15.12.2008 | Нешкольная история

Одно время — две правды

Пытаюсь осознать, в какое трудное время пришлось жить нашим бабушкам, сколько им приходилось трудиться, чтобы выжить

АВТОР

Марина Никитина — в момент написания работы ученица 11 класса школы с. Ново-Кусково Асиновского района Томской области.

Третье место на IX Всероссийском конкурсе исследовательских исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век».

Научный руководитель — Г.Н. Богомолова

Татьяна Пахомовна пошла работать в колхоз, где всю войну работала от зари до зари. Но была надежда, что вернется отец и семья снова будет счастливой. После похоронки в 42-м году эта надежда исчезла навсегда. Анна Дмитриевна очень хорошо помнит тот день, когда закончилась война. Они копали землю в огороде, вдруг слышат крики, смех, плач. Бегут люди, кричат: «Война закончилась!» Татьяна Пахомовна в этот день вместе с другими женщинами на коровах возила семена пшеницы на поля. Эту новость она узнала уже к вечеру, когда вернулась домой. Как же она плакала, кричала в голос. Обняла детей, и они плакали – то ли от радости, то ли от горя, а наверное, от всего вместе.

Страницы одной судьбы

Рядом с нами живет Анна Дмитриевна Флигинских. Сейчас ей 77 лет, она вырастила троих детей, у нее пять внуков и две правнучки. Много трудностей в жизни выпало ей и ее современникам. Она очень интересный собеседник, помнит такие подробности из своего детства и юности, что просто удивительно. Но когда я поразмышляла над этим, то поняла, что ее хорошая память – это следствие того, что в их жизни не было места праздности и скуке. Каждый день был наполнен трудом и борьбой за выживание, а такое не забывается. 

Анна Дмитриевна Флигинских родилась в 1930 году в селе Подойниково Панкрушихинского района Алтайского края. Ее родители, Татьяна Пахомовна и Дмитрий Григорьевич, были простыми тружениками. Семья была большая.

Всего в семье родилось 14 детей, выжило пятеро. Ее мать, Татьяна Пахомовна, до войны не  работала в колхозе, потому что были маленькие дети. Дмитрий Григорьевич работать в колхоз не пошел принципиально. Не потому, что был зажиточный или из семьи кулаков, а просто не захотел. За это его наказали, дали «принуду» – принудительные работы в течение полугода в 120 километрах от дома. Отработав положенный срок, продал лошадь, на которой он отбывал «принуду», и вернулся домой. Устроился работать в «Заготскот» забойщиком. Перед войной перешел работать в лесхоз.

Анна Дмитриевна с большой теплотой вспоминает об отце, который очень их всех любил и жалел. «Заготскот» находился примерно в 9 километрах от дома, поэтому отец постоянно дома не жил. Но всегда заботился, чтобы у детей был кусок хлеба.

Бывало, перед Рождеством вечером придет домой, привезет продукты: говяжьи ноги, мясо, свиные или говяжьи головы. Все это привезет на санках, пешком. Скажет: «Давай, Татьяна, готовь детям еду, чтобы завтра было что на стол поставить». Тогда Татьяна Пахомовна разжигала печь, мыла и скоблила ноги, головы и ставила в печь вариться, а отец топил баню, играл с детьми. Утром рано поднимался и снова за 9 километров на работу, а Татьяна Пахомовна начинала разбирать холодец. Утром все идут в церковь, а у нее уже холодец застыл, дети вставали, и начинался пир горой.

Анна Дмитриевна вспоминает об этом времени как об очень счастливом, потому что семья хоть и жила трудно, но в радости и заботе друг о друге.

В 1941 году в семье родились двойняшки: Любочка и Толик. Но прожили они недолго. Любочка умерла в 3 месяца от простуды, а Толик умер осенью от поноса.

В то время осень была опасным временем для маленьких детей. Еда была плохая, ели овощи, траву разную. А детей кормили грудью.

Сейчас все знают, что кормящая мать должна придерживаться диеты, чтобы у ребенка не было аллергии или расстройства желудка. А тогда кто об этом знал и думал? Вот и погибали дети. Врача в деревне не было, а везти за несколько километров в больницу было не на чем. Через три недели после смерти Толика отца забрали на фронт. Больше они его не видели, потому что он погиб под Ленинградом в 1942 году.

