06.09.2007 | Архив "Итогов" / Кино

Уж полночь близится…

...а Германа все нет

Однажды мудрый Герман, который во всех телеинтервью выглядит мягким, флегматичным скептиком, сказал примерно следующее: "Про Хуциева шутили, что он дедушка русской пролонгации. Теперь то же самое можно пошутить про меня". К моменту интервью (начало 1997-го) его фильм "Хрусталев, машину!" изготавливался лет восемь, и просвета не было.

В ответ кто-то из моих друзей заметил: если бы Герман вкладывал в съемки всю ту ярость, которую расходует на бесчисленные баталии (с "Ленфильмом", новыми русскими, НТВ etc), то давно бы поставил точку в своей заведомо эпохальной картине.

Родился в 1938 году в Ленинграде.
Отец - Юрий Герман - из семьи потомственных русских офицеров, известный советский писатель и сценарист. В 1960-м окончил ЛГИТМиК (мастерскую Григория Козинцева). Работал в Смоленском драмтеатре. 1961-64 - ассистент Георгия Товстоногова в БДТ. Снял "4 1/2" фильма. Дебютная картина "Седьмой спутник" (по Борису Лавреневу) сделана в 1967-м совместно с Григорием Ароновым и в качестве "фирменного фильма Германа", как правило, не рассматривается.
1971 - "Проверка на дорогах" (лента легла на полку, доработана Германом в 1985-м и разрешена к прокату лишь в 1986-м).
1976 - "Двадцать дней без войны".
1982 - "Мой друг Иван Лапшин" (опять-таки полка: фильм выпустили в 1985-м). По словам самого Германа, "к началу 80-х годов кинематографическая карьера практически закончилась - я был убран, работы не было, я, попросту говоря, был окончательно уничтожен". Известна фраза одного из руководителей тогдашнего Госкино по поводу "Проверки на дорогах": "Даю честное слово, что пока я жив, эта гадость на экраны не выйдет". Тем не менее в первые же месяцы перестройки Германа вмиг признали классиком. Помимо различных зарубежных наград, он был удостоен в 1987 году Госпремии РСФСР (за "Лапшина"), в 1988-м - Госпремии СССР (за "Проверку на дорогах"), а также звания народного артиста РСФСР. В 1988-м возглавил на "Ленфильме" знаменитую "Студию первого и экспериментального фильма" (СПиЭФ), с которой, собственно, и отсчитывают историю молодого российского кино 90-х. Студия открыла Алексея Балабанова, Андрея Черныха, Максима Пежемского, Лидию Боброву, Игоря Алимпиева, Сергея Попова и др. режиссеров, все ее фильмы котировались на западных фестивалях, и даже существовал вариант создать на ее базе (при участии Союза кинематографистов) Всесоюзную киностудию первых и экспериментальных фильмов, но к 1992-му Герман вышел из игры, поскольку студийцы, по его мнению, прониклись материальными страстями. Без Германа студия развалилась. Но если бы не он и его имя, то мастерская просуществовала бы еще меньше. Родственная московская студия "Дебют" денег давно не получала, а "под Германа" их все еще выделяли. Остатки средств студии поглотил фильм Сергея Овчарова "Барабаниада". В 80-е вместе с женой и соавтором Светланой Кармалитой сочинил несколько сценариев (в том числе исторического блокбастера "Гибель Отрара").
В 1989-м начат сценарий "Хрусталев, машину!". Работа над фильмом продолжается по сей момент. В прошлом году юбилейный пятидесятый Каннский фестиваль, вопреки своему профессиональному реноме, приглашал "Хрусталева" в конкурс не глядя. Дирекция пообещала показать фильм, даже если он будет завершен к последним дням фестиваля. Но Герман спешить не стал. Если он все-таки (как хочется верить) поспешит сейчас, то "Хрусталев" станет первым российским фильмом, допущенным в каннский конкурс за последние четыре года.

