22.07.2008 | Архив "Итогов" / Общество

Золото без края

Когда где-то на Колыме кончается золото, это означает только одно: надо найти еще

Пройденный ею путь виден сразу. Она его даже не проходит - проползает по воде со скоростью примерно полтора километра в год, и ее след похож на сам колымский пейзаж, который, если смотреть на него сквозь иллюминатор, состоит из одних сопок, черных, голых и бесконечных. Драга тоже оставляет после себя "сопки": она методично вытаскивает на поверхность речное дно, просеивает его и ссыпает в отвалы. Драга ползает вдоль колымской трассы, что ведет от Магадана на север, уже 47 лет и все уже там перерыла.

"На следующий год в поселок пойдем", - сообщает Юниор Фаизов, начальник драги старательской артели "Прогресс", работающей возле поселка Транспортный.

"Дома сносить придется?"

"Домов немного по дороге. Больше огородов. Платить будем".

Не только для Юниора Фаизова, который 25 лет работает на этой драге, но и почти для любого на Колыме очевидно: надо идти туда, лететь туда, копать там - где золото (были бы деньги). А что попадется по дороге - неважно. Да и выбора у старателей почти нет: россыпного золота, за которым сюда ринулись после 1928 года, когда его нашел геолог Юрий Билибин, осталось совсем мало. Драги, по всеобщему убеждению, доживают на Колыме последние дни.

А когда-то такие драги были, вероятно, последним достижением инженерной мысли. Правда, наверняка задолго до того, как именно эта драга артели "Прогресс" была произведена в США в 1952 году. Теперь она напоминает реквизит из какого-нибудь фильма о "золотой лихорадке".

Она похожа на дом и пароход и немножко на экскаватор: четырехэтажная, на сваях, когда-то, видимо, выкрашенная в веселенькие цвета: зеленый, желтый, красный. Теперь жестянка, которой обшиты "этажи" драги, приобрела другие цвета: болотный, грязный, ржавый. А слово "прогресс", выведенное на ней аршинными буквами, какого-то тошнотворного коричнего цвета.

Внутри драга трясется, гремит и скрежещет. Юниор Фаизов как может объясняет устройство механизма. Ну, черпаковая цепь (это действительно цепь, состоящая из огромных чугунных ковшей) набирает грунт и песок и высыпает в завалочный люк, оттуда он попадает в скрубер ("это такое американское слово", - поясняет Юниор; в общем, это бочка-мельница, в которой грунт измельчается), затем крупные фракции выбрасываются за борт - "это пустое", - а мелкие фракции "идут на шлюз". Затем еще шлюзы, трафареты, какие-то "американки", а затем - главное: "девчата" забирают из "американок" "концентрат" и он попадает в "вашгертную". Вашгерт, по словам Юниора, это тоже американское слово. До меня очень нескоро доходит, что это - wash guard, фильтровочное устройство. А "девчата", молоденькая Алина и ветеранши Надежда и Зоя, зовутся сполосчицами.

В утробе драги они стоят в зеленых резиновых костюмах, по щиколотку в воде, вокруг вашгерта. Это приспособление, сколоченное из сосновых досок, состоит из двух ящиков и наклонно стоящего поддона. В верхнем ящике лежит шланг, вода из которого вымывает песок-концентрат из нижнего ящика на поддон, по которому "девчата" быстро-быстро водят деревянными лопатками и веничками из веток карликовой березы, которые, видимо, рвут по дороге на работу. Время от времени они то окунают в песочную кашу специальные жесткие щеточки, подбирающие только "пустой" песок, то снимают ядовито-розовые резиновые перчатки и шарят голыми руками в ледяной воде в поисках маленьких самородков, которые кидают в простой алюминиевый ковшик. Потом туда же ссыпается и золотой песок. За смену намывают по 600-800 граммов химически чистого золота (ХЧ). Всего за сезон, который продолжается четыре-пять месяцев - по его окончании драгу оставляют вмерзать в реку до следующей весны, - 15 работников драги и три сполосчицы перерабатывают примерно 700 тысяч тонн грунта и песка, получают около 250 килограммов золота и зарабатывают по 60 - 70 тысяч рублей.

