26.06.2008 | Архив "Итогов" / Дети / Общество

Откуда и куда бегут дети

Вранье - не только способ выживания, но и способ осмысления происходящего

Они врут. Постоянно, часто неосознанно, но чаще - вполне целенаправленно. Вранье - не только способ выживания, но и способ осмысления происходящего. Почти все говорят, что живут дома с мамой и папой, - чтобы не забирали в детскую комнату милиции (которая теперь называется "Отделение профилактики правонарушений несовершеннолетних", поэтому там нет игрушек, зато есть стальная клетка), не отправляли в спецприемник, или "Центр временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей", не пытались определить в детдом или интернат.

Дома, впрочем, они иногда действительно живут. То есть поболтаются месяц-другой, а потом, когда становится совсем невмоготу, - опять на улицу. А для кого-то дом - это только место, где пьянствуют родители и хранятся теплые вещи.

Поэтому к началу зимы туда надо наведаться за шубой и лучше под утро, когда родители спят и можно забраться в окно, переодеться и опять исчезнуть до следующей смены времени года. Но, пожалуй, большинство - те, кто бегает всегда и отовсюду: от родителей-пьяниц - на улицу, которая оканчивается интернатом, из интерната - домой, из дома - опять на улицу (но уже с умением, чтобы сразу не поймали), а от голода и холода обратно домой. После чего начинается следующий круг. Многие попадаются по недоразумению, некоторые - по неумению, потому как еще не научились избегать неприятностей. Остальные - потому, что всех неприятностей избежать не удается.

Остановка первая: милиция 

Детская комната на Ленинградском вокзале - по всем показателям лучшая в Москве. Здесь сделан ремонт: клетку перестроили так, что повеситься теперь почти невозможно. Здесь работает хороший человек - 25-летний старший лейтенант Лена, педагог по образованию, мастер спорта по прыжкам с парашютом. Начальником тоже хороший человек: Алексей Владимирович Крючков, который хочет уволиться из милиции и создать "пансионат семейного воспитания детей-сирот и центр социальной реабилитации несовершеннолетних", то есть приют для тех, кого он сейчас по долгу службы сажает в клетку. Как-то в третьем часу ночи, вернувшись с объезда мест работы малолетних проституток, мы ударяемся в воспоминания о собственных побегах из дому. Алексей Владимирович бежал в возрасте 11 лет, прочитав "Хижину дяди Тома" и решив освободить негров в Африке. Добирался поездом от Мурманска, и пойман был только при попытке пробраться на пароход, уходивший из Севастополя в Александрию.

Пробегал в общей сложности с неделю, что по тем временам была большая редкость: работала беспощадная система по борьбе со всякого рода бродяжничеством. Теперь от той системы остались только детские комнаты да приемники.

Отделение профилактики правонарушений несовершеннолетних функционирует в зависимости от Лениного графика - если она на работе, значит, детей на вокзале отлавливают, оформляют и распределяют. Нет Лены - нет и облав, только милиционеры гоняют ребят, норовящих поспать в видеозале. Ленины любимые милиционеры - те, которым "напоминать ни о чем не надо - сами приводят", - волокут в детскую комнату всех детей и подростков, замеченных без взрослых.

- А мы нарушили что-то, что ли? - из клетки интересуется 16-летний зеленоградец Коля, задержанный вместе со своим 14-летним приятелем Женей.

- В принципе, да, - отвечает Лена. - У нас такой порядок, что на железной дороге детям без родителей находиться не положено.

- А мне уже 16.

- Уже 16? - удивляется Лена и сразу находится. - До 18 запрещено.

Старший лейтенант уверена, что это действительно так. Она ссылается на "Правила безопасности граждан на железнодорожном транспорте". В "Правилах", утвержденных Министерством путей сообщения СССР в 1987 году, нет ни слова о том, что самим детям запрещено путешествовать без взрослых. Но в самой лучшей детской комнате, как и во всех остальных, представления о законе туманные. Здесь задерживают детей, не имея на это права (в законе сказано, что несовершеннолетних можно задерживать только в исключительных случаях, то есть если они подозреваются в совершении тяжких преступлений), обыскивают их без санкции и без понятых, отбирают личные вещи.