Фокус, однако, в том, что судьба "Хрусталева" и не могла сложиться иначе. Дело лишь отчасти сводится к "комплексу шахматиста Фишера", который, как ни надсмехался над этим диагнозом сам Герман, конечно же, овладел им к концу 80-х. Дело в характере Германа - отнюдь не флегматичном, а взрывном, непредсказуемом и... Подобрав слово помягче, скажем "пакостном". Герман - гений, с которым всем (и ему самому) столь трудно, что почти невыносимо.

Рождение иконы

С Германом приключилась история классическая, вполне литературная. В том смысле, что наутро он проснулся знаменитым. Правда, ночь длилась лет десять, но по российским меркам это не предел.

Если зайти в библиотеку Киноцентра и просмотреть газетно-журнальные статьи о Германе, то обнаружится, что первые публикации о нем относятся к 1976 году. Их штуки четыре.

Названия: "Погода на завтра", "Самый интересный дебют" (речь о фильме "Двадцать дней без войны" - "Проверка на дорогах" надежно оберегалась в то время на цензурной полке), "Представляем молодых" и т. п. Затем - на протяжении десятилетия - глухое молчание; во всяком случае в кинопрессохранилище ничего нет. (Правда, сам Герман постоянно рассказывает, что ему были посвящены несколько разгромных фельетонов - как затаившемуся попутчику и бесстыдному растратчику госсредств.) Следующие публикации возникают аж в 1985 - 1986-м. Их - обвал. Высказывания "вчерашнего молодого дебютанта" Германа печатаются под рубриками, смысл которых, если привести к единому знаменателю, "так говорил Заратустра". Прыжок не то что даже из пешки в ферзя, а из пешки в господа бога.

За эти десять лет (1976-86) Герман успел снять и доснять все свои картины. Больше - с тех пор- он не выпустил ничего.

Парадокс, однако, в том, что его авторитет, несмотря на отсутствие реальных режиссерских дел, в последующие 90-е не уменьшился, а скорее возрос, в то время как многие другие классики советского кино, продолжавшие трепыхаться и взбивать масло в сливках новых экономических отношений, теряли в общественном мнении от года к году. Не будет преувеличением заметить, что к началу 90-х, после смерти Тарковского (и повального разочарования интеллигенции в Михалкове), российским режиссером №1 был негласно признан именно Герман. Это тем более странно, что творчество Германа в целом соответствовало понятиям "реализм" и "гипернатурализм" и не содержало выпадов против режима. В ранних фильмах Михалкова невольно ищешь приспособленчество и даже удивляешься, обнаруживая тихий нон-конформизм. У Германа ищешь нон-, а находишь просто кино о людях в истории. Но кино - сверхкачественное.

Герман оказался уникальным режиссером, сумевшим поддержать и даже повысить свою интеллектуальную репутацию с помощью не новых работ, а непрерывного трепа - в газетах, журналах, на ТВ.

Переслушивая и перечитывая его неостановимые высказывания пяти-десятилетней давности, заражаешься точно так же, как и раньше. Мысли Германа (даже если сделать поправку на повторы - а повторялся он в некоторых беседах слово в слово) неожиданны, афористичны, независимы. Он всегда шел не в ногу. В 86-м стало можно и модно ругать вчерашних мучителей из Госкино - он не стал, ведь это скучно и трусливо. В конце 80-х - начале 90-х Герман оставался единственным знаменитым интеллигентом, кто сумел сохранить кухонную оппозиционность. По отношению к прошлому, настоящему, правителям тогдашним и теперешним, коммунистам, демократам, новым русским браткам и т. д. В оппозиции, конечно, быть проще, и Герман сам не устает это повторять, но его размышления приоткрывали публике очень сильную, без дураков непродажную личность (истеричность этой личности оставалась для публики тайной).

Герман превратился в кого-то наподобие западного независимого интеллектуала-левака. Стал кем-то типа Годара, Полянского, Гринуэя или Луи Маля,

кто не вхож в официозные структуры, располагает временем, внутренней силой и деньгами, чтобы противостоять стандартам окружающего (ну, в общем, понятно, что буржуазного) мира и демонстрировать принципиальную - тогда еще диковинную и непонятную для интеллигенции СССР - аполитичность. Из Германа: "Я никогда коммунистом не был и антикоммунистом не был - я был вообще по другому делу".

