17.12.2007 | Театр

Негромкий пророк

Сегодня швейцарскому режиссеру Кристофу Марталеру вручают премию Станиславского

Сегодня в отеле "Балчуг-Кемпински". состоится церемония награждения престижной театральной премией Станиславского. В номинации "За вклад в мировое театральное искусство" премию получат хореограф Джон Ноймайер и режиссер Кристоф Марталер. Актерские премии «за совокупность заслуг» получат Константин Хабенский  и Полина Кутепова, а актеру театра "Современник" Валентину Гафту вручат премию "За вклад в развитие актерского искусства".
Лауреатами премии за 2007 год в номинации "Лучший театральный педагог" названы Олег Кудряшов (РАТИ) и Андрей Дрознин (Щукинское училище) В категории "Театроведение" будет награжден Олег Фельдман, крупнейший исследователь наследия Всеволода Мейерхольда.

Если вы не знаете Кристофа Марталера, вы вообще мало что знаете про современный европейский театр, ибо именно Марталер - его воплощение и квинтэссенция. Его осторожный апостол и его негромкий пророк. Впрочем, эти возвышенные слова идут остроумному и ироничному швейцарцу еврейского происхождения не больше, чем слово "постановка" его театральным опусам.

Он не ставит свои спектакли, он их сочиняет. Он ничего не декларирует, он лишь творит на сцене свой безумный, безумный, с катушек съехавший и словно в летаргии забывшийся мир.

Знаменитый режиссер, давно и плодотворно работающий в Германии, трижды приезжал в Москву. Недавно на фестиваль «Сезон Станиславского» с грандиозной музыкальной инсталляцией «Фама». До этого дважды на Чеховский фестиваль. Сначала с "Тремя сестрами", затем с "Прекрасной мельничихой". В те — не такие уж далекие — годы реакция на него большей части московской публики колебалась между праведным негодованием и вежливым равнодушием. Главный принцип русского театра, гласящий, что самые возвышенные идеи можно постичь лишь через человеческие отношения, что все горнее неизбежно отражается в мире дольнем, в пространстве Марталера не действует. Для него дольний мир скучен и однообразен. Жизнь в нем сводится к механическому повторению социальных ритуалов. Его населяют фрики, которым лишь изредка удается прорваться к бытию, чтобы потом опять застыть в смехотворной жизненной рутине.

Великие экспериментаторы давно разрушили в деконструктивистском раже самые существенные составляющие драматического действия - текст, характеры, взаимоотношения героев. Но Марталер покусился на святая святых - он уничтожил Событие. Раз, два, три - ничего не произошло. Этот минус-прием знаменитый режиссер научился использовать виртуозно. В "Убей европейца..." на заднике висят часы с застывшими стрелками, а рядом надпись (дословная цитата из какой-то немецкой рекламы): "Чтобы время не остановилось". Оно остановилось, и плохо закрепленные буквы то и дело отваливаются от стены и со стуком падают на пол.

Самый нелепый вопрос, который можно задать Марталеру: сколько лет вашим героям? Московская театральная общественность в свое время все никак не могла смириться с тем, что Маше в "Трех сестрах" на вид - семьдесят, не меньше. На самом деле у нее, как и у прочих персонажей спектакля, возраста не было вовсе. Они все погружены в безвременье. Им семьдесят и двадцать пять. Они живы и умерли. Все случилось в прошлом и опять с неотвратимостью повторяется нынче.

Повторяемость вообще главная фишка Марталера. Из его монотонной цикличности невозможно выпрыгнуть. Тут за каждой кульминацией следует спад, но ни за одной не наступит развязка. Тут все обыденное забавно, а все забавное обыденно.

Его любимые герои -- респектабельные полудурки. Любимый литературный первоисточник – какой-нибудь канцелярский трэш. (В спектакле Grounding, например, речь шла о коллапсе, который пережила крупнейшая и благополучнейшая авиакомпания Swissair в самом начале нового века, а в его основу были положены книжки по маркетингу и реальные отрывки из реальных стенограмм реальных заседаний-совещаний этой самой компании.) Любимый сценический прием – гэг.  Не успеет работник-пассажир удобно устроиться в своем офисном (самолетном) кресле, как оно проносится по сцене с ветерком и, пробивая брешь в стене, вылетает в закулисное пространство. Такой-то уволен. Или катапультирован. Бесстрастные служители сцены заделывают брешь пенопластом. Минута - и очередная жертва пробивает "заплату".

Люди почти всегда погружены у Марталера в метафизическую спячку.  В "Прекрасной мельничихе" они поочередно просыпаются и в сомнамбулическом припадке начинают совершать некие ритуальные действия. Один, приплясывая, ведет диспут с чучелом фазана, двое, образовавшие из своих тел какого-то Тянитолкая, то куда-то ползут, как огромное насекомое, то падают с подоконника, как Шалтай-Болтай. Мельник (условный, конечно, мельник - поди разбери, кто тут на самом деле кто) спит, накрывшись с головой в огромной двуспальной кровати. Некто, сидящий за роялем, все пишет и отправляет письма, бросая их в узкую щель двери, за которой находится какая-то безразмерная кладовка. Лишь немолодая кокетка в люминесцентном платье строгого покроя пытается держать себя в рамках приличия, но и она падает вдруг на пол и, дергая пухлыми ногами, бьется в дурашливом припадке. Пространство, созданное неутомимо талантливой соратницей Марталера Анной Фиброк, совмещает в себе разом обшарпанный концертный зал и квартиры с ободранными обоями и остатками мебели. Так выглядит дом, идущий под снос, у которого уже разрушили фасад и обнажили вдруг всю его разномастную начинку.

Все эти персонажи - странноватые, неприкаянные, нелепо одетые, вытесненные на обочину жизни, как-то по-советски несчастные - поют Шуберта. Поют как могут - то ничего, то фальцетом, то фальшиво. И проще всего расценить их пение как глумление над великим композитором, а вместе с ним и надо всей европейской культурой. На самом деле все не так. Для героев спектакля уж точно не так. Для них это попытка - отчаянная и неудачная - выпрыгнуть за пределы жалкого существования. Возвыситься и воспарить. Прильнуть душой к этой самой культуре. Вот так всегда у Марталера.

Самый смешные гэги рано или поздно обернутся в его спектакле щемящей тоской. Рано или поздно мы полюбим и поймем его героев. Этих вечных странников, терпеливо ждущих на земле своего часа и улетающих из нашей нелепой жизни прямо в небытие.

Никогда не спрашивай, о ком они поют -- они поют о тебе.

Источник: Буклет премии "Сезон Станиславского",