Перед тем, как поместить очередного задержанного в клетку, где он проведет весь день на жесткой скамейке без еды и питья, Лена заставляет его выложить содержимое всех карманов, которое затем сортируется в кучки - разрешенную и запрещенную.

К концу смены Лена, не утруждая себя юридическими сложностями вроде оформления изъятия имущества, свалит в ящик очередной улов запрещенных предметов: десяток пачек сигарет, дюжину зажигалок, пару бутылок пива, два-три ножичка, иногда отвертку или гаечный ключ. При этом каждого задержанного почему-то заставят подписать "объяснение".

Вот, например, объяснение 12-летнего Дениса Трусова: "На учете в милиции, у нарколога не состою. В приемнике-распределителе не был ни разу. Отношения в семье хорошие, из дома не уходил. Фанатом "Спартака" я являюсь 2 года. На матч ездил 1 раз. Как знак отличия я ношу шарф и повязку с эмблемами "Спартака". В нашей компании болельщиков около 40 человек. Мама не возражает по поводу наших увлечений. Сегодня мой брат Евгений и наши друзья Синицин Саша, Мысин Володя, Шабанин Паша отправились в Сокольники за билетами на футбольный матч и на Черкизовский рынок - покупать шарф Синицину. На рынок мы съездили, а в Сокольники нет, так как по таксофону узнали, что билетов уже нет. О нашей поездке мама ничего не знает. С моих слов записано верно и мною прочитано". А вот объяснение 11-летнего Евгения Трусова: "Собъяснение моего брата Трусова Дениса полностью согласен. Правила дорожной дороги изучил. Я понял, што недопустимо находится на железно дороге без надзора радителим. Написана сабственоручно".

Пятерых малолетних представителей подозрительной болельщической группировки продержали несколько часов и, вымучив у каждого объяснение, отпустили. Это потому, что они из Зеленограда, а значит, москвичи. Согласно каким-то ведомственным правилам, детская комната москвичей отпускает, а иногородних отправляет в приемник. Подростков вплоть до 18 лет забирают в приемник, если у них при себе нет паспорта. Если есть паспорт, который теперь можно получить с 14 лет, - отпускают. И все эти дурацкие действия означают лишь то, что Отделение профилактики правонарушений несовершеннолетних - зачастую первая остановка на пути тех детей, которые оказываются на улице.

Ближе к вечеру остаются именно они. Анжела (имя изменено), 17-летняя лесбиянка, регулярно сбегает из своего северного города из своей как будто вполне благополучной семьи. Поездит-поездит автостопом - и вернется.

На жизнь зарабатывает тем, что помогает старшим товарищам продавать наркотики. Ее сегодняшняя соседка по клетке, 14-летняя Катя из Павловского Посада, уже год работает у тети Нины на Курском вокзале, которая "сдает" Катю вместе с 27-летней Светкой. Светка делает минет, а Катя делает "другое". Рассказывая об этом, краснеет, прикрывает ладошкой рот, как маленькая, и кокетливо хихикает, как большая. Тетя Нина - сутенерша непрофессиональная, ей надо только, чтоб девчонки водку и закуску поставили, а денег она не требует. За два часа с клиентом, говорит Катя, они со Светкой получают 400 рублей (Алексей Владимирович говорит, что она наверняка врет: получают половину, а то и меньше). Клиенты нормальные, не обижают и не бьют, "только один раз, когда Светка сильно пьяная была, ее отрезвляли". Собственно, этим-то клиенты и отличаются выгодно от родителей, точнее от отчима, который и обижает, и бьет. Катя все же время от времени возвращается домой на несколько недель, потому что очень переживает за "мамку", которая, впрочем, тоже пьет и дерется.