Сын за отца

Вопрос, от которого не уйти: насколько ему придавали уверенности имя отца, доставшаяся по наследству квартира на Марсовом поле (именно в этой квартире, если кто не знает, снимался "Лапшин"), а также многочисленные знаменитости, которых он знал с детства, - от Шостаковича и Константина Симонова до Ахматовой и Зощенко? В общем они ему, конечно, помогали. В питерском кино не было второго режиссера с такой родословной и связями. Едва ли кто-нибудь из молодых постановщиков мог позволить себе в 1971-м оборзеть настолько, чтобы собственноручно нарисовать на каске героя (русского, поневоле перешедшего на службу к немцам) наш родной современный триколор, в те годы считавшийся власовским. Этот триколор и стал причиной половины неприятностей "Проверки на дорогах".

Но отец, между прочим, умер за четыре года до "Проверки", а среди друзей отца, кроме хитрого Симонова, было не столь много людей, вхожих в красноковерные кабинеты.

Таким образом, следует допустить, что уверенность Герману придавало само по себе ощущение причастности к серьезной семье, связанной с серьезной историей страны. В конечном счете все темы Германа и даже его гипердокументальная стилистика возникли из этого чувства конкретной приобщенности, даже в деталях. Не зря во всех своих картинах он использовал вещи из дома: то глобус, то пишущую машинку отца, то фотографии.

С другой стороны, семья Германа как представитель (теперь можно так выразиться) хай-миддл класса сталинско-хрущевской империи сумела в полном соответствии с притязаниями своего класса накопить кое-какое имущество. По словам Германа, семья никогда не жила роскошно, там не было пяти человек прислуги, как, скажем, у народного артиста Николая Черкасова; тем не менее в 1938-м, когда Герман родился, в семье служили нянька, домработница и шофер. Нагло отстаивая свои права на киностудии, Герман всегда знал, что даже в самом скверном случае, ему не придется идти в истопники. В какие-то там 80-е его в очередной раз вышибали с "Ленфильма" из-за "Лапшина". (Далее по тексту Германа из передачи "Абзац".) Собрались завком, партком, дирекция. Герман встал и сказал: "Делаю заявление: Ермаш и Павленок (руководители Госкино. - "Итоги".) - враги народа, которые будут выметены метлой на свалку истории". "Так", - сказал несчастный директор студии и принял нитроглицерин. В зале воцарилась тишина.

"И потом хочу вам напомнить, - выдержав паузу, добавил Герман,- что я сын известного писателя, и максимум неприятностей, которые вы мне сейчас можете причинить, это заставить меня продать отцовскую дачу и отцовский автомобиль. Все. Никаких других мер воздействия на меня у вас нет".

Кстати, именно в те годы и возникла легенда, что требовательный и капризный Герман умышленно ставит невыполнимые условия, произносит неприемлемые резкости, доводит ситуацию до ступора... потому что хочет, чтобы начальство взбеленилось и фильм закрыли. Ибо каждый раз боится провала, снимать не хочет, а если чего и хочет, то красиво выйти из игры. Но можно упрекнуть Германа можно было только в том, что он, конечно, мастер устраивать скандалы и черпает в них особую энергию. Кроме того, он умел дожимать: панически боясь неправды в кадре, он прекрасно понимал, что если не дожмешь и не выбьешь для съемок именно тот мотоцикл, который нужен, то обязательно вылезет фальшь. Но слухи о его нежелании делать кино не исчезали никогда. Их провоцировал сам Герман (возможно, по своей извечной привычке играть и интриговать). Из Германа: "Есть люди, которые просыпаются в счастье, что сегодня будут снимать. Я просыпаюсь в ужасе. Что же такого ужасного? Ах да, фильм..." Или: "Я никогда не хотел быть кинорежиссером. Хотел быть врачом. Я чувствую ужас перед этой профессией. Всегда несчастен, когда надо снимать. Это как если бы каждый день сверлить зубы".

