08.10.2005 | Память

Ответственный за языки мира

На правах старого автора «Знания — сила» позволю себе представить читателям начинающего автора журнала. Это — Сергей Анатольевич Старостин, мой друг и неформальный учитель в науке. Мне приятно, хотя и несколько грустно вспоминать, что я писал о нем в «Знание — сила» еще в 1985 году, когда он был «мэнээсом и кандидатом» и мы оба были намного моложе. В этом году Старостину — 50. Он уже несколько лет как член-корреспондент РАН, а к моменту выхода этого номера, возможно, станет академиком.

По моему и не только моему убеждению, он сейчас — лингвист № 1 в мире. По правде говоря, в этом и более молодом поколении мне неведом никто и в других областях гуманитарной науки, кто бы сделал столько, сколько сделал Старостин.

Его кандидатская диссертация была посвящена реконструкции фонетики по системе рифм в древнекитайской поэзии (как надо знать иероглифику!): оба оппонента предложили присвоить докторскую степень, а рецензент просил присвоить ее за сноску на стр. такой-то — Ученый совет отказал. После многих студенческих экспедиций на Кавказ («Представляешь: читаю и слышу про чеченскую войну, а я все эти деревни десять раз ногами исходил, знал там всех стариков») он написал этимологический словарь северокавказских-нахско-дагестанских и абхазо-адыгских языков вместе с С.Л. Николаевым, а недавно дописал этимологический словарь алтайских языков вместе с А.В. Дыбо и О.А. Мудраком (все это когда-то юные герои моего интервью 1985 года); оба словаря — чудовищного размера и высшего качества. В соавторстве с другим моим любимым учителем, покойным Игорем Михайловичем Дьяконовым (до сих пор я горд тем, что когда-то их познакомил), Старостин написал книгу, в которой считавшиеся изолированными хуррито-урартские языки причислялись к северокавказским. В монографии «Алтайская проблема и происхождение японского языка» Старостин окончательно доказал принадлежность японского вместе с корейским к алтайской семье (а я вспоминаю, как он сдавал в Институте востоковедения АН экзамен по устному и письменному японскому «на надбавку» и получил пятерку). Он открыл новую языковую макросемью — сино-кавказскую, объединяющую китайско-тибетские, северокавказские, енисейские языки, бурушаски (этот язык считался не имеющим родственников), возможно, баскский. Он радикально усовершенствовал глоттохронологический метод, позволяющий датировать время разделения праязыков и тем самым увязывать лингвистические данные с историческими, археологическими и генетическими. Он создал компьютерную программу анализа русской морфологии.

Сейчас Старостин возглавляет большой российско-американский проект, по которому надо собрать этимологии всех (в идеале!) языковых семей и заполнить созданные им же базы данных — он еще и программист экстра-класса. А я опять вспоминаю не научное, а человеческое: какой кровью это далось. В 80-е Сережа несколько лет регулярно оставался до утра в Институте востоковедения иногда тайком, когда дирекция издавала грозные приказы, и осваивал казенный компьютер (я иногда сидел с ним, но так и остался бестолковым пользователем) — по-моему, еще с ножным приводом и величиной с картофелесортировку, на которой мы немало поработали, когда нас гоняли «на картошку»; собственный PC был тогда немыслимой роскошью. На память приходят и другие эпизоды: вот мы в колхозе после ледяной ночи в дырявом бараке, побудка в 6 утра, нас час везут на работу в прицепе трактора, на котором написано: «Перевозка людей строго запрещается», мы с Сережей сидим, покуривая махорку, на мешках с картошкой, погрузив сапоги в жидкий навоз, и сочиняем будущую совместную статью: а как в твоих афразийских будет «корова», а как «навоз»? Или: партийная секретарша в ИВАНе упрашивает нас, беспартийно—антипартийную сволочь, пойти завтра от Института хоронить очередного партийного вождя (помните: «ПЯТИЛЕТКУ— В ЧЕТЫРЕ ГРОБА!»?), я вяло отбиваюсь – жена—дети, радикулит-холицестит (я здоров, как бык), а честный Старостин заявляет: в этот раз никак, завтра сдавать статью, но в следующий раз непременно пойду; когда она уходит, неудовлетворенная, он осознает, что сказал, и мы катаемся от хохота.

Старостин не просто лингвист, занимающийся отдельными языковыми семьями, или полиглот, говорящий на дюжине языков и оперирующий многими сотнями. Он ощущает себя ответственным за языки мира.

