Авторы
Про смерть Ингмара Бергмана трудно написать без пафоса. Пишут все подряд, говорят по теле- и радиоканалам: "На 90-м году жизни умер знаменитый режиссер". Знаменитый? Это про временщиков, представителей попсы, про фигуры проходные можно сказать "знаменитый". В данном случае умер режиссер великий. Возможно, это тот исключительный случай, когда пафос уместен. Не потому, что о мертвых либо известно что, либо ничего. Не потому, что "Оскаров" у него больше, чем у кого бы то ни было. А потому, что какие восторженные слова ни напиши, все будет правдой.
Последний великий режиссер мирового кино? Безусловно. Режиссер № 1 всех времен? Возможно. Самое интересное, что потрясают именно его фильмы, не их пересказ другими (как в случае с большинством иных режиссеров). Пересказываешь Бергмана, “Седьмую…” ли “…печать”, “Земляничную поляну”, “Лицо”, “Источник”, “Молчание”, “Персону”, “Шепоты и крики”, получается семейно-психологическая скука. Это естественно, ведь и Чехов в пересказе скучен, который Бергману, безусловно, брат.
Между тем про человека, про семейные психозы, про отчаяние, про мечты о небе в алмазах, про себя и Бога, Бога и секс, секс и культуру, гибель под натиском природы, саморефлексии и плоти никто так больше не снимал и не снимет. Разве что Вуди Аллен, который тот же Бергман, но самоироничный. Если, конечно, не утратит талант.
Про утрату таланта — тема особая. Остался ведь еще один — совсем уже последний из великих классиков: Антониони. Но он, сделав свой последний настоящий фильм “Профессия: репортер” в 1975 г., к сожалению, потом поставил свою подпись еще под несколькими. Бергман же, в отличие от Антониони, а также других бессмертных — Феллини, например, или Куросавы (не называю уж наших киноклассиков), — сумел совершить безумнейший по обычным меркам поступок. Он завершил свою кинокарьеру на пике. Аж двадцать пять лет назад — в 1982-м, сняв “Фанни и Александр”. Он заставил себя остановиться. Это что-то невероятное.
Что дало ему такую силу?
Вероятно, усталость от людей, которых он исследовал постоянно: не зря последние два десятилетия Бергман в основном провел в отшельничестве на острове Форё.
Вероятно, усталость от профессии: все-таки в прошлом у него к 1982-му было 50 фильмов. Кстати — и тут тоже Бергман уникален — ни одного проходного. Да, первые были еще несовершенными. Да, потом случались и неудачи. Но славный неудачный фильм — не чета рядовому проходному.
Вероятно, осознание того, что он не порвал с профессией окончательно: Бергман продолжал ставить спектакли и изредка телефильмы, похожие на телепостановки. Его “В присутствии клоуна” с новыми и старыми фирменными актерами — от Эрланда Йозефсона до Петера Стормаре и Перниллы Аугуст было даже показано в официальной программе Каннского фестиваля 1998 г.
Эта картина про экс-пациентов сумасшедшего дома, которые в 1925 г., когда еще продолжалась эпоха “Великого немого”, изобрели “звучащий кинематограф”, была охарактеризована так — и не кем-нибудь, а главой Каннского фестиваля Жилем Жакобом: “Если бы фильм Бергмана был в конкурсе, другим конкурсантам этого года было бы нечего ловить”.
Вероятно, он ушел из профессии еще и потому, что знал: он породил плеяду последователей и подражателей. Которые, стараясь сравниться с ним, но и дискредитируя тем самым его идеи, мешают ему оставаться собой. Подражателей прозвали “бергманоидами”. Впрочем, термин “бергманоиды” употребляют и по отношению к соратникам Бергмана вообще. Ни у кого из режиссеров не было такого количества учеников-соратников, причем звезд. Кто там у Феллини? Мазина и Мастроянни? У Бергмана: Макс фон Сюдов, Лив Ульман, Свен Нюквист, Ингрид Тулин, Биби Андерсон, Харриет Андерсон, Эрланд Йозефсон. С ним и Ингрид Бергман однажды поработала — в легендарной “Осенней сонате”.
Возможно, на его давний уход из профессии повлияло и то, что он как никто претворял в творчество собственные переживания и опыты. После пяти жен, среди которых ни одна не относилась к его примам-актрисам, романов со всеми примами, девяти детей (в том числе и от отдельных прим), после того как пятеро детей (Даниэль, Анна, Ева, Матс, Линн — все Бергманы) ушли в актеры и режиссеры, он, вероятно, решил, что додумал почти все, что мог и хотел, а что не додумал — то уже и не додумать.
Похоже, истинную силу Бергману во все времена придавала именно невероятная, недоступная другим саморефлексия. Он был режиссером с удивительным талантом, обычно не присущим людям его профессии.
Он был по отношению к себе трезвым критиком. Он не спускал себе, как не спускал своим героям, — и выносил свои оценки на бумагу. Не для рекламы. Не думая о выходе поучительных автобиографических книг. Впрочем, книги из его саморефлексий все равно получались. И это литература, сравнимая по таланту с его фильмами.
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.