Муки вокруг "Хрусталева"

К концу 80-х многие заметили, что Герман сник. В отличие от Михалкова, который (по ряду объективно-субъективных причин) оказался выставлен на обочину киноперестройки, Герман был ее знаком или (как он сам позднее выразился) "подсадной уткой". В течение двух-трех лет он в эйфории разъезжал по планете ("я должен был повсюду рассказывать, какая у нас наступила свобода"), стал модной персоной в европейских киноинститутах, его фильмы вошли в главные европейские справочники - и вдруг занервничал, стал говорить, что он змея, пережившая свой яд. По воспоминаниям, "крутой" Герман приходил тогда на "Ленфильм" потерянным и неприкаянным. Времена менялись моментально, и вчерашние темы быстро оказывались неактуальными. Герман хотел экранизировать "Палату № 6", но понял, что ситуация уже не та, чтобы уходить в аллегории, уж честнее взять и снять картину, например, о судьбе диссидентского генерала Григоренко. (Но такая картина неизбежно оказалась бы политической, а Герман никогда не снимал политических фильмов). Хотел экранизировать "Трудно быть богом" Стругацких, но отмел замысел по той же самой причине.

Меняется и характер его интервью. Самое смешное, что именно в 1989-м он сказал "Искусству кино", что больше не будет контактировать с прессой, а то, мол, разболтался... и принялся болтать с троекратной активностью.

Герман словно испугался, что его забудут, а публичные выступления помогали самоутверждаться. Раз ты еще мыслишь, злишься, существуешь, позволяешь себе быть волком, значит, позиций не сдал.

Герман заболел чем-то вроде синдрома объективности. Даже рассказывая о людях, которых уважал или любил - о Миронове например, Герман обязательно должен был изобрести что-то типа концептуальной трактовки человека, которая, естественно, предполагала и что-то негативное. В сочетании с тяжелым характером Германа, его страхом "отстать" от актуальной арт-жизни (который, повторим, был вызван долгим перерывом в работе) и почти детским неумением вовремя остановиться этот "синдром объективности" приводил его к постоянным конфронтациям. Все 90-е он с кем-то публично ссорится - все злее и злее. Вечно на кого-то обрушивается. То на хозяина всех прокатчиков Таги-заде. То на друзей из Союза кинематографистов, которые бездарно провалили киноперестройку. То на кинематографистов вообще, которые все как один коррумпированы и растлены советским режимом ("В целом кино - организм более аморальный, чем другие искусства. Готовность к растлению, к сотрудничеству с любым прокатчиком в кино распространилась вмиг. Мы становимся блядьми по первому свистку".) Герман несет порядки на "Ленфильме" и лично директора Александра Голутву. Критикует фильмы коллег. Ссорится с известным французским продюсером Марином Кармицем.

Все знает. Всех учит. Если проходит конкурс сценариев, то самый авторитарный в жюри, конечно, Герман. Иногда его авторитарность приводит к поразительным и приятным для Отечества результатам.

В год, когда Герман был членом каннского жюри, он выбил для наших - Панфилова, Лунгина и Каневского - огромное, как никогда, количество призов.

Напряженность усилилась стократно, когда началась работа над "Хрусталевым". История съемок - история сплошных скандалов. Вместо того чтобы ускорить ход работы, Герман его почему-то всеми способами замедляет. Ссорится (как уже сказано) с Кармицем и Голутвой. Меняет французских партнеров. Году в 1991-м, когда Герман только-только начинал снимать, автор этих строк был свидетелем, как коллеги Германа по "Ленфильму" говорили друг другу с ухмылкой: ну, теперь начнется! Всех обвинит, повыгоняет, сто раз скажет, что бросает фильм!

Действительность превзошла ожидания. Особенно досталось съемочной группе. С Германом, рассказывают, всегда происходит что-то загадочное: он не может не впадать из крайности в крайность - очаровывается людьми с тем, чтобы затем разругаться вдрызг (возможно, черпая в этом энергию). Но количество различных помощников, которых он сменил на съемочной площадке "Хрусталева", просто не поддается исчислению. Верные соратники, которые смотрели на него как на гуру и только что не целовали ноги, объявлялись врагами и изгонялись с позором.

Как-то, работая в тон-ателье, Герман услышал звук извне. Вообще-то в тон-ателье звуки не проникают, но - услышал. Группа пришла в ужас: сейчас опять все бросит и с возмущением ринется в долгосрочный бой!

