08.02.2008 | Фотография

Мужик с чайником

Мгновение для Рыбчинского - это пауза между двумя удачными кадрами

Глядя на его фотографии, сразу и не поймешь, что именно снято. А главное – зачем. Черно-белые кадры, девочка, рисующая мелом на асфальте, деревенские бабы у реки, смятые кровати в вытрезвителе. Ни одного правильного портрета, ни одного социального снимка, ни одного полноценного репортажа. Вспышки лиц, странных действий (а чаще всего, бездействий) и демонстративный отказ от фиксации и создания красот. В первый момент на выставке Юрия Рыбчинского, открытой в «Манеже» Московским домом фотографии, испытываешь полное недоумение.

Рыбчинский хорошо известен как коллекционер. Свою уникальную коллекцию фотографий, состоящую из более трех тысяч работ, подарил музею. О себе говорит скромно: «Очень рад, что мои снимки пролежали до того времени, когда оказались востребованными». Благодарит за отсутствие цензуры и за то, что «ничего не сняли».

Ольга Свиблова сказала, что в музее его называют Карлесоном. За добродушие. А еще – за бескорыстную увлеченность. Он и вправду похож на сказочного героя: длинные седые кудри, подтяжки, вязанная кофта – и ничуть на советского хроникера.

Его фотографии, датированные преимущественно 1970-ми – 1980-ми, разбиты на циклы. И снова вроде бы не за что зацепиться: улица, церковь, пляж, магистраль. Ах да, тюрьма, ах да, вытрезвитель, но снято как будто все случайно, бесцельно. Сначала кажется, что помогают названия. Потом понимаешь, что это только показалось – не помогают они вовсе, а сбивают с толку, являясь просто более точным, чем первое впечатление, повторением виденного. Спешит куда-то мужчина, идет в кепке и высоких сапогах по чавкающему колхозному полю. Подпись: «мужчина с чайником». И действительно – в руках у него маленький заварочный чайник. Куда он идет, откуда, да и вообще, кто он такой, при этом неясно совершенно. Или «Старуха с топором» посредине деревенской улицы. Или «Афродита» в глухом купальнике красуется в мутноватых водах городского пляжа.

Рыбчинский долгое время работал в журнале – писал статьи. Потом писать надоело – стал снимать. Потом и снимать для журнала надоело – ушел вовсе, был плотником, кочегаром и еще бог знает кем. А фотографировать продолжал.

У журнальной, официальной фотографии есть четкие законы. Если у тебя есть на снимке персонаж, будь добр, сделай так, чтобы его можно было разглядеть. Чтобы он стоял ровно, не дергался, не моргал, из кадра не лез. А у Рыбчинского все наоборот. Фотографии смазанные, лица не в фокусе или вовсе обрезаны, а на переднем плане в кадре что-нибудь вроде урны Павелецкого вокзала. Как вам этот ракурс – взгляд из-за урны? А такой у Рыбчинского каждый второй.

Очарование такого ракурса не сразу, но приходит. Это похоже на разглядывание спрятанных на последней странице фотоальбома неудачных снимков. Обычно гостей слезно просят их не смотреть. А тут у фотоальбома хозяина нет, точнее есть, но ни о чем просить он не будет. Потому что время никогда ни о чем не просит, а только проходит, не оглядываясь.

Работы Рыбчинского открывают довольно простую, но неожиданную мысль: неудачные снимки – это и есть самые удачные; именно по ним будут потом изучать историю.

Ни на одном кадре не встретишь оценки или прямого высказывания. Танцует ли на столе Галина Брежнева на домашнем празднике или, моргнув, оказался запечатленным спящим Борис Ельцин, фотограф как бы совершенно самоустраняется. Иногда это выглядит иронией, иногда равнодушием, а иногда единственно возможной формой честности. Слова и действительность обычно прямо противоположны друг другу.

Мгновение для Рыбчинского - это пауза между двумя удачными кадрами. Удачные кадры надо комментировать – «это тракторист Вася, он ударник», «это уборщица Люся, она учится в вечерней школе». Пауза в комментарии не нуждается, изображение обретает смысл в обход слов. «Мужчина с чайником» - разве возможен более точный образ своего времени?

Источник: "Москва. Центр", 28.01.2008,