Татьяна Пахомовна пошла работать в колхоз, где всю войну работала от зари до зари. Но была надежда, что вернется отец и семья снова будет счастливой. После похоронки в 42-м году эта надежда исчезла навсегда.

Анна Дмитриевна очень хорошо помнит тот день, когда закончилась война. Они копали землю в огороде, вдруг слышат крики, смех, плач. Бегут люди, кричат: «Война закончилась!» Татьяна Пахомовна в этот день вместе с другими женщинами на коровах возила семена пшеницы на поля. Эту новость она узнала уже к вечеру, когда вернулась домой. Как же она плакала, кричала в голос. Обняла детей, и они плакали, то ли от радости, то ли от горя, а наверное, от всего вместе.

Анне Дмитриевне тогда было уже 15 лет. Она закончила семилетку, училась очень хорошо. После школы многие ее одноклассники пошли работать в колхоз. А она – учиться в 8 класс. Школа находилась в райцентре в 9 километрах от дома. Весной, когда стаивал снег, и осенью до снега ходила в школу пешком, потому что нужно было помогать дома. А зимой жила у родственников. Мать все время была на работе, поэтому все домашние дела лежали на ее плечах как  старшей в семье. За работу в колхозе Татьяна Пахомовна ничего не получала. Выручал огород, а он у них был 80 соток. Весной его нужно было вручную вскопать, посадить картошку, коноплю и подсолнечник. Картошки сажали соток 60, соток 10 сеяли конопли и 10 подсолнечника. Чтобы посадить столько картошки, нужно было много семян, поэтому с ранней весны, когда варили еду, срезали глазки и верхушки картофеля, а то и просто срезали кожуру потолще. Затем посыпали их золой, чтобы не загнили, и хранили в подполье.

Картошки накапывали много, но так как кроме нее других продуктов не было, то часто случалось, что после посадки картошки не оставалось вовсе. Тогда переходили на «подножный» корм: собирали лук-слезун, колбу. Выручала корова.

Как бы трудно не было, но корову держали всегда, благодаря ей и выжили. Кроме картошки, сажали много овощей: морковь, капусту, столовую свеклу, сахарную свеклу, фасоль, бобы, репу. За всем этим нужно было ухаживать, поливать, полоть. Недалеко от дома (с полкилометра) было озеро, откуда брали воду для полива. Благодаря своему трудолюбию и выжили. Семена выращивали сами и заготавливали целыми мешочками.

Зимой в печке парили репу и сахарную свеклу и ели. Еще из сахарной свеклы варили кисель. Из картофеля делали крахмал, потом кипятили воду, сыпали туда крахмал, получался такой вязкий напиток, а для сладости перетирали вареную сахарную свеклу и добавляли в кисель. Он получался как желе, его остужали и резали на кусочки. Можно было пить и горячим. Сахара не было вообще. Из столовой свеклы делали квас.

Летом старались заготовить много ягод. На Алтае растет в диком виде лесная клубника. Заготавливали ее ведрами.

Собранную ягоду очищали от чашелистиков, мяли и делали лепешки. Потом клали на капустные листья и сушили в печи. Просто сушили разную ягоду, а зимой ели вместо сладостей, варили «взвары» (компоты). Когда была мука, пекли пироги с ягодной начинкой. Старались заготовить побольше брусники. Ее мочили в бочках.

Еду готовили на конопляном масле. Для этого коноплю выращивали сами. Вскапывали землю, насыпали семена в мешочек и ходили, разбрасывая, сеяли семена так же, как пшеницу.  Когда растения начинали цвести,  а потом созревали, ходили по посевам, протаптывая дорожки, собирали сначала мужские растения – «поскань», их различали по беловатому цвету листьев (оказывается, конопля имеет мужские и женские особи).  Мать, уходя на работу, говорила: «Смотрите, подолгу по кустам не ходите, а то угорите». Тогда никому и в голову не приходило, что это наркотики, и травить себя специально никто не хотел. Нужда заставляла.

Сорванные растения собирали в снопы и сушили. Когда созревали семена на женских особях, их тоже срывали, складывали в снопы и молотили. Семена собирали, а конопляные снопы связывали наподобие плотов и вымачивали в озере. Чтобы плот не уплыл, в него вбивали кол, а сверху клали земляные пласты. Эти снопы вымачивались дней 40, а потом их вытаскивали из воды и на коровах везли домой, в банях сушили, трепали и зимой из полученного волокна пряли нитки и ткали ткань, из которой потом шили одежду.