По воспоминаниям знакомого продюсера, побывавшего на германовских съемках, обстановка была мрачноватой. Все честно работали - но со страхом в глазах и без радости творчества. (На это, впрочем, можно ответить, что зато есть много площадок, где чувствуется радость творчества, а результата никакого).

Герман и итоги

Тут смешалось многое. Во-первых, Герман действительно, похоже, уверен, что ему все должны. Он не то что разрешил себе быть невыносимым, но, видимо, по-другому не может. (С другой стороны, от него терпят то, чего ни от кого другого терпеть не станут. От него терпят, учитывая его талант.) Герман уверен, что всегда прав и что, вступая в схватку, всегда борется за справедливость.

Во-вторых, он и впрямь задумал снять не "просто кино", а  мощное - суперфильм (Герман: "Я решил так: пусть я умру, а эпоха останется - та другая эпоха, которую я видел".) Поэтому не желал мириться с теми (от французского продюсера до собственных администраторов), кто пытался экономить. На то, чтобы - при германовской дотошности - воссоздать 1953 год потребовались годы. Германовский максимализм проявился при съемках "Хрусталева" во всей красе. Например, за счет постановочных средств был дважды отреставрирован фасад Дома на набережной: ведь он непременно должен был выглядеть как в 1953-м (потом, естественно, пришлось восстанавливать современный облик). Другой пример: рыская по всей стране, разыскали, отреставрировали, отлакировали двенадцать ЗИСов.

Роскошь фильма: ЗИСы, расцвет сталинской империи, залитая огнями Москва, богатейшие рестораны, где подают горящее мороженое, официальные приемы, в приглашениях на которые особенно подчеркивается: "Женщины, по возможности, приходят в драгоценностях" etc.

Столь же сложные задачи Герман поставил в озвучании - таких задач у нас не ставил еще никто. А ну-ка - многоканальное разложение шумов коммуналки! Рассказывают, что Герман озвучивал по кадру в день.

В-третьих, фильм подкосила ситуация 90-х, когда актеров, по разным причинам, иногда удавалось собирать со всей России лишь раз в полгода, и они забывали, что и как играть.

Наконец, Герман, похоже, и впрямь затягивал съемки с помощью склок и скандалов. Конечно, потому что боялся. Конечно, он хотел сделать этот фильм! В 1994 - 95-м, когда материальная ситуация вокруг фильма особенно ухудшилась, он в своих интервью запаниковал как никогда и даже заявил, что окончательно бросает кино ради театра. Вероятнее всего, Герман рассматривает "Хрусталева" как свою главную картину. Возможно, последнюю: трудно поверить, что Герман при его характере захочет влезать в еще один десятилетний проект.

Но, конечно, он понимал, что если случится неудача, то это может подкосить его репутацию раз и навсегда. И боялся выпустить фильм из рук. Фишер был прав: спрятавшись от публики и шахмат, он остался непобежденным чемпионом мира. Если бы Герман ничего не сделал после "Лапшина", то тоже остался бы вечным мэтром.

Отдавая публике "Хрусталева", он на всякий случай заранее говорит (сказал это уже раз десять), что фильм может и не сложиться, поскольку ставились очень сложные композиционные и монтажные задачи и невероятно трудно свести воедино многочисленные пласты.

Но что, мол, он, Герман, отнесется к неудаче спокойно.

Не отнесется спокойно.

Главный редактор французской "Либерасьон", поглядевший не вполне еще законченную картину в компании французских продюсеров, написал потом, что Герман - Орсон Уэллс нашего времени. Все бы так оценили "Хрусталева" в Канне.

Автор выражает благодарность бесчисленным интервьюерам, ловившим слова Германа на протяжении последних десяти лет, Борису Берману и Ильдару Жандареву (предоставившим кассеты с записями программы "Абзац", РТР), Петру Шепотиннику и Асе Колодижнер (за кассету программы "Кинескоп", ТВ-6) и отдельно Инне Ткаченко (ОРТ).

 

 

Источник: "Итоги", №17, 1998,