"Затем раз в сутки под охраной отправляем ХЧ в ЗПК", - продолжает Юниор.

"Что такое ЗПК?" - "Ну, там его обдувают, взвешивают, берут на пробность, короче говоря, до стопроцентной готовности доводят". Короче говоря, золотоперерабатывающий комбинат.

"И охрана есть?" - "Есть, охранник с оружием". - "С каким?" - "Гладкоствольным. Трехзарядным". Короче говоря, винтовка.

Сознательность в сохранности

"Сохранность золота на объекте обеспечивается сознательностью рабочего". Под этим двусмысленным лозунгом и еще под одним - "Долг гражданина СССР бороться с хищением и расточительством государственного имущества" - ходит охранница лет сорока пяти, в красной косынке, не застегивающейся на груди гимнастерке и с винтовкой через плечо. Увидев, что я списываю слова с вывески, наш гид - главный механик золотоперерабатывающей фабрики на руднике имени Матросова (это километрах в ста по трассе от поселка Транспортного) Юрий Соломоненко - улыбается и сообщает: "Да, раньше эта фабрика была имени Берия". Рудник Матросова начал работать в 1944 году. По колымским названиям можно проследить всю отечественную историю: в так называемой Долине маршалов рудники имени Ворошилова, имени Буденного и имени Тимошенко - с 1941 года; в 42-м появился рудник имени Гастелло, в 44-м - имени Матросова и имени Берия.

Рудник Матросова - уникум. По утверждению главного инженера Валентина Голуба, это "последнее стабильно работающее подземное золотовырабатывающее предприятие в России". Золотодобыча, как ни странно, в Советском Союзе всегда была убыточной, дотируемой отраслью. Золото добывается тремя способами: в россыпях, которых почти не осталось, из руды - через открытые горные выработки, когда гору, попросту говоря, разрывают для того, чтобы добраться до золотой жилы, и через подземные, то есть в шахтах. Именно в шахтах, в условиях вечной мерзлоты, добывали золото узники Колымы - Варлам Шаламов писал, что работы на золотодобыче считались смертельными, тяжелее, чем на олове или угле (буквально тяжелее, потому что руда тяжелее). В отсутствие каторжного труда невероятно энергоемкая подземная добыча золота обходилась государству дороже любой другой. А когда прекратились государственные поступления, подземные рудники стали закрываться, оставляя людей в северных поселках без всяких средств к существованию.

Рудник Матросова умудрился каким-то образом не то чтобы выжить, но не захиреть окончательно. Все 90-е прошли в поисках иностранных инвесторов. Запасы здесь, по мировым меркам, умопомрачительные:

Голуб утверждает, что на месторождении, где с 1945 года (9 мая, разумеется), когда был выдан первый слиток, добыто 612 тонн золота и остается еще 719. Из них 200 тонн могут быть добыты открытым способом, а остальные 519 сидят в глубоких жилах. По официальным данным, запасы здесь несколько меньше, но, так или иначе, они огромные: любое месторождение с более чем 100 тоннами золота считается "уникальным" (от 80 до 100 - "крупное месторождение"). Тем не менее, видимо, из-за дороговизны работ и относительно невысокой пропорции золота в добываемой руде (примерно 4,5 грамма золота на тонну руды - для сравнения: самый успешный колымский рудник, Кубака, дает около 18 граммов на тонну), инвестора так и не нашли. За последние годы среднегодовая добыча упала с 1700 до 1300 килограммов.

Однако Голуб полон оптимизма: поскольку предприятие осталось российским и исчисляет все в рублях, то по местным меркам рублевая цена после кризиса резко возросла (хотя во всем мире цена на золото катастрофически падает). Так что впервые за свою историю рудник Матросова перестал быть убыточным. Молодой инженер увлеченно расписывает планы руководства: плюнуть на поиски инвесторов, при содействии областной администрации существовать на свои деньги - и развиваться. Здесь подсчитали, что рудник может прожить таким образом аж до 2005 года.