Семена конопли потом относили на колхозную маслобойку. Там была специальная давилка для выдавливания масла, которую вращали сами женщины. Это было очень тяжело, но лошадей не было, вот и приходилось самим все делать. Масло получалось зеленоватого цвета, примерно литров 10 – 11. Старались растянуть его до следующего урожая. Семена конопли оставляли и про запас. Их ели вместе с картошкой, только нужно было предварительно растолочь в ступе. Подробно описав процесс переработки конопли, пытаюсь еще раз осознать, в какое трудное время пришлось жить нашим бабушкам, сколько им приходилось трудиться, чтобы выжить.

Подсолнечника тоже сажали помногу. Осенью срезали шляпки и молотили семена, потом сушили и веяли, ссыпали в мешки, а зимой поджаривали в печках и щелкали. Это тоже была еда.

Анна Дмитриевна, смеясь, рассказывала, что зимой в праздники или просто вечерами женщины собирались по очереди друг у друга «повечерять». Вот тогда насыпали гору семечек и щелкали прямо на пол. Иногда собирались у одной одинокой женщины, так она всегда говорила им: «Щелкайте, бабоньки, побольше, я потом хоть печь подкурю». Дров у нее было мало, так в качестве топлива использовали подсолнечную скорлупу.

На зиму нужно было много дров, и заготовить их было одиноким женщинам трудно. Тогда использовали навоз животных. В колхозе держали много овец. Их содержали летом в кошарах (больших загонах под открытым небом). Постепенно в загонах накапливалось много навоза, и овец перегоняли в другой. В освободившейся кошаре навоз постепенно высыхал, и тогда  приступали к заготовке «кизяков»: спрессованный ногами животных высохший навоз резали на кирпичики, укладывали, чтобы его продувало, а потом складывали где-нибудь под крышей и зимой топили печи. Это было жаркое топливо, а с современной точки зрения еще и экологически чистое. Все это приходилось делать детям, потому что взрослые с утра до вечера были на работе.

Анна Дмитриевна с 15 лет работала летом в бригаде поварихой. Вспоминает, что как увезут на поля, так до школы и не отпускают.

«Увезут в одном платьишке, босиком, ни помыться, ни постирать, что мама передаст, то и носила. Однажды сбежала домой. Было это уже перед первым сентября. А утром пришел бригадир с бичом в руке. Спрашивает у матери: «Где Анна? Сейчас я ее бичом запорю». А мама встала, взяла в руки ухват и говорит: «Попробуй только, я тебя самого вот сейчас как огрею. Думаешь, раз отца нет, так и заступиться за нее некому?» Бригадир погрозился да и ушел, а мы с мамой в голос ревели от обиды», – со слезами на глазах вспоминает Анна Дмитриевна.

Сейчас существуют льготы для солдатских вдов и тружеников тыла. А в то время солдатские вдовы были самыми незащищенными. Татьяна Пахомовна на четверых детей (пятого, Степана, в 1943 году в 17 лет забрали на войну) получала 105 рублей пенсии за погибшего на фронте мужа.

Работать приходилось на самых тяжелых работах. А еще платить налоги. Держали корову и  2 – 3 овцы. Теленка обычно сдавали как налог на мясозаготовки, свиней не держали, потому что нужно было много кормов, да и налоги давили. Овец иногда резали на мясо, а в основном держали ради шерсти – нужны были варежки и валенки детям. За право держать корову нужно было сдать 300 литров молока, но сдавали по 550, так как при сдаче молока ставили жирность 2,2, поэтому увеличивали норму сдачи.  Вечером, подоив корову, несли молоко на молоканку, где его перерабатывали: сепарировали, варили сыр, творог. Возвращали 2 – 3 литра обрата, дома его квасили, и получалась тянучка, кислая на вкус, ее ели с картошкой.

