20.06.2007 | Интервью / Музыка

Джаз для меня – способ отдыха

Исполнилось 60 лет трубачу и композитору Вячеславу Гайворонскому

Трубач и композитор Вячеслав Гайворонский известен в первую очередь как участник фри-джазовых ансамблей, особенно интересен был его новаторский дуэт с контрабасистом Владимиром Волковым: музыканты кропотливо исследовали звучание, приходя к неожиданным результатам. Сейчас они время от времени встречаются в составе различных фри-джазовых ансамблей, например, в трио с пианистом Андреем Кондаковым. Однако сам Гайворонский более важным для себя считает сочинение академической музыки. 7 июня в Культурном центре «ДОМ» прошла презентация диска с его произведением “Caprichos” – миниатюрами для трубы и струнного квинтета на тему офортов Гойи. 21 июня это произведение будет исполняться в Малом зале петербургской филармонии, а во втором отделении выступит квинтет: Гайворонский, Волков, Кондаков, а также саксофонист Владимир Чекасин и барабанщик Владимир Тарасов.

- Я читал, что вы изначально, еще давно, задумывали это произведение как фортепианное. Почему сейчас вы решили сделать переложение?

- Просто вдруг созрел такой колорит. Эти миниатюры лежали, как некий хлам, но тут появилась подпорка в виде спонсорства, и возникла мысль: а что можно с этим сделать? Вообще-то если непосредственно соотносить эту музыку с офортами Гойи, то чисто графические работы следовало бы передавать одним тембром, здесь  бы больше подошло какое-нибудь холодно препарированное фортепиано. А с помощью струнного квинтета и трубы эти иллюстрации можно было расцветить какими-то красками. В результате был забыт первоначальный замысел, миниатюры теперь не связаны каждая с конкретным офортом, а живут самостоятельно.

- Когда вы делали это переложение, вы уже понимали, кто будет играть?

- Нет. Я плохо знаю цех струнников. Музыканты, которые участвовали в записи, – свободные художники, не имеют постоянной работы, знают и любят разную музыку, им нравится что-то новое. Я только сейчас впервые с ними познакомился, это было дело случая.

- Бывает ли, что вы сочиняете специально для кого-то?

- Нет. По-моему, здорово – писать для кого-то, если этот кто-то – потрясающий музыкант. Это для композитора, конечно, большая удача. Пока такого не было, может, и не будет.

- Есть ли в “Caprichos” элемент сотворчества музыкантов и композитора, или все изначально прописано?

- Есть, они мне подсказывают отдельные штрихи, что-то по форме. Я не уверен, что получилась идеальная, устойчивая структура, это просто ряд миниатюр, в нем только намеки на общую композицию. Думаю, концертный вариант будет меняться, звучать по-другому, чем на пластинке. Кстати, не все миниатюры вошли в альбом – что-то не очень поддавалось музыкантам, звучало не так, как мне нравилось. Нормальный рабочий процесс.

- Есть ли у вас произведения, где все строго задано заранее и нет возможности для импровизации?

- Да, их долго перечислять. Вокальная и инструментальная музыка, симфонии и камерные произведения. Много накопилось, но в наше время, чтобы реализовать все это, нужны деньги, нужно творческое содружество материи и духа. Я счастлив, что есть Рустам (Сулейманов, один из основных учредителей ДОМа, спонсировавший выход диска – Г.Д.), который это понимает. Премьеры у меня бывают редко.

- Когда вы работаете в более свободной форме, околоджазовой, вы тоже что-то сочиняете предварительно?

- По-разному. Все зависит от фактуры, структуры. Допустим, мы втроем или впятером играем фри-джазовые композиции, и тогда предлагается только скелет, какие-то наметки, некий спасительный клапан, который действует наверняка, мы знаем только общие ориентиры. Их, конечно, лучше заготовить заранее, потому что когда что-то придумывается вместе по ходу игры, чаще всего получается нечто стереотипное, простая звуковая интонация, которую легко запомнить, подхватить. А по ходу игры я могу использовать какой-то звукоряд, проверенный только для меня лично, но при контакте все может разбиться: если другим он не подходит, он моментально переигрывается, идет совместный поиск созвучий, такая бродильня.