Но даже оптимистически настроенный Голуб признает, что есть сложности. Главная - кадры. Среди инженерно-технических работников почти не осталось людей с высшим образованием: уехали все, кто мог. На руднике работают 1000 человек, из них 350 - в шахте. "Здесь текучка очень большая, - говорит Голуб. - Набираем 30 человек в год, остается 10. Для большинства уйти под землю - значит себя закопать. Все думают, что их головы стоят больше - как минимум ларек, как максимум - офис". В поселке, разваливающемся быстрее рудника, которым он только и живет, почти полностью атрофировались все коммунальные услуги: свет, тепло, водоснабжение (как, впрочем, и везде на Колыме). В здании, где переодеваются и моются шахтеры, повсюду вывески: "Посторонним мыться запрещено". Больше "посторонним", однако, мыться негде. "Люди живут в полной антисанитарии, как свиньи, и так же по-свински начинают относиться к работе, - жалуется Валентин Голуб. - А тут еще лето холодное, у людей вообще упадок. Тяжело их удерживать, люди запиваются".

Чтобы понять, о чем он говорит - почему люди "запиваются", где именно они боятся "себя закопать", - надо спуститься в шахту. Делается это в открытых клетях, предназначенных для вагонеток, а не для людей: жутко представить, что будет с человеком, который не удержится на ногах во время головокружительного скоростного спуска или подъема.

Вообще вся техника в шахте почтенная - с 1956 года. Голуб объясняет, что в условиях вечной мерзлоты внедрить более совершенную технологию невозможно: все современные механизмы охлаждаются за счет воды, а здесь это неосуществимо. Но дело не столько собственно в технике, сколько в технике безопасности, точнее, в ее отсутствии.

Перед спуском нам выдали "гида" и стандартное оборудование: телогрейки, матерчатые рукавицы, спасатели и каски с лампами. На касках были давно сломаны пластмассовые ремешки, позволяющие подтянуть их под размер головы. Наш провожатый Андрей, простодушный молодой человек, отнесся к нашему желанию "посмотреть все" серьезно. Показал лифт, больше напоминающий портативный гробик, в котором приходится лежать, согнув ноги в коленях; в нем человек из шахты поднимается наверх в вертикальный забой диаметром около метра - чуть больше гробика. Все так же лежа рабочий берется за пристроенный на "крыше" перфоратор и начинает дробить породу у себя над головой. При этом, естественно, камни вокруг сыплются, в том числе и ему на голову, прикрытую все такой же дурно закрепленной каской. Защитных очков у него нет.

Когда фотограф изъявляет желание заснять человека, работающего с перфоратором, Андрей подводит нас к какому-то отверстию в стене шахты и, конфузясь, говорит: "Придется сюда лезть". "Сюда" оказывается лазом с полметра в диаметре, идущим почти вертикально вверх. Камни, естественно, опять сыплются, и опять на голову. После двух метров отверстие расширяется, и нашему взору предстает косая самодельная стремянка высотой метра в три, стоящая на сыпучем склоне. Мы лезем по ней вверх, потом перебираемся через лаз, откуда вылезли: через него перекинуты две доски, и по левой советуют не ходить - переворачивается.

На фабрике картина не менее удручающая. Повсюду кучи хлама: металлические шары от мельницы-дробилки, огромные кирпичи, какие-то железные колеса, краны, штанги. Крутится огромная, размером с двухэтажный дом, желтая бочка-мельница, а рядом приютились обычные синие весы из гастронома, на которых взвешивают пульпу (то, что получается после перемалывания камней), чтобы вычислить ее плотность. Снуют люди, очень немногие - в касках. В очках и в респираторах - никого, даже в цианидном цехе.

"Часто тут бывают, ну, несчастные случаи?" - спрашиваю, улучив момент, кого-то из рабочих в шахте.

"Вы что, хотите, чтобы меня с предприятия поперли?" Нет, конечно, не хочу. Потому что другой работы и других условий здесь нет.

