25.09.2008 | Архив "Итогов" / Книги

Военно-полевая идиллия

Бравый солдат Шовен, основоположник шовинизма, был всего-навсего персонажем комиксов

Как правило, имя собственное становится нарицательным, если это имя лица известного, чем-либо выдающегося, на худой конец принадлежащего к высшему обществу. В компании римских патрициев Мецената и Лукулла, маркиза де Сада и английского промышленника Бойкота простой солдат Никола Шовен, почитающийся родоначальником шовинизма, смотрится странно.

Неудивительно, что фигура его вызвала интерес ученого сословия. В основе сочинения Жерара де Пюимежа "Шовен, солдат-землепашец: эпизод из истории национализма" лежит докторская диссертация по политическим наукам, защищенная в 1986 году в Женевском институте высших международных исследований. У иного читателя от такой рекомендации скулы сведет. И напрасно. Ученая монография, превосходно переведенная Верой Мильчиной, написана легко и читается на одном дыхании, а начинается и вовсе детективным расследованием, в результате коего устанавливается совершенно бесспорно - все врут календари. Даже французские энциклопедии, даже несравненный российский Брокгауз: бравый солдат Никола Шовен, уроженец города Рошфор, участник полутора десятков наполеоновских кампаний, получивший семнадцать ран ("только в грудь и никогда - в спину"), никогда не существовал в реальности. Персонаж, добрых сто лет служивший символом французского национального единства, - плод фантазии парижской пишущей братии. Он впервые явился миру в серии комиксов, выпущенных в 1819 - 1821 годах, а затем сделался излюбленным персонажем водевилей и солдатских песенников.

Формально Шовен проходит путь Фанфан-Тюльпана: необстрелянный молокосос доблестью заслуживает одобрение старших товарищей и награды начальства, а затем, покрыв себя славой, возвращается в родную деревню, чтобы предаться сельскохозяйственному труду.

Но в отличие от блистательного Фанфана, Шовен всегда изображается "в полном соответствии со скатологической традицией" (то есть сортирным юмором, как поясняет переводчица). В некоторых ранних водевилях он неизменно появляется на сцене, маясь животом, убежденный в том, что его отравили "черномазые" - алжирцы.

Шовен всегда вызывает смех, но это добрый смех - так смеются над детьми и "неиспорченными" дикарями. Его простодушие служит ему защитой, он может безнаказанно грубить, пьянствовать, бахвалиться своими постельными подвигами и нанесенными в этих баталиях увечьями, жаждать насилия и "радоваться военной бойне, как празднику". Не будет большим преувеличением сказать, что французский Шовен - это Теркин, Василь Иваныч и Петька в одном лице.

Разумеется, Шовен - герой водевильный. Не следует, однако, забывать, что водевиль сыграл весьма значительную роль в становлении современных наций. Водевиль, как справедливо замечает автор книги, - зрелище той эпохи, когда "на смену просвещенным любителям пришла широкая публика. Смешение разных классов, вместе вкушающих вульгарные радости, придавало этим представлениям, адресованным всему народу целиком, подчеркнуто национальный характер".

Шовен - не портрет и не карикатура. Он культурный герой, предлагающий, как утверждает Пюимеж, программу поведения, позволяющую каждому жить внутри этой системы, принять ее шкалу ценностей и, что не менее важно, преуспеть. Оставаясь при этом человеком толпы.

Бывший деревенский увалень и недотепа, попав в армию, предается безудержному пьянству и блуду во время учений и дежурств. Приняв наконец боевое крещение, он становится идеальным французом. После долгих лет службы бывший неотесанный новобранец Жак-Простак возвращается в родную деревню почтенным брюзгой - мудрым носителем национальной славы. Он - главная надежда и опора великой Франции. Как гласит оптимистический финал одного из водевилей: "Все как прежде! Шовен силен, а Франция бессмертна!"

Франция шовенов - это утопическая держава солдат-землепашцев. Утопия имеет мощнейшую идейную традицию, которую ученый автор с академической дотошностью прослеживает от древнего Рима. Золотой век ее наступает в эпоху Просвещения. Зрелище "изнеженной, космополитической городской Европы, оскверненной ордами холостяков, которые лишены национальных предрассудков и ничем не связаны с родной почвой", повергает тогдашних теоретиков национального государства в ужас.

Развратный город предается проклятию, а спасение обнаруживается в деревне - хранилище неиспорченного человеческого материала, неисчерпаемого генофонда нации. Городские юноши, от праздности предающиеся онанизму, внушали тревогу не только Руссо, но и просвещенному российскому императору Александру Павловичу, ретиво заводившему "военные поселения". Во избежание "порчи семенного фонда" и в российских военных поселениях, и во французских "сельскохозяйственных комицциях" (земледельческих военизированных коммунах) обывателям надлежало с утра и по вечерам усердно заниматься гимнастикой и военным делом под бравую маршевую музыку, а молодежи - проводить время в военных лагерях.

Нация шовенов не может создать ничего, кроме государства-улья, в котором, по безупречной формуле Оруэлла, "Мир - это война", ибо только на войне достигается безусловное единение нации. Ну и, разумеется, "Свобода - это рабство".

На одной из дивных гравюр 1835 года Шовен-ветеран при виде проходящего мимо его деревни полка вспоминает: "Хорошее было время... тогда у меня на уме были одни только дежурства, проверки, смотры и учения... я был свободен и счастлив".

Многие мечтали о таком счастье. И в 1940 году маршал Петен пророчил, что "завтрашняя Франция будет одновременно и очень новой, и очень древней. Она вернется в то состояние, какое ей пристало, и вновь сделается нацией по преимуществу сельскохозяйственной". Почему-то, однако, нация возродилась усилиями генерала де Голля, решительно отвергшего основные положения шовинистической традиции.

Источник: "Итоги", №39, 1999,