В следующую Ленину смену контингент для приемника подбирается несколько иной: девятилетний Дима, у которого есть мама в Туле и бабушка в Софрине. Бабушка, говорит Дима, знает, "что я ездию, бутылки собираю". Шестнадцатилетняя Лена - из Химок, поэтому ее готовы отпустить, но она сама просится в приемник. "Родители очень строгие", - объясняет она мне. То есть отец бьет. Они, правда, три месяца назад сказали ей в пылу ссоры, что она усыновленная, и даже документы показали. Но бегать она начала раньше - года полтора назад, в начале девятого класса. Школу так и не закончила, хотя была отличницей. Очень хочет быть милиционером или охранником - "все, что с пистолетом, мне нравится". Но без аттестата никуда не берут. Проституцией заниматься категорически не хочет. Домой - тоже. А в приемник "если заберут, то на 30 дней", - говорит она с надеждой.

Сестры Маша и Вера, восьми и девяти лет, наоборот, хотят домой, а не в интернат, в котором они, по Машиным словам, "уже почти давно", то есть с прошлой весны.

- А мама пьет?

- Нет, - решительно отвечает Маша. - Она у нас всегда разрешения спрашивает. Мы ей всегда разрешаем.

- Иногда только не разрешаем, - уточняет Вера. - И то, она бутылку купит и тянет.

- Целый день или целый вечер?

- Целый день.

- А потом пьяная бывает?

- Нет, никогда, - отвечают хором.

- Просто спать ложится?

- Она, когда выпьет, она ляжет спать, протрезвеет и пойдет куда-нибудь.

Это отвечает младшая Маша. Она вообще держится молодцом и подбадривает свою раскисающую сестру. Но Вера все равно ревет, не утирая слез и соплей с чумазого, но бледного до прозрачности лица. Я сажусь на корточки около дивана и обнимаю ее, она льнет ко мне, сползает с дивана ко мне на руки - как большинство интернатовских детей, она маленькая и выглядит лет на шесть. Я приговариваю, что зря она боится, что люди здесь очень даже добрые и ничего плохого ей не сделают. Вот и я вру. Когда Вера успокаивается, я сажаю ее на место. Она смачно ругается. Я отряхиваю со своей куртки вшей.

Через пару часов детей увозят в приемник. Их много, с двух вокзалов - Ленинградского и Ярославского, и в суматохе из милицейского УАЗика забывают выгрузить Верин и Машин пакет с игрушками.

Остановка вторая: приемник-распределитель

 В приемнике-распределителе на Алтуфьевском шоссе возмущаются, что УАЗик привез так много детей: шестеро, а ведь дело к ночи, а их еще надо всех оформить. Да и вообще день был тяжелый. В комнате с клеткой для детей сидит в офисном кресле за огромным столом с допотопным телефонным пультом женщина-капитан с химической завивкой. Раздвинув ноги в стоптанных замшевых босоножках, она то склоняется над столом, то откидывается в кресле и все время кричит на кого-то по телефону. Предмет разговора: сегодня уже второй раз за последние четыре дня привозят мальчика 13-ти лет, сбежавшего из туберкулезного санатория. В этом санатории он живет уже больше двух лет. Мать его умерла, тетка, у которой на руках 22-летний парализованный сын, заниматься племянником не может. В прошлый раз его передали органам опеки по месту прописки, потом доставили обратно в санаторий - но привезли опять в приемник. Тут, как милицейская сирена, начинает орать телефонный пульт. Минут десять женщина-капитан пытается его перекричать, пока наконец Юра Туркин с Ярославского вокзала не подсказывает ей, что надо отключить весь пульт.

Этот Юра Туркин как раз и привез шестерых детей. Он любит сюда ездить, потому что у него с капитаном, которую, оказывается, зовут Елена, симпатия. Они приступают к оформлению детей и очень стараются не отступать от правил.

Вот тут-то как назло и всплывает пропавший пакет с игрушками - но его, конечно, не вернешь. А потом еще незадача: милиционеры приводят какого-то мальчишку с Киевского вокзала. Выясняется, что ему, во-первых, 18 лет, во-вторых, он живет рядом с вокзалом и шел в магазин. А в взяли его за то, что он "кавказской национальности". Видимо, по этой же причине и оставляют на ночь.