Другой мир

В Магадане Илья Семенович Розенблюм советовал нам посмотреть на условия на руднике Матросова, но не судить тамошнее руководство слишком строго: они работают как могут, крутятся, выживают. Илья Семенович - отдельная история. Кандидат геологических наук, заслуженный геолог России, лауреат Государственной премии за 1998 год, заместитель председателя областной Думы, он сидит почти в самом центре города в здании, снаружи, как и многие другие дома, обклеенном листовками Русского национального единства и Национал-большевистской партии ("Проверь, удобно ли жиду на твоей шее"; "Борис Абрамович Березовский, добро пожаловать в Дальстрой" и т.д.), и управляет крупнейшим предприятием области. До 1991 года он был главным геологом Соввостгеологии, крупнейшего геологического предприятия СССР, в штате которого состояло 12 тысяч человек. В 1991-м организовал "Геометалл Плюс", первое в России негосударственное золотодобывающее предприятие.

"Геометалл" начинал с разработки золотых россыпей, но Розенблюм знал, что работать надо с рудным золотом: с 1961 года он занимался здесь геологоразведкой. Съездил на американские рудники на Аляске, в Неваде и в Аризоне и пришел к выводу, что и технологии, и деньги для освоения колымского золота надо везти оттуда.

Для освоения крупного месторождения, по его словам, необходимы первоначальные вложения на сумму 150-200 миллионов долларов. Уже в 1991 году он связался с американской компанией Cyprus Amax Minerals, но на переговоры ушло еще два года. "Это просто совершенно разные менталитеты, - говорит Розенблюм. - Любой шаг подвергается проверке с калькулятором - и мы тоже теперь так делаем. У них был большой опыт добычи, поэтому совсем другой способ подсчета запасов. В СССР одно ведомство разведывало и старалось наразведывать как можно больше, а другое ведомство вело добычу. Оба работали на государственные деньги, и всегда получалось, что разведывалось больше, чем добывалось". Тем не менее удалось договориться и создать совместное предприятие "Омолонская золоторудная компания", а в 93-м - выиграть конкурс на освоение кубакского месторождения, которое Розенблюм в свое время и открыл. До 1995 года налаживали финансирование: российские учредители внесли 43 миллиона долларов, полученных по программе валютных кредитов для золотодобывающей отрасли, а американцы - 183 миллиона. В 1995 году начали строительство, а в феврале 1997 года отлили первый слиток.

Илью Розенблюма вдохновляли предприятия, которые он видел в Америке. В то время самый высокий процент извлечения золота из руды в СССР был 92, а в Америке за счет более совершенной технологии извлекали 97. "У нас целые институты работали над тем, как после взрыва отделить золотосодержащую руду от пустой, а у них бурились скважины, бралась проба, вводилась в компьютер" - и еще до взрыва было известно, где какая руда. Но дело было не только в технологиях, но и в организации работы.

В 90-м году Розенблюм попал на американское месторождение "Багдад" в штате Невада и подсчитал, что, хотя там использовались точно те же технологии, что и на колымском предприятии "Дукат", производительность труда у американцев была на порядок выше. Естественно, появилась мечта построить такое же. "Я думаю, что Кубака - одно из лучших золотодобывающих предприятий в мире, - хвастается Розенблюм. - Хрустальная мечта сбылась на краю края света".

То есть почти в тысяче километров на север от Магадана. Многие люди, связанные с Кубакой, искренне верят, что им выпало счастье работать на самом лучшем золотом руднике в мире. С конца декабря и до апреля туда можно добраться по зимнику. В остальное время только по воздуху. Когда наш самолет готовился к взлету, кто-то из пассажиров сказал замешкавшейся сотруднице аэропорта: "Сейчас на Кубаку увезем!"

"Пожалуйста! - не задумываясь, отвечает она. - Там хоть деньги платят". Об этом, кажется, наслышана вся Магаданская область. Рабочие на карьере получают около 450 долларов в месяц, ИТР - в два-три раза больше, но главное - платят всегда в срок, и этим гордятся: все рассказывают, как после кризиса везли из Москвы деньги наличными, чтобы выплатить зарплату.