Все, с кем я  беседовала, говорили, что жилось плохо, трудно, голодно. Денег на трудодни вообще не выплачивали. А вот в заметке от 5 мая 1947 года «Новый заем» говорится: «Получив весть о выпуске нового займа, колхозники, рабочие и служащие Ново-Кусковского сельского совета единодушно подписались на него. К 12 часам дня 5 мая по сельсовету было реализовано облигаций займа на 90000 рублей, из которых 82000 внесено наличными». В других номерах газеты такие заметки: «На расцвет Родины!», «Полторы зарплаты – взаймы государству!», «Единодушная подписка». Такое впечатление, что денег у людей немерено, и они не знают, куда их девать. Но если денег у людей много, значит, государство богато и стабильно. Зачем же тогда ему занимать у населения? Или это только пропагандистская шумиха? Скорее всего, это так, потому что через два номера газеты сообщение: «Председатель колхоза «Красный победитель» Крысанов Федор Николаевич на облигацию второго Государственного займа достоинством в 500 рублей выиграл 10800 рублей».  Но и колхоз этот  и счастливчик, выигравший такую сумму, не житель Асиновского района и даже не Томской области.

Чтобы прокормить детей, Татьяна Пахомовна не всегда сдавала молоко, ведь не круглый же год доилась корова, да и молока давала немного – корм был плохой. Тогда накапливался долг.

Было несколько случаев, когда приезжал уполномоченный из райцентра, в ночь-полночь вызывали в сельсовет, ругали, грозили описать имущество. Спасло, наверное, то, что семья была многодетная, муж на фронте погиб, старший сын тоже воевал, а после войны служил в армии (7 лет). А вот другим женщинам было тяжелее. Если кто попадался, что взял зерно или молоко детям на ферме, сажали в тюрьму и не смотрели, что были дети. Если уличил бригадир, то принуждал женщин к сожительству, потом они мучились, болели после абортов  или рожали детей, но не бросали, как сейчас, кормили, растили. В деревне их дразнили «байстрюками».

Мужчин тоже не щадили. У Татьяны Пахомовны был брат. С войны вернулся инвалидом, был бригадиром полеводческой бригады. Осень 1949 года выдалась дождливая, зерно хорошо не просохло, а его засыпали в амбар, и оно загорелось. Так вот, ему дали 5 лет ИТЛ и не посмотрели, что инвалид войны и дома куча детей.

Про политические события в стране не помнит, потому что ни о чем не знали и газет не читали. Денежную реформу не помнит, потому что денег у них не было, в магазины никогда не ходили.

Да там и покупать было нечего. Покупали только соль, а промтовары, когда привозили, делили по семьям по спискам. А если что-то привозили, то очередь занимали с вечера, боялись, что не хватит. Когда открывали магазин, начиналась давка, все хотели вперед, чтобы успеть, пока есть хоть какой-то выбор. Анна Дмитриевна вспоминает: «Однажды был такой случай. Привезли в магазин товары, утром народу было – не пробиться. Была у нас одна семья, в которой детей было много. А ведь хотелось, чтобы хоть что-то досталось. Тогда два старших брата взяли младшую сестру и бросили в двери прямо  на головы, люди расступились, и девочка со всего маху ударилась об пол. Чуть на смерть не убилась, потом в больнице долго лежала. Но наша мама в очереди не ходила, гордость не позволяла. Зато Шура, моя младшая сестра, она у нас пробивная была, пошла, отстояла очередь и получила ткань защитного цвета. Заказали у местной портнихи сшить юбки и пиджачки. В них потом ходили в школу и казались себе самыми нарядными. Я тогда училась в 9 классе, а Шура в 8 классе. В этих нарядах проходили до окончания школы».

Татьяна Пахомовна была неграмотной. Еще до войны немного походила в вечернюю школу, научилась читать и писать. Потом разучилась, потому что книг и газет не было, а главное, некогда было их читать. В конце жизни  умела только подписывать свою фамилию. Но детям хотела дать образование. Три дочери – Анна, Шура и Зинаида – закончили 10 классов, сыновья, Степан и Иван, – по 7 классов. Была и еще одна причина: не хотела она дочерей с раннего возраста отдавать в колхоз  на «вечную каторгу», как она говорила.

Когда Анна закончила 10 классов, мать взяла в сельсовете справку, которая разрешала выезд из деревни, чтобы поступить учиться в городе. Бригадир не отпускал, тогда они с матерью ночью ушли на станцию почти за 20 километров, и Анна уехала в Новосибирск.

Татьяна Пахомовна вернулась ночью же домой, а утром бригадир пришел, опять грозился, но сделать уже ничего не мог.

