называемого оживляжа, для привлечения зрителя – другое дело, повторим, привлекут ли они его. Главным для Бортко, видимо, было особое идеологическое послание. Ради него он малость видоизменил повесть Гоголя. Изменения до очевидного принципиальны. 1. Переделан зачин повести – фильм начинается не с «а поворотись, сынку! цур тебе, какой ты смешной!», а сразу с войны, с монолога Тараса, обращенного к воинству перед битвой, об особом, небывалом в мире русском товариществе. 2. Придумано, будто после отъезда Тараса и его сыновей Остапа и Андрия в Запорожскую Сечь ляхи разорили его хутор, истребили весь его полк и убили его жену. Облепленный мухами труп жены-Роговцевой последние выжившие однополчане доставляют непосредственно в Сечь к Тарасу-Ступке, старательно изображающему скорбь и гнев.

Это при том, что в личном полку Тараса, по Гоголю, от начала до конца повести остается до четырех тысяч особо закаленных рубак-козаков. У Гоголя – именно кОзаки. Так будем писать и мы. Таким образом в фильме, в отличие от повести, у Тараса есть личный благородный мотив для кровавой мести полякам. 3. Подробно и натуралистически - Балабанов отдыхает - показаны пытки козаков на площади в Варшаве. Тогда как Гоголь говорит про пытки так: «Не будем смущать читателя картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса. Они были порождение тогдашнего грубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества». То есть зритель призван проникнуться истинной ненавистью к зверю-врагу.

Этот враг еще и нехристь, даром что поляки – тоже христиане: перед пытками палач злобно сдирает крест с шеи Остапа.

4. Никаких кровавых злодеяний Тарас и его полк в фильме, однако, в отместку не совершают. Они остаются отважными благородными мстителями. Хотя у Гоголя описаны такие их нечеловеческие деяния, сожжения заживо женщин и младенцев в польских костелах, сожжения жидов (так у Гоголя), что все злодеяния поляков кажутся рядом с ними жестокостью избалованного дитяти по отношению к разломанной игрушке.

Идеология. Главный посыл экранизации «Тараса Бульбы» считывается просто и быстро: это фильм во славу русской земли, русского народа и русского оружия. Запорожская Сечь по фильму – тоже часть истории и культуры именно России. Понятно, что для современных идеологических битв, предвидеть которые Гоголь не мог, Сечь – один из узловых моментов пропагандистского противостояния. То, что она в фильме Бортко русская, вероятно, станет поводом для возмущения среди патриотов украинских кровей, считающих запорожцев, но более поздних, XVIII века, пошедших вслед за Мазепой на службу к шведскому королю Карлу XII,  первыми жертвами борьбы с Россией за украинскую самостийность.

Какой нации были на самом деле те козаки, которые поначалу именовались днепровскими, потом стали запорожскими и, в конце концов, по воле Екатерины II превратились в кубанских, вопрос сложный, ничего кроме споров не порождающий. Скорее всего они были конгломератом наций. Вероятно, их язык изначально не слишком отличался от языка соседей – казаков донских (тут пишем через «а»), всегда, уж точно, считавшихся русскими. Но дело не в том, прав или нет Бортко, объявляя запорожцев русскими. Объявляет-то он их таковыми вслед за Гоголем. Дело в том, что его фильм, несмотря на гоголевские монологи и диалоги, чем дальше, тем больше выглядит чисто пропагандистским. Этакой теоретической базой для отдаленно возможного нового воссоединения России с родственными ей частями Украины.

Удивительное дело: оказывается, если живой сочный классический литературный текст использовать утилитарно – с пропагандистскими целями, то он и начинает выглядеть пропагандистским.

Когда Гоголь писал «Бульбу», он не задавался вопросом, о чьей истории его сочинение – украинской или русской, за Россию оно или Украину? Фильм же этим вопросом задается. Гоголь не писал повесть, способную расколоть нации – фильм по Гоголю способен их расколоть. Повесть Гоголя не ксенофобская. Она о времени и характерах, которых больше нет и никогда не будет. Фильм Бортко – ксенофобский. В нем аккуратно сглажена только антисемитская тема. Еврей Янкель в исполнении Сергея Дрейдена – персонаж безусловно положительный. Зато тема польских мерзостей усилена стократно, и чистенькая сытенькая Польша с ее презрительным отношением к восточным соседям-«варварам» безусловно ассоциируется в фильме с Европой вообще, в том числе, надо полагать, и сегодняшней. Поляки в фильме кичатся своей цивилизованностью, а на деле как на шоу водят своих девушек на публичное изжаривание пленных запорожцев.

Не факт, однако, что новая молодая публика оценит пропагандистский пафос фильма и воспримет разгульную орду запорожцев как своих родственников. Поляки в фильме, как ни выставляй их Бортко пижонами, все молодые, красивые, в красивых шлемах и одеждах.

Запорожцы – старые, грязные, страшные. Почему у них такие жуткие лица? Пить, наверное, надо было меньше.

Источник: Русский Newsweek,