- Для вас существует четкое разделение между композиторской музыкой...

- И исполнительством? Да нет, я считаю, что разделять не нужно, хороший исполнитель просто и есть композитор все равно. Любое исполнительство предполагает сотворчество, причем не только по части интерпретации. Например, я обожаю Шумана, а как его назвать своим, как его превратить в свое достояние, в свое детище? Мне кажется, нужно обязательно быть композитором, чтобы понимать изнутри, что главное, а что второстепенное, и тогда мне дается право что-то видоизменять, даже если для другого уха это покажется странным. Я говорю не просто про техническое преодоление нотного материала и переход в исполнительскую свободу – это только один этап, он прекрасный, но есть нечто еще выше.

- Вы сами исполняли классических композиторов?

- Да, но записей нет. Я играл Онеггера, Хиндемита, Генделя, Баха, старинные итальянские сонаты. Последний раз это было лет семь назад, когда я сотрудничал с аккордеонисткой Эвелиной Петровой, мы занимались старинными сонатами, была идея представить их в иной звуковой палитре, с интонационной, штриховой коррекцией. Но в таком случае исполнительство требует больших затрат. Когда я пишу, я не могу одновременно отдаваться исполнительству и моя труба, условно говоря, пылится на полке. Для работы с любым инструментом нужна отдача, работа должна быть ежедневной. А мне больше нравится писать музыку.

- Но фри-джазом вы же продолжаете заниматься?

- К фри-джазу я отношусь не с таким трепетом, как к своей академической музыке. Здесь во мне живет нормальный творческий эгоизм.

- Как вы познакомились с Волковым, почему получилось такое уникальное сотрудничество?

- Это было году в 1980. Перед этим я оставил музыку на неопределенное время, уехал из Питера в Сибирь, в Кемерово, отсутствовал лет восемь, потом вернулся, мне хотелось играть, были новые идеи. Я ходил на джем-сешны, где выступали молодые музыканты, хотелось найти партнера, одного, другого, третьего. Сначала надо было навести мосты хотя бы с одним – им оказался Володя. Он тогда поступал в консерваторию, мне показалось, что он интересный музыкант, и мы стали вместе работать. Начали заниматься вдвоем, долго трудились, ожидая, что найдем пианиста, допустим, или барабанщика. И тут возник вопрос: а можно ли создать композицию на десять–пятнадцать минут для контрабаса и трубы? Потом это вылилось в совместные концертные программы, которых нами было создано около двадцати. К сожалению, на пластинки попала очень малая часть. Были и миниатюры, и крупные композиции, даже до получаса. Это ведь трудный контрапункт – труба и контрабас. Но нам удавалось на каких-то микронюансах и микротембровых взаимоотношениях создавать очень интересные вещи. Мы копали, появлялись удивительные находки. Например, была у нас идея посвятить миниатюру колокольному звону – трудно ведь себе представить, что можно найти сочетание тембров трубы и контрабаса, которое создало бы подобие колокольного звона, – но мы ее оставили.

- А как к вам примкнул Кондаков?

- Это была его инициатива нас воссоединить, мы тогда уже не играли вместе.

- Почему?

- Выявились разные пристрастия, разные векторы, разные направления для исполнительства. Люди сходятся и расходятся, это нормально. Я думаю, тут повлияла и психология, человеческий фактор: наверняка мой авторитет, давление, порой переходящее в диктат. Володе хотелось играть и другую музыку, а наш дуэт парализовал все, все другие его желания, поскольку, чтобы сохранять дуэт на высоком уровне, необходима была трудная работа, почти ежедневная, это собачий труд, много пота – репетировать, репетировать, репетировать. Здесь все взаимосвязано – и техника, и умение работать в контакте. А чтобы удержаться, нужно идти вперед, воплощать все новые и новые идеи. Сейчас такой работы, на таком уровне, у меня нет.

- То есть в нынешнем виде ваше сотрудничество вас не очень устраивает?