Между тем в клетке туберкулезник сообщает остальным, что в приемнике бреют наголо. Лена, мечтавшая провести 30 суток вдали от родителей, начинает нервничать. Но ее успокаивают более опытные сокамерники: бреют только вшивых.

В клетке 10 детей, от 8 до 16 лет. У клетки два лейтенанта с автоматами Калашникова делятся впечатлениями о тех, кто в загоне: "Кажись, этой вот белобрысый понравился". - "Белобрысый-то худой такой, а жрет все время".

Из клетки по одному выводят к капитану Елене - оформлять. Юля в розовой куртке говорит писклявым голоском, явно косит под дебилку. Диктует адрес: "Курская область, город Дзержинск, дом 2, квартира 4". Затем, улучив момент, шепчет мне: "Я из интерната сбежала". - "Почему?" - "Избивали". - "Учителя или ученики?" - "Учителя". Говорит, что ей 12 лет, что убегает впервые. Может быть, это тоже заученное вранье, рассчитанное на журналиста.

Остановка третья: благотворители

Олег Зыков, президент фонда "Нет - алкоголизму и наркомании" (НАН) и один из видных активистов движения за права ребенка, точно знает, что и как надо делать с безнадзорными детьми. Нужна система. "Весь мир уже решил эту проблему путем ювенальной юстиции, - говорит он. - Это когда суд судит не ребенка-правонарушителя, а ребенка в опасности". То есть, если перед судом предстает ребенок, ворующий, чтобы выжить, то суд присудил бы его, например, к участию в какой-нибудь реабилитационной программе для безнадзорных детей. Ребенок сходил бы, скажем, в поход с другими "трудными" сверстниками, а вернулся бы вдохновленный, дисциплинированный и вместе с мамой и социальными работниками стал бы восстанавливать связи в семье, и потом все жили бы долго и счастливо.

Для такой системы нужны: вместо старлея Лены, сажающей детей в клетку, и органов опеки, помещающих их в интернаты и лишающих родителей прав, - социальные работники, которые занимались бы уличными детьми и их родителями, восстанавливая отношения между ними.

Вместо интернатов и детских домов - реабилитационные центры, где ребенок мог бы прийти в себя прежде, чем вернется домой или отправится в приемную или опекунскую семью. Соответственно нужны приемные и опекунские семьи, которых пока крайне мало. Ну и вместо существующих судов нужны совсем другие суды.

Зыков и его соратники пытались создать подобную систему. У фонда НАН есть 12 уличных социальных работников, которые занимаются детьми в Юго-Западном округе Москвы. Еще 12 человек работают с семьями: выяснилось, что у 65 процентов уличных детей сохраняются контакты с семьей, а еще 10 процентов готовы попытаться их наладить. В 25 случаях удалось восстановить семью - в первую очередь благодаря тому, что мать вовлекли в группу анонимных алкоголиков, тоже при НАНе. Неудач, разумеется, гораздо больше, но их не подсчитывают. Еще есть один приют, "Дорога к дому", существующий уже шесть лет. Там 35 мест, максимальный срок пребывания - шесть месяцев. Предмет особой гордости - то, что за последние девять месяцев не отдали ни одного ребенка в интернат. Еще есть бывший детский садик около метро "Профсоюзная", отданный фонду под реабилитационный центр. Он, правда, еще не начал работу. И еще есть попытки, пока не очень удачные, наладить работу социальных работников в двух судах. Вот, собственно, и все. Между тем, согласно докладу российских неправительственных организаций в Комитет ООН по правам ребенка (этот документ был подготовлен в качестве комментария к официальному докладу России о реализации подписанной нашей страной Конвенции о правах ребенка), количество беспризорников в стране - от одного до четырех миллионов.

У большинства людей, так или иначе озабоченных судьбой безнадзорных детей, не такой системный подход, и их деятельность возмущает Олега Зыкова: "Некоторые общественные организации занимаются тем, что кормят детей на улице. Это крайне вредно. Тем детям, которые уже адаптировались на улице, они не нужны. А тем, которые еще не обжились на улице, они помогают адаптироваться".