Анна Дмитриевна об этом вспоминает так: «Мама зарезала овцу, на себе мы ее унесли в райцентр на базар, продали. На вырученные деньги купили мне тапочки, кое-что из одежды, остальные деньги на дорогу. В 1948 году уехала в Новосибирск. Но поступить учиться не пришлось, т.к.  исполнилось 18 лет, пенсии уже не полагалось, а нужно было помогать маме. Устроилась на работу сначала в амбулаторию, а потом перешла на завод «Почтовый ящик -66». Это был военный завод. Это и спасло  от тюрьмы, потому что после  бегства из деревни, мать просто третировали, чтобы сказала, где дочь, и чтобы вернулась в колхоз. Каким-то образом нашли, пришли на работу, чуть не арестовали. Но за меня заступился бригадир, потому что завод был военный, и работники приравнивались к военнообязанным». «Были добрые люди, – со слезами на глазах говорит Анна Дмитриевна, – все понимали и жалели нас, испуганных, беззащитных девчонок».

Из учебников истории мы знаем, что до 1956 года колхозники не имели паспортов, пенсий, отпусков. Работали за трудодни, или, как говорили, за «палочки», так как после сдачи налогов почти ничего не оставалось для выплаты колхозникам на трудодни. Рабочий день тоже был не нормирован, особенно в весенне-летне-осенний период. Через госзакупки колхозы компенсировали лишь пятую часть расходов на производство молока, десятую часть – зерна, двадцатую – мяса. Крестьяне, работая в колхозе, практически ничего не получали. В какой-то мере спасало подсобное хозяйство. Однако и по нему государством был нанесен значительный удар. За период 1946 – 49 годов в пользу колхозов были прирезаны 10,6 млн. га земли из крестьянских приусадебных участков. Были значительно повышены налоги с доходов от продаж на рынке. Сама рыночная торговля разрешалась лишь крестьянам из колхозов, выполнивших государственные поставки. 

Такая политика государства нашла отражение на страницах газеты «Причулымская правда». В передовице от 1 января, где сообщалось об успехах ушедшего года, говорится и о недостатках, в частности о «разбазаривании земель». Говорится о том, что в Уставах некоторых колхозов слишком высокие земельные нормы приусадебных участков. В новом году необходимо устранить эти недостатки, что и было сделано.

И как насмешку или издевку над бедными колхозниками можно расценить заметку от 10 января 1947 года «Право на отдых». В ней говорится об установлении 8-часового рабочего дня для рабочих на предприятиях и далее: «Рабочие имеют отпуска с сохранением заработка. Ни одна капиталистическая страна не имеет таких прав. Создается широкая сеть курортов, санаториев, домов отдыха, клубов, парков, стадионов. Партия стремится восстановить те, которые были разрушены  немцами. К 1950 году на курортах отдохнут одновременно более 450 тысяч человек. Будут созданы 20 тысяч сельских кинотеатров, их посетят более  250 тысяч человек».

Последствия ужесточения политического режима и после войны прослеживаются и на страницах нашей районной газеты.

В газете от 23 августа 1947 года сообщается о наказании «расхитителей» социалистической собственности. В заметке «Из зала суда» говорится: «На днях за хищение из огородов овощей и 40 килограммов картофеля нарсуд Асиновского района приговорил на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июля 1947 года Кострикину В.С. и Жердину Н.В. к 10 годам лишения свободы каждую». Приговор поражает своей жестокостью. Что такое 40 кг картофеля? Это 4 – 5 ведер на двоих! А у этих женщин, наверное, были дети, и крали они не для себя, а чтобы прокормить семью. Ведь к этому времени обычно картофель и другие продукты заканчивались, новый урожай еще не вырос, вот и пришлось этим женщинам пойти на такой шаг, потому что  в колхозе всегда сажали картофель раньше, в лучшие сроки, а дома – в последнюю очередь и по остаточному принципу.

В то же время в газете от 5 мая 1947 года помещена статья «О заготовке и посадке верхушек картофеля» (Беседа с академиком Лысенко). Здесь даются советы и рекомендации о том, что нужно больше посадить картофеля, поэтому с хороших клубней нужно  срезать верхушки и сажать, а остальное – для продовольственных целей. Получается, что уже в мае  картофеля было мало, нужно было выбирать: или на еду или на семена. А что можно вырастить из таких семян? Ведь не зря наш народ сочинил пословицу «От плохого семени не жди хорошего племени». Поэтому в номере газеты от 28 ноября опять статья «Как заготовлять и хранить верхушки клубней картофеля» (Советы агронома). Зачем с ноября месяца заготавливать верхушки картофеля, если планы по производству сельхозпродукции выполнены и перевыполнены, как писала та же газета? А потому, что и урожаи были низкие, и планы не выполнены, вот и приходилось людям красть, чтобы прокормить детей.