То, что Кубака - это совсем другой мир, особая страна, очевидно с порога, то есть с таможни. Взаправдашней таможни с металлоискателем и представителем службы безопасности Омолонской компании, который обыскивает всех на предмет спиртных напитков. На Кубаке спиртное запрещено категорически, за нарушение - увольнение без предупреждения.

И что, спрашиваю я всех, действительно не пьют? Действительно не пьют. Разумеется, при желании можно раздобыть спиртное: у тех же шоферов, гоняющих по зимнику, да и вообще, как подсказал один работник, "сахара в столовой много, долго ли бражку поставить". Но при этом действительно не пьют.

"Нас даже называют Кубака ЛТП, - говорит зав. отделом кадров Ирина Здановская. - На воле (так и говорит: "на воле", имея в виду три недели дома между трехнедельными вахтами. - М.Г.) пьют, сюда приезжают - три дня отходят. Руководство смотрит: прекрасный мастер, золотые руки, но его три дня трясет так, что к работе не подпустишь. Потом он будет вкалывать. Сухой закон себя оправдывает". Вообще поразительно, что можно сделать с пресловутым русским национальным характером, если постараться.

"Вы заметили, какие здесь люди?" - спрашивает Здановская. Мы заметили, но не знаем даже, как это выразить словами. Здановская, бывший директор школы из Краснодара, приходит на помощь: "Нет злых людей. Люди улыбаются". То есть так: русские мужики после изнурительной 12-часовой смены приходят в столовую в чистых рубашках, улыбаются и говорят: "Приятного аппетита". В этой чистой до безобразия столовой, которую обслуживает американская фирма, пищу подают шесть раз в день, в невероятных количествах и очень приличного качества. Едоки, естественно, не знают, что столовая - точная копия столовой в любой американской школе и пища на вкус абсолютно та же. Столовая располагается в общежитии гостиничного типа с горничными, которые не только убирают в комнатах, но и стирают грязное белье, которое к обеду возвращают чистым и выглаженным. Еще здесь есть тренажерный зал, бильярд и настольный теннис, два видеозала с обширной библиотекой.

Большинство работников в свободное от работы время живут в поселках, где канализации или никогда не было, или она давно сломана. "Поначалу было просто страшно, - говорит Ирина Здановская, которая работает в Омолонке почти с момента основания. - В туалетах грязь была. Но мы убирались, и потом людям стало стыдно. Мужчины теперь все бритые, обязательно aftershave". И добавляет: "Когда здесь строительство было, нам все время говорили: построим самый лучший рудник в мире. И вы знаете, я была в Америке на рудниках, и наш действительно самый лучший".

На самом лучшем руднике (с ударением на первом слоге, как и в слове "добыча", - так здесь говорят все) работают 335 человек, единовременно на вахте находится половина. Смена - 12 часов с получасовым перерывом на обед. Тем, кто работает на карьере, обед привозят в полупоходную столовую рядом с рабочим местом. Обед горячий и вкусный, но времени, чтобы его съесть да еще выкурить сигарету, прежде чем горный мастер начнет отправлять всех по машинам, не хватает. Два перерыва на чай еще короче. Так что работа практически бесперебойная. Не успевает отъехать в сторону золотоизвлекающей фабрики один желтый самосвал Caterpillar с 50 тоннами руды, как под задранный, как хобот, ковш экскаватора-погрузчика уже подлезает следующий самосвал.

Сопка с карьером на боку с воздуха похожа на египетскую пирамиду, только это чудо разрушения, а не созидания. "Целую сопку скушали", - уважительно говорит шофер, который возит нас по руднику.

У омолонских геологов висит карта этой сопки, где красным выделена золотая жила. Чтобы добраться до нее, каждую ночь взрывают очередную порцию скалы, а затем самосвалы развозят осколки: пустую породу, которую здесь называют "вскрыша", - на отвалы, золотосодержащую - на фабрику. Дробилка работает по ночам, наполняя воздух грохотом, кварцевой пылью и запахом извести. Раз в два дня отливают слитки. Всего в год здесь получают около 15 тонн золота - это больше, чем у любой другой компании в России, и половина всего золота, добываемого в Магаданской области,.