В Москве, впрочем, таких организаций немного. Зато в Петербурге, по мнению координатора проекта "Уличные дети" Александра Цехановича, организации, которые кормят детей, подлечивают их, выводят вшей, гнид и чесотку - охватывают практически всех "беспризорных".

У этих последних бывают даже отработанные графики: утром успеть поесть "у Рикардо" (так зовут директора христианского центра), помыться и приодеться в центре "Лазарет" (можно оставить свою одежду, чтобы ее постирали), там же взять талон в социальную столовую, а потом - к "Врачам мира" провериться на чесотку и пообщаться. Некоторые приходят в "центр дневного пребывания", где и пребывают весь день. Какая-то перевернутая жизнь: днем - дом, забота, уют, еда и тепло, вечером - улица, люк, чердак. Это, конечно, ужасно, но пока еще никто ничего лучшего для этих детей не создал.

Вот питерский христианский центр на улице Расстанной, который образовался в результате слияния центров "Радуга надежды" и "Новая жизнь" и куда дети приходят на день: умываются, едят, поют псалмы и занимаются школьными предметами. По ходу дела социальные работники пытаются разговаривать с детьми - о том, что им хорошо бы вернуться домой, пытаются встречаться и разговаривать с родителями - о том, что им надо бросать пить. Кое-кого удается устроить в школу, кто-то даже ходит. Часто приходят бегунки из детдомов. Их возвращают в детдом. "Мы ничего не можем поделать, - говорит директор центра Вера Журавлева. - Они принадлежат государству".

Валера и Денис, 11 и 13 лет, приходят в первый раз. Моются, бреются (голову не мыли два месяца), получают новую одежду и обувь. Валера, который постарше, говорит Вере Журавлевой, что живут они "дома".

"Точно?" - "Точно". - "Точно-точно?" - "Ну да". - "А кто у тебя еще дома?" - "Сестра".

Выясняется, что, в общем, так оно и есть. Мальчишки, знакомые еще с младших классов, года два назад оказались в одном интернате: обеих пьяниц-матерей лишили родительских прав. С полгода назад Денис из интерната сбежал - домой. Там жить можно, особенно когда дома бабушка и мамин дядя Вова - не пьет и никого не бьет (это случается, если он не работает). Спустя пару месяцев Валера, тоже сбежавший, сманил Дениса к себе в коммуналку, где они прописаны с мамой и где есть отдельная комната. Еще через пару месяцев до них добежала Валерина сестра. Ночевали все в коммуналке, но жили на улице. Когда познакомились с другими детьми, узнали, что есть места, куда можно обратиться за помощью. Вот и пришли.

Пока они полны надежд: собираются в школу ходить и даже решают съездить к Денису, чтобы сообщить его бабушке о своих успехах.

Мы долго идем по Крестовскому острову через бесконечные пустыри и дворы, пока не доходим до полуразвалившейся пятиэтажки. Открывает дверь бабушка в халате цвета и кондиции половой тряпки. Она немедленно начинает говорить, что на Дениса уже плюнула и бегать искать его больше не собиралась. Говорит она спокойно и грустно, а Денис на всякий случай прячется за вешалкой: видно, дерется здесь не только дядя Вова. Потом выходит мать, в таком же халате, с ссадиной на носу и взъерошенными волосами, стриженными, видимо, чьей-то нетвердой рукой. Жалуется, что сын - прогульщик, а ее из-за этого лишили родительских прав. Через некоторое время мальчишки собираются нас провожать. Денис спрашивает, можно ли выйти на улицу без свитера. "На улице эпидемия гриппа, Денис", - строго предупреждает бабушка.

На следующий день она все же приходит в христианский центр побеседовать с социальным работником. Говорит, что хотела бы оформить опекунство, но ей отказывают, потому что нет отдельной от дочери жилплощади.

Будет, когда дом снесут. Но когда еще его снесут? А пока она готова помогать Денису оформляться в школу. Вот только пусть этот Валера идет жить к себе домой - за двоих она ответственность брать не будет.