Он все время в заботе: кто бы занялся папуасскими! Нашел молодого американца-энтузиаста, который сам создал лексическую базу на 800 языков: теперь надо его переучивать с «американской системы» на нашу, отечественную – классического сравнительного метода. Дравидийскими! Посадил на это старшего сына Георгия, который пошел по отцовским стопам и защитил недавно кандидатскую по дравидийской реконструкции (младший – Толя, Тошка – кончает МГУ по компьютеру и помогает с лингвистическими программами). Койсанскими – бушмено-готтентотскими, самыми трудными! Приспособил того же Гошу, больше некого. Гоше, когда ему было лет двенадцать, отец велел писать себе письма на латыни, и, увидев в первом из них три ошибки, ответил: стыдоба, мой сын пишет на латыни с ошибками! (больше ошибок не было). Самого Сергея Анатольевича его отец, известный литературный редактор, пытавшийся издать в Москве «Доктора Живаго» Пастернака до истории с Нобелевской премией, приохотил к изучению языков с детства – лет с десяти Сережа знал, чему посвятит свою жизнь.

Не боясь сглазить – я не суеверен: у Старостина на редкость счастливая научная судьба. Дается все, правда, каторжным трудом. При этом Старостин не похож ни на витающего в небесах профессора, ни на «сдвинутого» гения. Он – абсолютно нормальный живой человек, со взвешенными разумными суждениями о политике, искусстве, человеческой психологии. Всю жизнь любит джаз, рок, даже детективы читает, даже выпить не дурак (но очень в меру). Много времени проводит на Западе, но всегда рвется домой, жалуясь, что взаимоотношения в тамошнем академическом мире намного сложнее и тяжелее, чем у нас. Недавно мы в очередной раз плакались друг другу в жилетку, что лингвистическая молодежь, за минимальным исключением, и на Западе, и у нас, если даже идет в науку, не хочет возиться с дальним языковым родством, реконструкцией праязыков, писать громоздкие этимологические словари, браться за неисследованные языковые семьи, а предпочитает заниматься гораздо менее рискованными и «малогабаритными» проблемами. Сережа сказал с горечью: в нашем деле, помимо точности, хорошей памяти, слоновьей работоспособности и прочего, нужно редкое качество – смелость. Она или есть, или нет – научить ей невозможно.

Действительно, сидели мы всю советскую жизнь в мэнээсах, ни о какой карьере не думали и занимались тем, что было нам интересно. Мы «забегали вперед» без оглядки на естественно господствующие в науке консервативные представления и предрассудки (слава Богу, наука эта наша хоть под идеологию не подпадала – во многом потому мы в нее и пошли — и начальство нами мало интересовалось). И дома, и на Западе — когда туда доходило то, что мы делаем, — научный «истэблишмент», за небольшим исключением, относился к нам подозрительно («разве можно лезть в такую глубину? что мы знаем о праязыках такой древности?»), но помешать, повредить нам это практически не могло. Помните анекдот про двух голодных чукчей, бредущих тундрой по кромке ледяного океана? Один спрашивает другого: «Хочешь, анекдот расскажу, антисоветский?» — «Нет, не надо.» — «Почему?» — «Боюсь, сослют». Нас тоже дальше ссылать за научный риск было некуда. Сейчас ситуация другая, мы встали на ноги, поздновато, но все—таки «сделали карьеру» у себя в стране, никто на нас здесь всерьез не нападает, а с мнением о нас западного истэблишмента (правда, постепенно меняющимся к лучшему) мы можем опять мало считаться. Другое дело – молодежь, ей хочется участвовать в западных конференциях, получать гранты, кому-то надо обеспечить там себе академический плацдарм.

Вот в таких грустных тонах шел у нас разговор, а я вдруг подумал: разве мы о таком могли даже мечтать двадцать лет назад? Занимаемся любимым делом, получаем еще за это гранты, пусть и невеликие, печатают нас и дома, и в самых престижных западных издательствах (алтайский словарь Дыбо—Мудрака—Старостина выйдет в издательстве Brill в Лейдене), ученики, хоть и в единичных экземплярах, но есть – и замечательные. Как говорит Старостин: ничего, прорвемся. Вроде даже уже прорвались.

Поэтому, я желаю тебе, дорогой друг, на твое – страшно сказать – пятидесятилетие (которое к моменту выхода номера уже пройдет) долготекущей активной жизни, равно как сил, терпения и оптимизма, которых у тебя и так не отбавлять.

Александр Милитарев

Источник: "Знание - сила", 2003, № 8,