Авторы
Совсем недавно мне довелось столкнуться с классом новых зажиточных россиян. То есть с отдельными его представителями я сталкиваюсь ежедневно, но тут он предстал передо мной многочисленно и компактно. Репрезентативно. Это случилось в Центральном доме художника на Крымском Валу, куда нелегкая занесла меня в совершенно неурочное время. В циклопическом здании эпохи развитого социализма текла будничная жизнь. Такая, какая, по всей видимости, и течет здесь в промежутках между крупными выставками и громкими акциями. На внушительных площадях храма искусства раскинулась отечественная художественная реальность в ее ликвидном изводе — с ценниками на картинах. Этажом выше с широким купеческим размахом обосновалась приличествующая всякому уважающему себя культурному заведению России ярмарка шуб.
Общий вид ЦДХ являл собой несомненное художественное единство: картины маслом смотрелись отражением российского салона в зеркале турецкого ширпотреба.
Я не рухнула с дуба на кактус и понимаю, что ждать от обывателя любви к актуальному искусству не только бессмысленно, но и весьма глупо. Актуальное искусство вообще не рассчитано на любовь потребителей. Но ждать от граждан (не говоря уже о дирекции крупнейшего выставочного центра России!!) минимальной эстетической опрятности все же не возбраняется. У пошлости ведь тоже есть свои границы и градации. Эстетические пристрастия посетителей и устроителей ярмарки (чтоб не сказать базара) на Крымском Валу опрятностью не отличаются. Зато они разительно отличаются от пристрастий обывателя из Норвегии, Дании, Финляндии, Франции или Германии. Причем ровно в той степени, в какой отличаются наши нормы социальной этики. Тут, как между шубами и картинами, тоже есть своя корреляция.
Я изо всех сил старалась припомнить, видела ли я когда-нибудь в самых холодных европейских странах в самую студеную пору женщин, одетых в роскошные шубы с золотыми поясками и аналогичными пуговичками. Увы! Длиннополые меховые изделия с нарядной фурнитурой не носят там даже звезды, для которых и существует вроде бы сама индустрия роскоши. Единственная категория граждан, на которых, если повезет, можно увидеть сей предмет верхней одежды, — это женщины древнейшей профессии, сильно в ней преуспевшие. По третьему этажу ЦДХ между тем чинно ходили благонравные семейные пары с достатком от трех тыщ у.е. на члена семьи.
Не меньшие усилия были затрачены мною на то, чтобы припомнить в западном художественном пространстве картины, хотя бы отдаленно напоминающие "живопИсь" господ Мухина и Моторина, творчеству которых была отдана большая часть второго этажа. Можно ли сыскать там нечто подобное? Нет и снова нет. Этой пряничной экзальтированной олеографии с красивыми головками женщин (Владимир Мухин) и этого сурового академизма с патриотическим акцентом (Виктор Маторин) не сыщешь не только в центральном выставочном зале европейской столицы, но даже в провинциальной частной галерее. То есть НИГДЕ. По одной-единственной причине. Они там не нужны. НИКОМУ. У человека, способного приобрести себе картину за много тысяч американских долларов, то есть у того самого представителя middle-класса (и уж тем более upper-middle), там совершенно иные вкусы. Они, может, и не совпадают с моими, но они не вызывают оторопь.
Коммерческий реализм Мухина с Маториным и эстетически породненные с ними шубки вызывают именно ее. В них наглядно предстало неприкрытое, пошлое самодовольство богатеющего гражданина России. Эдакого нэпмана, для которого возможность продемонстрировать свое состояние не менее, а даже более важно, чем возможность его сколотить.
Возрождение поведенческого кодекса нэпманской среды показательно. Всплеск потребительства и накопительства в обоих случаях возник после тяжелых лет нищеты. И это не просто гедонизм. Это оголтелый гедонизм изголодавшегося хама, дорвавшегося наконец до вожделенных жизненных благ. На Западе подобную тоску по роскошной жизни сложно себе вообразить. Там, напротив, считается неприличным выпячивание богатства, пусть и праведно нажитого. У состоятельных людей в цивилизованных странах давно уже появился комплекс интеллигентности, синонимы которой скромность и сдержанность. Там директор крупного фестиваля с многомиллионным бюджетом может запросто перемещаться по городу на велосипеде. У нас даже начальник ЖЭКа будет ездить на машине с шофером. Там чиновник не позволит себе одевать жену в соболя. В его кабинете не увидишь картин а-ля Маторин, а в гостиной — мазни а-ля Мухин. Там положение в обществе и тугой кошелек предполагают огромную ответственность. У нас наоборот — абсолютную вседозволенность. Эстетическую и этическую распущенность.
Легенда гласит, что Ив Монтан, добравшись в 1957 году до Страны Советов, вывез отсюда в качестве забавного специалитета байковые трусы и лифчики. Время тогда было тяжелое (особенно, как водится, для легкой промышленности), покупательная способность населения — низкой. Теперь она высока. Но шубы и картины из ЦДХ, боюсь, вызовут на Западе интерес не меньший, чем байковые трусы и лифчики. Ибо если в прежние времена наша страна в силу разных историко-политических причин переживала испытание нищетой, сейчас она переживает испытание богатством. И подобно тому, как медные трубы бывают страшнее огня и воды, это испытание хлынувшими на нас нефтедолларами еще страшнее, чем испытание бедностью. Оно, если кто не понимает, и есть тест на цивилизованность.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»