Все здесь делают правильно и этим гордятся. Эффективность труда налицо, безопасность - тоже: шагу нельзя ступить без каски и очков, на фабрике - без респиратора, за нарушение опять-таки - самые строгие санкции. Есть экологический отдел, который, в частности, отвечает на вопросы работников, озабоченных экологической ситуацией. На доске объявлений в общежитии вывешены вопросы сотрудников и ответы на них главного местного эколога Бориса Иткина: "Вопрос: Что с водой? У меня шелушится кожа и выпадают волосы. Ответ: Может, это не вода, а возраст?" Далее подробно - про свойства "жесткой" и "мягкой" воды. Но основная задача экологов - продумать, что будет здесь по окончании разработки месторождения. "Съеденную" сопку засадят специальными легкопрививающимися растениями (уже на экспериментальных участках высадили овес). "Хвостохранилище", то есть трехступенчатые пруды (верхние два почти сухие), куда поступает отработанная пульпа с фабрики - мелкий песок, который когда-то был рудой, - видимо, как-то закроют. Как ни крути, красивого здесь будет мало, но главный вопрос Кубаки заключается все-таки в том, что будет не когда отсюда уедут люди, а когда иссякнут запасы золота в карьере.

В поисках нового золота

Руководители Омолонской золоторудной компании с гордостью описывают все свои достижения в области повышения эффективности труда: поставили столовую около карьера, нарастили борта кузовов самосвалов, изменили вахтовое расписание (вместо четырех недель работы и двух недель выходных стало три недели работы - три отдыха), перешли с импортных реактивов и взрывчатки на отечественные, ввели систему премирования для рабочих. "Менеджмент не ожидал такой отдачи от русских людей, - с гордостью сообщает зам. генерального директора компании Сергей Павличенко. - Они (американские партнеры. - М.Г.) очень много работали с неграми". Но в результате производительность труда повысилась, а значит, сократился срок жизни карьера: уже через два года там нечего будет больше добывать, а еще через год фабрика переработает всю добытую руду. Между тем компания, по словам Ильи Розенблюма, теряет около 70-75 миллионов долларов в год, в то время как согласно бизнес-плану она должна была уже начать платить дивиденды. Когда планировалось освоение Кубаки, тройская унция стоила 410 долларов. В бизнес-план организаторы, готовясь к худшему, заложили цену 375 долларов. Ныне цена унции равна примерно 250 долларам и продолжает падать. К тому моменту, когда на Кубаке кончится золото, компания успеет лишь расплатиться с кредиторами. И дальше что - бросать на освоение медведям фабрику и самый лучший в мире рудник с его общежитием и столовыми?

Так не бывает. Поэтому канадская компания Kinross, год назад перекупившая контрольный пакет акций у американского учредителя, приказала в этом году найти еще золото в радиусе 50 километров от фабрики.

"О геологах никто не вспоминает, пока золото не заканчивается", - говорит кубакский геолог Виктор Абашин. "Теперь вспомнили, - подтверждает его коллега, усатый Владимир Карчавец. - Уже всех на уши поставили". Карчавец руководит поисками нового золота. В свое время он вместе с Розенблюмом и еще одним геологом открыл кубакское месторождение (за это впоследствии они и были удостоены Государственной премии). В начале 90-х организовал старательскую артель, которая проводила подземную добычу на Кубаке. Теперь работает на новых хозяев месторождения, на вертолете облетает территорию прииска, поделенную на 12 участков, на каждом из которых работает своя экспедиция. Все они стучат по колымскому хребту, бурят и сдают Карчавцу белые брезентовые мешки с надписью фломастером: "проба". "Задача жесткая, - говорит Карчавец. - В этом году месторождение найти, в следующем разведать, еще через год - начать разработку. По российским меркам это невозможно - и формально, и по опыту. По американским меркам так и делается. Не сделаем - разгонят".

"А если просто не найдете?" - "Не найдем - значит, другие будут искать. У американцев все просто".

Значит, найдут - и пойдут туда, где золото, "кушать" еще одну сопку. Или не одну.

Источник: "Итоги", №37, 1999,