- Те, с кем я сейчас играю во фри-джазовых ансамблях, – это люди, которые мне приятны, которых я уважаю как музыкантов. И потом что скрывать: это для меня единственный способ зарабатывать деньги. Я не с циничной точки зрения говорю – мне нравится то, что мы делаем, но это не так глубоко для меня, как если бы у меня был собственный состав, который играл бы мою музыку. Если бы был выбор, который бы захватил меня полностью, конечно, я выбрал бы свой путь.

- Мне казалось, кстати, что Кондаков не человек авангардной музыки...

Да, но Андрею ведь тоже хочется освободиться от стереотипов, ему интересно чуть-чуть поиграть другую музыку, он много пишет. Я не могу сказать, что на мое ухо все звучит безукоризненно, но у нас нет соподчинения, мы все втроем в равной степени подчиняемся друг другу и лидируем, это нормальный творческий компромисс. А стереотипы, какие-то наработанные привычные вещи есть у каждого из нас.

- А у вас какие?

- Мне по нотам показать? (Смеется.) Это привычные секвенции, предпочтения по части звукового искажения...

- Причисляете ли вы себя к какому-либо направлению в академической музыке, есть ли композиторы, которых вы считаете единомышленниками?

Мне нравится то, что делают Сергей Загний, Владимир Мартынов, Борис Филановский. Наверняка есть масса интересных композиторов, которых я не знаю.

- Бывают ли у вас заказы на академическую музыку? Для кино или еще для чего-то?

- Нет.

- Вы сами не берете, или вам не предлагают?

- Не предлагают.

- А если бы предложили?

- Если это не для кино, тогда здорово. То кино, которое я сейчас вижу, по-моему, как вид искусства не существует. Есть кино уникальное – Сокуров, например, – но те люди, которые его творят, предпочитают либо вообще музыкой не пользоваться, что я приветствую, либо брать веками проверенный материал, пусть я считаю, что это не очень здоровый путь.

- Почему вы уходили из музыки?

У меня была депрессия, связанная с тем, что та музыка, которую я обожествлял, оказалась неотделима от карьеризма. Мои друзья, истинно талантливые люди гибли на моих глазах как личности. Для меня это было настолько свято, эта музыка...

- Вы какую музыку имеете в виду?

- Классическую. Джаз для меня и в то время, и сейчас, это скорее способ отдыха, психологическая разрядка. В джазе мне приятно, может быть, и покривляться, я могу существовать в той музыкальной ауре, которая для меня – важный вид свободы. Но добиться того, чтобы сочетать эту свободу с тем, что я называю ответственностью перед формой, когда все продумано, – это мечта.

- В Кемерово вы музыкой не занимались?

- Для меня было потрясением, что музыкальный мир соткан по тем правилам, о которых я говорил. И мне хотелось уйти туда, где видны результаты, за которые я ответствен только перед самим собой. Поэтому я ушел в медицину – такая совершенно примитивная логика.

- А почему потом решили вернуться?

- Вероятно, каждый человек постигает какие-то вещи и со временем подходит к тому, что непреходяще, что безвременно. Тогда понимаешь: да, все цинично и прагматично – ну и что? Работай над тем даром, который тебе дал Господь. Все! Будь счастлив и независим от ситуации, ситуация – это искушение на крепость, веру в себя. Я сидел на двух стульях, и пора было уже сделать окончательный выбор. Поэтому, несмотря на то, что я долго отсутствовал в музыке, я опять вернулся к ней, а медицину оставил.

- И не жалеете об этом?

- Конечно, нет. Хотя я люблю медицину. Просто в какой-то момент перед тобой обязательно встает дилемма, когда нужно ответить на вопрос, изнутри пережив этот перекресток: что первично, дух или материя? Я сейчас очень грубо формулирую, но это так. И этот выбор таинствен, он не может диктоваться извне, каждой личности нужно принять решение самостоятельно. Когда кто-то в этой точке идет на компромисс и ему кажется, что он прогрессирует, – это большая иллюзия, я вас уверяю. Вот, собственно, и все. А дальше – все просто, все нормально, все приложится. Ну, нет заказов, ну, как-нибудь. Все прекрасно!..