Да и за одного, наверное, не будет. Если кто-то готов нести ответственность за них обоих, то только они сами.

Прогноз неблагоприятный

Выслушав мой рассказ про Валеру и Дениса, директор медицинского социального пункта "Лазарет" Алексей Сырцев говорит, что, во-первых, история вполне типичная, а во-вторых, "в целом прогноз неутешительный. У 90 процентов шансов адаптироваться в более или менее нормальный социум нет, или их очень мало. Мы наблюдаем тех, с кем работаем с 92-го, некоторым уже по 22 года. Наиболее благоприятный вариант - если они заведут какую-никакую семью, хотя бы года на два-три, будут жить не на чердаке и работать на какой-то малоквалифицированной работе". Шансы так малы, говорит Сырцев, потому что "нет системы призрения, а лечить отдельные симптомы бессмысленно, хотя мы этим и занимаемся".

В "Лазарете" никого не перевоспитывают. Мальчишка, которого сегодня на наших глазах выставили из христианского центра за то, что он ругался матом, лежит на диване - у него температура. Здесь больше ребят постарше: "Лазарет" собирается расширить возрастные рамки до 25 лет, в основном - чтобы помогать выпускникам детдомов.

Вот, например, 22-летняя Лена, которая приходит сюда с четырехлетним сыном Витей. Она говорит мне, что у нее "дом есть, ванна есть, но нет работы". Выпускница сиротского интерната, она получила комнату, ее даже трудоустроили - но потом родился Витя.

Сейчас, правда, все налаживается, потому что у нее есть Толя, которому 52 года, он "бывший профессор, врач-психофизиолог, теперь он штукатур-маляр, кафель ложит". Он ее кормит.

Алексей Сырцев смеется: врач-психофизиолог - это фантазия, вероятно, впечатлили корешки книг в его кабинете. Кормит Лену с Витей не мифический Толя, а социальная столовая. А комната у Лены действительно есть, только нет умения в ней жить. Есть умение стоять на улице с ребенком и с протянутой рукой - так она и попала в "Лазарет".

Здесь все про всех знают. Знают, кто проститутка, а кто - сутенерша. Знают, кто на прошлой неделе пролез между прутьями решетки на окнах и украл факс. Знают, кто мог бы жить дома, но не хочет, несмотря на более или менее нормальную ситуацию в семье (бывают такие странные дети, страдающие дромоманией - непреодолимой тягой к бродяжничеству). Но таких немного. Большинство - обыкновенные искалеченные дети обыкновенных пьяниц.

Сегодня звезда "Лазарета" - 17-летняя Аня. Она пришла с двухмесячным щенком, которого теперь собирается отвезти домой, то есть к родителям. Родители живут за городом. Раньше была трехкомнатная квартира на Невском, но еды уже тогда часто не было, приходилось добывать самой. Лет в 12 попала в приют, но потом приют закрыли, и Аня опять оказалась на улице. Потом было счастливое время, когда 13 человек жили "на хате" - в квартире, хозяин которой якобы разрешил им поселиться. "Только часто приезжали менты, били и забирали в ментовку". Позже жили на чердаке на улице Марата. "Тоже приезжали менты, били по спинам, кого по почкам.

Мой брат один раз не успел встать, так его ботинком - лицо расквасили". После чердака Ане удалось попасть в христианский приют, где ее даже устроили в седьмой класс вспомогательной школы - она учится уже вторую четверть.

"Я раньше думала, что, как исполнится 18 лет, если у меня в жизни ничего не получится, возьму и повешусь. Потому что бомжом ведь жить не хочется - они страдают, у них язвы всякие". Когда попала в приют, решила, что, может, все и обойдется, хотя и тут не все гладко: один раз уже выгоняли за то, что пришла пьяная, но потом пустили обратно. "Они говорят, что хотят, чтобы я закончила школу. Но я им не верю - когда 18 исполнится, все равно пошлют. Люди говорят, а потом не делают - понимаете?"

Источник: "Итоги", №27, 1999,