Моя бабушка рассказала мне со слов своей матери, что у них в колхозе был бригадир безногий, до войны пьяный уснул в сугробе и отморозил ноги, потом ему их ампутировали. Мужиков на фронт забрали, а его бригадиром над женщинами поставили. После войны он стал председателем колхоза. Вспоминала она о нем с огромной неприязнью, потому что много обид и притеснений бедные женщины от него имели.

Во время уборки, когда они работали на току на сушке зерна, старались хоть раз пройти по куче зерна, чтобы оно попало за голенища сапог, а когда приходили домой, расстилали какую-нибудь тряпку, разувались и высыпали набившееся зерно. Потом мыли его и парили в печке, добавляли толченые конопляные зерна и кормили детей. 

Так вот, председатель заставлял женщин перед уходом домой  ложиться на спину и трясти ногами, чтобы зерна высыпались. Многие женщины не носили нижнего белья, его просто не было. Представляете, какая картина была! Он, куражась и издеваясь  над ними, хохотал и  отпускал домой. А потом приказывал следить, у кого ночью топится печь. Если идет дым,  значит, варят или парят зерно. Тогда врывались в дом, и если что-то  находили, то – суд и тюрьма. Бабушка говорила, что ее мама, моя прабабушка, наказывала детям попозже истопить печку и в загнетку нагрести побольше углей. Когда она приносила зерно, то ставила его в чугунке в эти угли. Оно (зерно) к утру распаривалось, тогда  будила детей и кормила их, а потом уходила на работу. Вот такой хлебушек доставался им, а печеного хлеба не ели месяцами.

Не было и других продуктов.

Скот держали, но мяса не ели, все сдавали государству.

В газете от 28 ноября статья «Хорошо подготовиться к переписи скота».   В ней говорится: «На основании постановления Совета Министров СССР от 29 сентября 1947 года с 1 по 8 января 1948 года будет проводиться всесоюзная перепись скота во всех категориях хозяйств по состоянию на 1 января 1948 года. Перепись проводится в целях проверки выполнения  государственного плана развития животноводства и получения точных данных о численности скота. Необходимо разъяснить населению ее значение. Перепись будет проводиться счетчиками при подворном обходе и пересчете скота».

Эта заметка говорит о многом. Как мне рассказали, в то время очень строго следили за тем, сколько скота держали у себя колхозники. Были определенные нормы, если кто-то нарушал, скрытно держал, например, поросенка или овец, то в случае выявления строго наказывались, вплоть до тюремного заключения. На то количество  скота, которое числилось официально, устанавливались налоги. Например, если держали свинью, то обязательно, когда ее забивали, нужно было сдать шкуру, т.е. тушу не палили, как сейчас, а снимали шкуру, которую нужно было в обязательном порядке сдать. Если кто-то этого не делал, наказывали.

После забоя животного нужно было сдать обязательно определенное количество мяса и сала. Налоги были высокие. По сути, надо было сдавать полностью все мясо.

Людям оставались только потроха, ноги и голова. Бабушка рассказывала, что когда приходило время забоя в ноябре, это был настоящий праздник. Из ног и голов варили холодец. Как тогда говорили, начинался «мясоед». После голодного лета и осени это было действительно сытое время. Холодильников не было, поэтому хранили продукты в погребах на ледниках или круто солили, потом вымачивали, варили и ели. Мой дедушка, до тех пор пока держал хозяйство, после забоя поросенка или крупного рогатого скота никогда не выбрасывал желудок, а просил бабушку, чтобы она вымыла, выскоблила, отварила его и обжарила на сале. Он всегда угощал нас этим блюдом, а когда мы морщились и отказывались, он говорил: «Эх, вы, ничего не понимаете, это же деликатес моего детства».

При переписи учитывалось все: крупный рогатый скот, свиньи, овцы, куры и другая птица. Все облагалось налогом.

Вот и получалось: держали коров, а молока не ели, потому что нужно было сдать в качестве земельного налога определенное количество молока и масла. Если были куры – сдать определенное количество яиц. Зачастую приходилось покупать в магазине яйца, чтобы сдать их в качестве обязательных налогов. Эта проводимая в начале 1948 года перепись скота, подготовка к которой началась в 1947 году, имела тяжелые для селян последствия. В 1948 году колхозникам было «рекомендовано» продать государству мелкий скот (держать который было разрешено колхозным уставом), что вызвало массовый забой по стране свиней, овец, коз (до 2 млн. голов). Повторилась ситуация, описанная М.А.Шолоховым в «Поднятой целине», когда перед обобществлением скота крестьяне в массовом порядке его просто порезали.

Чтобы как-то оправдать свои действия перед населением, в номерах газеты под рубрикой «Из-за рубежа» сообщали сведения:

«В столице Голландии – Гааге официально объявлено о повышении цен на мясо, молоко, масло, сыр». («Причулымская правда» от 5 декабря.)

«Американское бюро по трудовой статистике передает, что цены на продовольствие в 65 крупных городах США достигли наивысшего уровня, который когда-либо отмечался в стране». («Причулымская правда» от 20 декабря.)

Мол, не только у нас плохо, «загнивающий» капитализм тоже испытывает трудности.

* * *

Когда Анна стала работать на заводе, впервые в руках появились деньги, и в первый раз сшила себе платье из крепдешина.

Это была первая в жизни красивая и дорогая вещь. Каждый месяц она откладывала немного денег, а перед отпуском покупала подарки домашним, чтобы приехать в гости не с пустыми руками. Сначала жила у тетки, а когда в 1950 году из армии пришел старший брат Степан, стали снимать квартиру. Поскольку брат до войны закончил 7 классов, его послали учиться в Ленинград на газоэлектросварщика.

О событиях в стране они узнавали из сообщений по  радио. О репрессиях ничего не знали, может, потому, что были молодые, может, потому, что не доходила информация. Но очень хорошо помнят тот день, когда сообщили, что умер Сталин.

На площади перед заводом стоял столб, на котором был установлен репродуктор. Люди сутками не уходили, плакали, было очень страшно, что будет со страной без Сталина. Ведь с детства учили:

Сталин наша слава боевая,

Сталин нашей юности полет.

С песнею, борясь и побеждая,

Сталин нас к победам ведет.

Потом объявили, что Берия – враг. Было  все это страшно и непонятно, но обсуждать и спрашивать боялись.

В 1954 году Анна Дмитриевна вышла замуж и снова вернулась в деревню. После смерти Сталина действительно стало легче.

Она вспоминает: «Осенью 1954 года мама впервые принесла деньги домой после расчета в колхозе, где-то 1700 рублей. Пришла домой заплаканная, а в фартуке – деньги пачками. Мы впервые видели деньги в банковских упаковках».

Юность Анны Дмитриевны и ее сверстников была трудной, но сохранились и светлые воспоминания  о том времени. Как и все дети, играли на улице в разные игры. Когда провели в деревню радио, ходили к подружке-соседке, отец которой был председателем колхоза, слушать музыкальные передачи. Но песни передавали не каждый день, да и неудобно было, не хотели надоедать. В центре села на столбе была установлена тарелка (радио), вот там по вечерам, особенно летом, устраивали танцы, вместе пели песни. А мать, Татьяна Пахомовна, с соседками залезали на крышу сарая, оттуда хорошо было слышно репродуктор, щелкали семечки и слушали новости и песни.

Самой большой радостью для них было, когда привозили кино в деревню. Но попасть на сеанс не всегда удавалось: не пускали или денег не было.

Тогда они оккупировали все окна у клуба и в щелочки подглядывали. Зимой было холодно, промерзали до костей, но до конца сеанса не уходили.  По праздникам, после получения пенсии, мама давала им деньги на кино, и это была великая радость. В клубе было тепло, экран большой, все хорошо слышно – удовольствие, да и только!

Когда в клубе организовывали концерты художественной самодеятельности, пускали всех желающих. Артистами были в основном учителя местной школы. Они ставили спектакли, пели песни, читали стихи. К учителям и так относились на селе с большим уважением, а после таких концертов перед ними просто благоговели. Учащиеся школы тоже выступали. В школе был хор, часто пели песни «Три танкиста», «Катюша», военные пени.

Анна Дмитриевна помнит многие эпизоды из своей жизни, слушать ее рассказы – большое удовольствие. Вспоминая свое детство и юность, она вздыхает, молодеет лицом, улыбается и говорит:

«Вам выпало жить в другое, более легкое время, цените, что имеете, радуйтесь, и мы за вас порадуемся».